Наиболее продвинутыми и самыми заметными (хотя бы в силу их размеров) диапсидами с начала мезозоя были и остаются именно архозавры, так что им почти в одиночестве и предстоит отдуваться за всех диапсид (кроме, разумеется, вторичноводных, но это отдельная тема). А вот млекопитающие на фоне прочих синапсид будут выглядеть даже немного тускло. Но млекопитающие, как-никак – это в том числе мы с вами, а о себе говорить «легко и приятно».
Но главным образом нас интересуют динозавры – это же динозавры, кто в детстве не любил динозавров, пусть первый бросит в меня камень (опал и янтарь приветствуются).
Кстати, именно здесь, в динозаврах, скрыта еще одна хитрость: палеонтологов-динозавроведов в России сравнительно немного, да, у нас были и есть выдающиеся исследователи эволюции млекопитающих, или эволюции позвоночных пермского периода, или океанской фауны мезозоя, но… Я не хочу сказать, что выдающихся исследователей-динозавроведов у нас нет – это было бы совершеннейшей неправдой. У нас были и есть замечательные специалисты, такие как Евгений Александрович Малеев, описавший, в частности, таких невероятных существ, как теризинозавры (Therizinosaurus) – двуногие динозавры, оснащенные по последнему слову мезозойской техники огромными, подобными остриям кос когтями (что и отражено в названии «косящих ящеров»). Или Анатолий Константинович Рождественский, прославившийся не только как ученый, но и как популяризатор палеонтологии.
И все же специалисты по динозаврам в России пока не столь многочисленны, как специалисты в других палеообластях.
России вообще с нептичьими динозаврами (то есть всеми динозаврами, за исключением птиц) долго и упорно не везло. Во-первых, не повезло ей в том, что по большей части в мезозое на европейской части России плескалось море, а в морях с динозаврами было плохо. Их находки по сей день редки, да и то, что находили, попадало куда-то не туда: так, остатки обнаруженного на Сахалине (южная часть которого, как назло, именно в этот момент к России не имела никакого отношения) в 1934-м ниппонозавра (Nipponosaurus sachalinensis) были благополучно вывезены в Японию, где и хранятся до сих пор.
Впрочем, быть может, это и к лучшему, что пока в России находки динозавровой фауны так обидно малочисленны – у будущих исследователей есть еще шансы отыскать что-то совсем неожиданное и удивительное. Собственно, удивительные находки и происходят на наших глазах. Стараниями Юрия и Ивана Болотских открыто несколько массовых захоронений динозавров на Дальнем Востоке[8]. В 2010-м «во глубине сибирских руд» были найдены остатки килеска[9] (Kileskus aristotocus), персонажа крайне примечательного – это на сегодня древнейший (и, кажется, один из самых мелких) представитель надсемейной группировки Tyrannosauria, то есть это прапрапра (еще несколько миллионов раз пра) дедушка (вернее, скорее всего, родич пра…прадедушки) известнейшего тираннозавра рекса. И все же, повторю, пока и отечественные динозавры, и специалисты по ним сравнительно немногочисленны. За неимением подходящих диноископаемых российские ученые предпочитают специализироваться на том, чего здесь в избытке (хотя, разумеется, монгольские и казахские находки были и остаются дивным подспорьем в палеотрудах наших специалистов). Оговорюсь и еще раз, что, тем не менее, все не так печально в нашем отечестве с диноведами: один из «авторов-описателей», обнаруживших упомянутого выше килеска, Александр Аверьянов, хотя и специализировался изначально на древних млекопитающих, стремительно расширяет сферы своей очень научной деятельности, сейчас это один из крупнейших специалистов по птерозаврам, и именно под его научной редактурой мы сейчас читаем, например, Дэвида Хоуна или Стивена Брусатти. Так что нельзя сказать, что в диноведении у нас существует совсем уж вакуум, но если сравнивать с другими областями палеонтологии, людей, изучающих динозавров, пока не так много.
