– Послушаем музыкантов?
– Если это хорошие музыканты.
– Да ладно тебе! – я решительно плюхнула сумку на асфальт и уселась по-турецки. – Дай мне, что ли, сигарету.
– Новая жизнь, новые привычки? – хмыкнул Алекс. – Последняя. Пойду сгоняю за пачкой и пивом, а ты никуда не уходи и будь умницей, я быстро.
Я знаю, моё дерево не проживет и недели.
Я знаю, моё дерево в этом городе обречено,
Но я всё своё время провожу рядом с ним.
Мне все другие дела надоели.
Мне кажется, что это мой дом.
Мне кажется, что это мой друг…
Неожиданно тихо и проникновенно зазвучал голос рядом. Эту вещь Цоя мало кто пел. Я не киноманка, но безумно люблю именно эту вещь – щемящую, грустную, прощальную, про смерть – так мне кажется. Как будто уже тогда он знал. Хотя про каждого смертного можно сказать…
Песня оборвалась гитарным перебором, сама гитара, изрядно потёртая, опустилась сверху прямо мне на колени.
– Привет, дитя цветов! Сыграешь? – Хозяин гитары уселся рядом. Тёмные тонкие волосы по плечи, острый нос, тельняшка. Взрослый, намного старше меня. – Я видел тебя у метро, но ты так сосредоточенно что-то строчила, что я постеснялся сказать, какое ты рыжее солнце. А что там было? Пишешь стихи? Песни? Роман в трёх томах?
– Спасибо за комплимент, но если это подкат, то он обречён на провал, – смущённо улыбнулась я. – Стихи пишу, но плохие. А ещё я тут не одна.
– Да я видел. И этот свирепый металлюга запрещает тебе разговаривать с незнакомцами? Это правильно, об этом ещё Булгаков писал – «никогда не разговаривай с неизвестным». Но я представлюсь и не буду незнакомцем, с которым страшно разговаривать воспитанным барышням. Зовут меня Додо, можно Михаил, – он протянул руку ладонью вверх.
– Джинни, можно Евгения Николаевна, – поддержала я салонный тон и хотела пожать руку, но Додо поймал её и поднёс к губам.
– Очень приятно.
– А у нас девушкам тоже руку жмут. Если близкие друзья, то потом целуются. Не жать руку – очень невежливо.
– У вас – это где?
– Я не местная. 400 кэмэ к югу.
– А скажи, знают ли у вас, за четырёхсотым кэмэ, что такое Rainbow?
– Вопрос с подвохом? Конечно, знают – это группа Ричи Блэкмора!
– И это правильный ответ, – голосом телеведущего провозгласил Миша-Додо. – Но не единственный. Вот тебе ещё один правильный ответ, – он вынул из рюкзака сложенный вдвое листок. – Держи, последний остался. Рэйнбоу, сударыня, а иначе собрание племён Радуги – это такое волшебное место, где всем рады. Но особенно таким как ты. Вроде хипповского лагеря в лесу. Без алкоголя, без наркотиков. Сигареты можно, – кивнул он на так и не зажжённую Мальборо. – Главный закон – никого не напрягать. И очень желательно молиться о мире. Так что читай, потом мужчину своего бери, детей бери, подруг бери, хлеба бери побольше и мёда! Завидую тебе – первая Радуга светит ярче. В этом году много народу будет, со всей Европы люди приедут. И ехать недалеко, под Питер, трасса – сказка. Да ты прочитаешь потом, там всё подробно рассказано. Ну, бывай, до встречи дома, ещё увидимся!
Он быстро поднялся, бесцеремонно потрепал меня по рыжим космам, закинул гитару за плечо и отошёл к кучке волосатого народа в глубине переулка. Я ошалело прочитала листовку раз, другой, третий.
Мы, братья и сёстры, дети Бога, члены семьи жизни на Земле, друзья природы и всех людей, дети человечества, называющие себя Племенем Семьи Радуги, смиренно приглашаем
Все расы, людей, племена, сообщества, мужчин, женщин, детей, личностей – из любви,
Все нации и национальных лидеров – из уважения,
Все религии и религиозных лидеров – из веры,
Всех политиков – из милосердия, – соединиться вместе с нами на Встрече Племён Радуги, чтобы выразить наше искреннее желание мира на Земле и согласия между всеми людьми.
Я изо всех сил ущипнула себя за руку. Секунду назад я даже представить себе не могла, что есть такое счастливое место. Где все такие как мы. Тут, рядом, в этом мире. Не бессовестные керуаковские битники, не весёлые проказники Кизи, не в книгах, не в кино! Есть, есть люди, у которых «неформальство» не заканчивается волосами на сантиметр длиннее уставных и фенечкой, смело надетой в субботу, пока суровый папаша не видит «бабские бусы на парне, которого вот-вот в армию призовут». Жить в лесу, в индейском типи, молиться о мире. Засыпать под звёздами. Жить в любви, без насилия и страха, жить, заботясь о природе и «не оставляя следов». Целый месяц каждый год. Они есть, живые люди! Пипл! Забылось слабенько написанное сочинение, забылась усталость, хотелось скорее собирать рюкзак – и в дорогу, в дорогу! Керуака, кстати, взять с собой, перечитать. Такая необыкновенная, газированная, щекочущая радость вскипала внутри, как будто мне сообщили, что можно сейчас, не сходя с этого места, провалиться к эльфам в Средиземье.
Рядом уселся Алекс.
– Уф, еле нашёл. Будешь пиво? Сигарету верни, если не куришь. Что это у тебя? Уже рекламы какой-то в руки насовали? Ко мне, прикинь, подходят двое таких страшных, прыщавых: «А вы верите в чистую любовь?» А я им: «Это что ли в душ ходить перед тем как потрахаться?», ахаха…
Я радостно протянула листовку и стала внимательно смотреть в лицо читающего Алекса. Скрестила пальцы: пожалуйста, пожалуйста, давай ты скажешь: «Супер, Женька, поехали хоть завтра». Ну препожалуйста!
– Да ну, херня какая-то. Или секта, – Алекс улыбнулся половиной рта и смял в ладони лист с картой. – Ты что, поверила? Это Москва, детка, тут никто никому ничего просто так не делает. Ну, Женёк. Ну что ты сразу в слёзы… Всё будет хорошо. Я узнавал.
***
За сочинение поставили 4/3, потому что по сути это была половина сочинения. Английский я сдала вроде неплохо, но без огонька. Вчера мы с Ленкой и Грин, скрестив пальцы и промолчав всю дорогу в суеверном ужасе, ездили смотреть на списки зачисленных.
Народ толпился у входа на факультет, на дверях только что прикрепили тёплые от принтера листы. Девчонки попытались с разбегу вклиниться в толпу, но все орали, шумели, пихались локтями и истерили. Наконец чья-то мама организовала какое-то подобие очереди и стала громко зачитывать фамилии.
– Зайцева, Забудько, Зырянов… Нет никакой Зеленько Октябрины. Да я два раза уже прочитала, нет. Мда, не так хорош был мой немецкий, как я думала.
– Лисовская Евгения… Нет, нет Лисовской. Конечно, нет. Тринадцать баллов проходной, а у меня двенадцать.
– Лихолетова Елена Константиновна! Есть! Ленка, смотри! Смотри же! Вот, ты! А-а-а! – Сильная Ринка, всего раз хлюпнув носом, оторвала офигевшую Лихолетову от земли и закружила.
– Девчонки, ну, девкии… – плакала Ленка, – я же не специально, я же во второй раз. Да вы тоже поступите в следующем году, будем дружить всё равно…
Вернулись в общагу. Я все слёзы выплакала по дороге и просто молчала, пила кофе, курила чужие сигареты в окно. Два раза сходила вымыть пепельницу и набрать воды. Один раз в душ, просидела голая под холодной водой пять минут, пока не начали стучать зубы. Выжала волосы, вымыла с мылом очки.
– Жень, смотри, вот Ринка нашла, что её как медалистку с одним экзаменом в РГГУ возьмут, а на заочку вообще без экзамена, только приходи! Можно на социологию, можно на педагога-психолога. Там экзамены позже, успеваете документы подать. Ты поспала? Гулять пойдём?
– Я с Алексом встречаюсь. Он же не знает ещё. В их универе тоже сегодня список вывесить должны. Договорились в шесть. Так что вы идите, потом найдёмся.
***
У Арбатской, как всегда, было полно народу. Кое-кого я уже узнавала: красивая кудрявая женщина лет сорока в футболке с Iron Maiden – хозяйка рок-магазина, всегда выходит покурить за угол. И всегда вокруг неё толпа волосатых парней с гитарами. Хмурая бабуся с клетчатой сумкой на колёсиках останавливается, молча, пристально и угрюмо смотрит на дующих пиво: обычно они ускоряются втрое и протягивают ей пустую тару. Тогда бабка отходит в сторону, нежно пакует бутылки в сумку, прикладывает руку козырьком ко лбу и высматривает следующих благодетелей. Фальшивая нищенка на картонке: вчера она издали заметила милиционеров и тут же скинула халат, платок и толстые, обмотанные изолентой очки, превратившись в жукастого мужичка в спортивном костюме. Мужичок шустро подобрал картонку, высыпал в карман подаяние из стаканчика, подмигнул и потерялся в толпе. Вот этого рыжего дядьку в кожаной жилетке и с тростью я тоже уже видела: он щурился на выходящих из метро, пытаясь кого-то рассмотреть, много курил, всегда дисциплинированно донося бычок до мусорки, а сейчас охлопывал себя по бокам, что-то искал в карманах.