И это дает мне небольшой шанс: грех жаловаться, что не профи берется за дело, если профессионалы все еще обидно немногочисленны.
Еще одно ограничение, существенно облегчившее мне задачу: по большей части я буду говорить о мезозое, в меньшей степени – о палеозое. Кайнозой (современный, длящийся уже 66 миллионов лет период), да простят меня ценители этой эры, мне не столь интересен. Это период, в который все более-менее встало на свои места и враждующие кланы, клады, окончательно поделили сферы влияния: потомки нептичьих динозавров – птицы заняли дневные небеса, а млекопитающие стали господами суши, ночного неба, а некоторые и морей. Если кайнозой и будет упоминаться, то нечасто.
Почему все-таки мезозой? Самый простой и совершенно неудовлетворительный ответ: мезозой – время, когда происходит много всего интересного, а мир животных и растений постепенно становится таким, как мы его знаем сейчас. Разумеется, он не стал бы таким, каков он есть, без кембрийского взрыва, без выхода первых растений, членистоногих и позвоночных на сушу, без заселения (автор поправляет «профессорские» очки) высшими сосудистыми растениями водоразделов, без появления первых летающих организмов (крылатых насекомых) и первых синапсид – древнейших предков млекопитающих. Без всех этих событий не появились бы ни наши питомцы, ни растения, которыми мы привыкли питаться, ни, что еще печальнее, мы сами; и все это случилось до начала мезозоя. Однако чем дальше в глубь веков мы отправляемся, тем причудливее становятся животные и мир, с ними привыкшему к кайнозойским реалиям читателю сложно соотноситься. Даже цвет неба в каменноугольный период из-за высокой концентрации кислорода в атмосфере, скорее всего, заметно отличался от сегодняшнего… Чтобы это представить, нужна не книга, а шлем виртуальной реальности. Мезозой же – он где-то посередине: организмы выглядят странно, причудливо, но они узнаваемы, мы к ним привыкли, хотя бы благодаря кино, мультипликации и популярной фантастике. Как уж там выглядит мезозойская живность на самом деле и насколько соответствует наиболее распространенным представлениям о ней – другой вопрос. Даже представители «родного» кайнозоя для нас порой не столь привычны, как какая-нибудь палеозвезда мезозойского производства.
Почти все знают, например, кто такой тираннозавр рекс, а вот то, что совсем недавно (по геологическим меркам) Южную Америку и Австралию населяли сухопутные крокодилы, точнее крокодиломорфы и крокодилы, для большинства будет неожиданностью, как и сам факт существования сухопутных крокодилов, что давным-давно было скорее нормой. Почти такого же мнения придерживается палеонтолог и популяризатор науки Марк Уиттон. Он говорит о секрете популярности конкретно динозавров, но птерозавры и завроптеригии – летающие и морские «ящеры» – идут с динозаврами в представлении среднестатистического человека «одним комплектом». В парках и мирах юрского периода с динозаврами скопом возрождают и неродственную им морскую и летающую мезозойскую живность. Если вспомнить первый фильм цикла, то там в брюшке некоего застывшего в янтаре палеомоскита была обнаружена ДНК именно какого-то динозавра. Как же на свет появляются птерозавры и плиозавры? Можно представить, что древний кровосос героически перекусал всю окружающую его фауну и не поленился даже спуститься на океанское дно, но это как-то маловероятно – создатели просто не задумались над тем, что такой способ восстановления не подойдет для неродственных динозаврам животных. Журналисты тоже до сих пор время от времени именуют птерозавров или плезиозавров динозаврами. Вернусь к Уиттону: секрет популярности динозавров, по его мнению, состоит в уникальном сочетании простоты их конструкции с необычностью, под которой главным образом понимается «масштаб» мезозойских «личностей» – ничего близкого по размеру к зауроподам со времен мезозоя на Земле действительно так и не случилось.