– Извини, ты не прочитаешь мне, что на пейджере? Я лупу, кажется, потерял, – обратился он ко мне.
– Если покажешь, куда нажимать. Очкарики должны друг друга поддерживать! Ага: «Опаздываю на 20 мин. Инна».
– Это моя жена! Сегодня в университет поступила. Такая умная, потомственная программистка, представляешь? Ещё её бабуля программы для станков делала.
– Ничего себе, повезло вам! А я тоже парня жду, тоже сегодня известно станет, поступил или нет.
– Волнительно. Но даже если не поступил, это не конец жизни, я тебе как старый тридцатилетний пень говорю. Я в своё время в Бауманку как дурак три раза поступал, а потом ушёл со второго курса. А ты у нас кто, физик или лирик?
– Я Женя, – ответила я и спохватилась: – Будущая журналистка.
– А я Вит, Виктор. Хочешь джин с тоником? Оливку в бокал не предложу, есть обычный, очаковский. Только тёплый уже.
– Ужас как много пьют в Москве, – ухмыльнулась я, принимая маленькую синюю баночку. – Ещё ни вечера без пива, сидра или джин-тоника.
– Это анестезия от жизни, – высокопарно возгласил Вит.
Мы перешли в тень какого-то закрытого киоска и устроились на бордюре, среди мусора, окурков и мятых пивных банок, которые безуспешно выгребал маленький дворник в оранжевом жилете. Успели дважды покурить (похоже, пора покупать свою пачку!), поговорили о музыке и стихах – как ещё узнать своего в этом мире, как не перетерев все нежнейшие переливы настроений в новом альбоме «Калинова моста»? Оказалось, что Вит знает про Рэйнбоу и не раз там бывал:
– Это как раз для тебя место! Обязательно поезжай, не пожалеешь! Я в этом году пропущу, здоровье шалит, в гематологию того и гляди законопатят на месяц…
– Ага, распиваем! Пройдёмте, гражданочка!
Алекс, незаметно подошедший от метро, цапнул меня за локоть, изображая строгого товарища милиционера. Рядом стояла и хохотала высокая брюнетка, настоящая валькирия, широкоплечая, сероглазая, в простой белой майке, открывающей рельефные загорелые руки.
– Ну ничего себе совпаденьице! Я Инна, ты Женя, да? А это Вит, мой муж.
Алекс и Вит пожали руки.
– Представляешь, вот только познакомились!
– И уже распиваете? – прищурился Алекс. – Инна – моя однокурсница. Поступил! Ну и ты конечно, да? Когда у тебя заселение? У нас 25-го. Дядька, козлина, что-то передумал, чтоб я у него жил. Попросил сегодня общагу. Да и с универом рядом…
– Саш… я что-то перенервничала, – у меня моментально потекли слёзы, в горле застрял колючий бумажный комок.
– Ну что, ну что ты, маленькая… Всё хорошо, без крыши над головой не останемся, всё образуется. Давай сегодня отдыхать. Не надо пьяных слёз, – строго погрозил он пальцем, вытянул из моей ослабшей руки полупустую баночку, допил одним глотком и, смяв, швырнул в урну. – Ну что, ребят, пройдёмся туда-обратно по Арбату?
***
Обратный поезд уходил рано утром. Мы заняли места в конце плацкартного вагона, внезапно назначенного общим – а значит, на каждом сиденье будут ехать как минимум двое, как в электричке. Алекс стратегически закинул рюкзак на верхнюю полку, чтобы забраться спать. Мимо в утреннем мареве плыли платформы: Калитники, Текстильщики… Перерва… Царицыно. Невыспавшиеся дачники с вёдрами и корзинами смотрели вслед поезду. Я прижималась лбом к холодному стеклу, дышала на него. Выводила пальцем затейливые вензеля.
– У меня такое ощущение, что за меня ты вообще ни капельки не рада, – приглушённым голосом говорил Алекс. – Ну и что, что ты не поступила? Это же МГУ, не пед, что ты хотела. Ты думаешь о нашем будущем? Что значит «подала на заочку для подстраховки», а? Чего ты вдруг забоялась уезжать? В Орле же трясина, трясина, Жень, западня. Ну нахрена тебе филфак сраный? Зарплаточка учительская из бюджета, школа малокомплектная деревенская? Послушай взрослого умного человека. Тебя же даже в вашу областную газету в штат не берут, – ударил по больному Алекс. – Там партийные морды с шестидесятых сидят, левой ногой о высоких урожаях из года в год переписывают. А если возьмут, то только чтоб за жопу хватать. Ты наивная, Жень, невероятно. Ты ничего не изменишь там.