Долгой истории популяризации динозавров (а ей уже более 100 лет) Уиттон также отдает должное. Даже одним из первых мультипликационных персонажей (первых мультзвезд) был именно динозавр, а точнее Динозавр Герти. Ролик с участием очаровательного зауропода вышел в 1914-м, что всего на три года позже первых мультипликационных фильмов Старевича. Хотя в популярной культуре дореволюционной России, как отмечает Нелихов, место динозавров занимали ихтиозавры, и вообще, именно до нашего отечества волна динообожания докатилась сравнительно поздно – уже в конце XX века[10]. Но, невзирая на то, кто именно был в фокусе внимания, и правда большую часть своей культурной истории человечество, не осознавая того, трудилось над рекламой мезозойских «завров», изобретая разнообразных гидр, василисков и драконов. Человечество вообще любит бояться, особенно если бояться можно в полной безопасности. Динозавры-хищники – это как раз те существа, которых бояться можно с особенным наслаждением: большие, страшные, зубастые. Гигантам – млекопитающим кайнозоя не так повезло: самые выдающиеся из них – травоядные. Несколько тонн мяса – не то что зубастый хищник.
Итак, чтобы соблюсти баланс между знакомым и причудливым, простым и сложным, имело смысл ограничиться преимущественно мезозоем и его «окрестностями». К тому же очень многим мы и правда обязаны мезозою. Тогда возникли первые настоящие млекопитающие, очень быстро, в начале юрского периода обретшие разнообразнейшие жизненные формы. Правда, они оставались в массе своей существами миниатюрными, величиной где-то с белку[11], но это были уже полноценные, 100 %-ные млекопитающие, с шерстью, дифференцированными зубами и всеми прочими полагающимися по статусу деталями экстерьера.
В мезозое же в небо поднялись первые летающие позвоночные. Да, позвоночные – живые планеры возникали и раньше – еще в палеозое, но это были «неправильные», ненастоящие летатели, к тому же не отличавшиеся разнообразием конструкций: как правило, их летательная перепонка растягивалась между удлиненными ребрами. Только в триасе появятся более причудливые и странные планирующие животные, как, например, шаровиптериксы (Sharovipteryx mirabilis), у которых мембрана была натянута между задними конечностями. Немного отвлекусь, но, как ни странно, при всем разнообразии животных-планеров перепонка, натянутая между передними и задними конечностями, если и не изобретение, «запатентованное» млекопитающими и архозаврами, то у других видов почти не встречается. Ни современные ящерицы-планеры, ни способные к планирующему полету лягушки не имеют чего-то подобного, при этом планирующие млекопитающие появляются еще в мезозое.
Гипотетически перепонка была между конечностями у каких-то триасовых дрепанозавроморфов (Drepanosauromorpha) – иногда их изображают в виде архаичных аналогов современных летяг. Но все же это явное исключение.
У меня есть две взаимосвязанные версии, объясняющие то, почему дело обстоит именно так.
Во-первых, дело, возможно, не в том, что млекопитающие так уникально успешны, а совсем напротив. И сегодняшние ящерицы и архаичные завры охотно используют для планирования разросшиеся ребра, к которым и крепятся их перепонки, у млекопитающих же ребра не только редуцированы в задней части туловища (что не столь уж важно для полета), но и плотно скреплены друг с другом: их уже не расправишь, млекопитающим приходится использовать для поддержания мембраны не ребра, а конечности (что и открывает перспективы освоения машущего полета). И все же это не полный ответ, ведь существуют и планирующие лягушки, у которых ребер не просто мало, а нет совсем, тем не менее сплошной мембраны вдоль всего тела, от конечности к конечности, у них не образуется.