Я крутила в пальцах чёрную фенечку и смотрела на свои уродские отросшие ногти с чёрной траурной каёмкой. Надо руки помыть, что ли…
– Все люди делятся на две категории: терпилы и бойцы. Терпилы довольствуются тем, что дают в родном болоте, – Алекс снова сел на любимого конька. – А если я не хочу воевать, хочу плыть по течению и смотреть на облака?..
– …мы, Женя, должны зубами выгрызать своё. Не сдаваться. Мы же с тобой одни, одни против серой массы, разве нет? Решай сама, короче. Моё мнение ты знаешь. Я вижу два варианта. Первый – вали обратно в Орёл, учись в этом педе сраном. Ути-пути, ты же олимпиадница, гордость школы, Льва Толстого наизусть знаешь – все эту муть любят. Дальше вот что будет: знакомишься с Васей из Мухосранска, на втором курсе замуж, на третьем ребёночка, на четвёртом уже будешь картошку со свёкрами сажать и огурцы закатывать. И не мотай головой, я видел, так всегда бывает. А второй вариант, Женечка, это когда ты бросаешь всем этим обыкновенностям вызов и делаешь, как я говорю. Переезжаешь ко мне. Я выбью отдельную комнату в семейной общаге, на первое время. Дадут, куда денутся. Я тебя прокормлю. Захочешь – пойдёшь работать в нормальную редакцию какую-нибудь, вместе выберем. Мои предки от тебя не в восторге, кроме бабули, конечно. Но мне плевать, я взрослый и сам решу. Это ты же как дитятко малое.
Когда он говорит «есть два варианта» – это всегда значит: есть мой и неправильный. И не надо быть студенткой МГУ, чтобы отличить один от другого. Я слушала, опустив глаза, и прикусывала нижнюю губу, чтобы не разреветься. Алекс поджёг новую сигарету и заговорил быстрее, злясь от моего молчания.
– Знаешь, я не уверен, что это любовь такая. Давай, думай скорей. Если ты ещё не всё поняла. В отношения без совместной жизни я не верю. Хочу, видишь ли, иметь возможность спокойно потрахаться с любимой девушкой каждую ночь, а не раз в неделю. Может, тогда тоже сделаю по-своему? Даже по-твоему – у вас, хиппи, так ведь принято, люби всех подряд, тебя не убудет?.. Отличненько. Никакого целибата. Фрилав, да? У тебя в Орле Вася будет, у меня там куча девок, которые, кстати сказать, ещё на экзаменах у меня телефончик просили и на пиво звали. Это тебе так, к сведению. А то, может, Ворон твой драгоценный снова прискачет, утешит? Как только я отвернусь – он тут как тут? Отлично заживём, Жень. Просто чудесно. И не говори потом, что я тебя не предупреждал. Ну что ты ревёшь опять? Правда глаза колет? Всё, я за пивом к проводникам. Тебе не брать? Да, с утра, а что? Имею право.
Как же больно. Алекс прав, конечно… Говорил же папа, всё это блажь, но так и быть, прокатись до Москвы, посмотри, попробуй, сама убедись. «Высоковат уровень, Женя, – тут же возникла в голове Госпожа Критик. – Люди годами, годами поступают. Надо смотреть на вещи реально. Надо взрослеть. Для женщины на первом месте – её мужчина, а не собственный гонор. Ты должна выбрать, чья карьера важнее, его или твоя. Если ты не хочешь его потерять».
Большим ли грехом будет маленькое враньё? Ну правда, попробовать в следующем году? Или всё же на заочку… Ммм, как тупо, жить в Москве, на сессию ездить в Орёл. Папа не оценит. Понять, по-онять, что важнее. С работой что-то решать поскорее, у родителей стыдно деньги брать, и у Алекса стыдно. Что самое главное? Самое главное – любовь. All you need is love. Значит, надо к нему. Как-нибудь… всё образуется. Перемены всегда сначала пугают. Но потом-то всё будет хорошо. И тогда признаюсь. И мама точно скажет: «Ну, рыжуль, ну вы партизаны, ну, даёте!» Хотя она так занята сестрами и их великой танцевальной карьерой, что на тебя и времени особо нет, будем честны… Максимум, цыкнет и головой покачает, а потом пойдёт жаловаться подругам – вот какая старшая, хитрая как лиса, всё по-своему! С отцом сложнее… Будет молчать и игнорировать меня, обращаться через Алинку с Аринкой: «Скажите своей сестре…»