Во-вторых, для того чтобы удерживать перепонку натянутой между конечностями, все-таки требуется их распрямлять. Кажется, что с выпрямлением конечностей у всех животных долгое время было не очень хорошо. Но это «не очень хорошо» распространялось только на прямую постановку конечностей под туловищем – распрямлению и вытягиванию приставленных к туловищу по бокам конечностей это никак не должно было помешать вроде бы. Оно, разумеется, так, но не совсем: для поддержания конечностей в распрямленном состоянии, как уже сказано, требуется постоянное напряжение мышц, и можно предположить, что животное, справляющееся с этой задачей, может лучше справиться и с натяжением перепонки и между конечностями. И сегодня ящерицы с ногами под туловищем встречаются разве что в сочинениях фантастов – это же требует долгого, непрекращающегося напряжения (как и для поддержания конечностей в выпрямленном состоянии), а это, в свою очередь, требует более активного метаболизма, чем тот, которым обладают существа «рептильного устройства». Впрочем, это всего лишь мои размышления на тему.
Кстати, выпрямить только задние конечности теоретически намного проще, чем обе пары.
Вернемся к нашему триасу: тогда же появляются и лонгисквамы (Longisquama insignis), у них, видимо, были удлиненные чешуйки, которые могли использоваться теоретически для полета (хотя точно не известно, действительно ли это чешуйки и имеют ли они в действительности к лонгисквамам какое-то отношение или это случайные образования, просто оказавшиеся рядом со скелетами лонгисквам). Однако и это были все те же живые планеры. Они могли, конечно, «перелетать» с дерево на дерево, но не освоили машущий полет: скажем, широкие просторы над озерами, реками и побережьями были для них недоступны. И лишь первые птерозавры гордо понесли свои тушки над водной гладью. Позднее появились и первые птицы, еще более преуспевшие в освоении воздушного (и не только воздушного) океана.
В меловом периоде (поздний мезозой) цветковые растения широко расселились на континентах, появились многие современные насекомые (в том числе общественные). Об одной группе в силу ее многочисленности скажу особо. В конце мезозоя, понабравшись методом горизонтального переноса генов у других организмов, бурное видообразование начинает очень древняя, появившаяся, видимо, еще в каменноугольном периоде (по крайней мере, так утверждают генетики) группа насекомых – жуки[12]. Да что там видообразование: 95 % современных семейств жуков именно мезозойского происхождения.
В мезозое возникли черепахи и змеи. Наконец, крокодилы появились тогда же, в триасе, да и крокодилы «современного образца», близкие к ныне живущим, тоже мезозойского производства, правда, уже позднемезозойского (а начало мезозоя – это вообще настоящее крокодилово царство, но об этом речь пойдет в специальной главе). Даже папоротники кое-чему «научатся» именно в мезозое (методом безвозмездного заимствования, то есть горизонтального переноса генов), усовершенствуют фотосинтез и приспособятся к жизни в тени больших растений[13]. Уже в финале, на границе мела и палеогена, происходит взрыв разнообразия лишайников[14].
Бунтарям и диссидентам тоже стоит присмотреться к мезозою, конкретнее – к мезозойским морям. Тогда в океанах происходит, не побоюсь этого слова, революция. Точнее, мезозойская морская революция, сопровождавшаяся, как это и бывает с революциями, неслыханным террором. Тогда впервые среди морских хищников широко распространились, извините за выражение, дурофаги (специалисты по разгрызанию панцирей, костей и прочих твердых штук), сразу же обратившие пристальное внимание на то, что происходит на дне (это не значит, что до этого дурофагов вовсе не было, но они были, кажется, не столь заметны). Раньше существо, обзаведшееся панцирем, могло быть относительно спокойно: оно лежало на дне – хищники плавали где-то в толще воды, все были довольны (хищники не очень). И вдруг такое… Обитателям океанского дна пришлось несладко, это был суровый мезозой, они выживали как могли. Насколько я понимаю, именно в мезозое морские ежи научились сооружать «цельнолитые» панцири[15]. В мезозое же появилась совершенно новая группа этих животных – неправильные морские ежи[16]. Дело вовсе не в том, что они были склонны к аморальному поведению. Отличия неправильных ежей от правильных сугубо анатомические, и связаны они с особенностями питания этих неправильных ежей. Впрочем, за разъяснениями, какие это существа и как они дошли до своего неправильного состояния, лучше обращаться к Александру Владимировичу Маркову.