Алекс возвращается, на ходу прихлёбывает «Арсенальное». Я обнимаю его, кладу голову на колени. Я хочу, чтобы всё было как раньше.
– Ты прав. Лав из ол ю нид, – я смотрю ему в лицо снизу вверх. – Всегда вместе, друг за друга. Прости меня?
– Но чтоб в последний раз, – он наклоняется, целует мокрыми от пива губами, прижимает к животу.
– Подожди, у меня же подарочек к поступлению и началу новой жизни для тебя есть. Вот. Купила в магазине «Для душа, для души».
Я протянула ему маленькую, с грецкий орех, розовую свинку в пакетике.
– Немного помялась. Она пахнет розмарином. Помнишь, ты мне подарил кассету «Пинк Флойд»? Это в честь них. Как раз годовщина первого прослушивания ‘Pigs On The Wing’!
– Спасибо, роднуль, – он поцеловал меня в висок. – Что-то я спать всё же хочу. Полезешь на верхнюю?
– Я почитаю ещё. Мне теперь Ахматова в страшных снах является: «Читай меня, читай, – говорит, – не то пожалеешь!» Купила на книжной толкучке на Лубянке, последние гроши вытрясла.
Я скинула кеды, подтянула ноги и открыла синий томик на поэме «Реквием». Сильная всё же поэтесса, почему я её раньше не читала внимательно?.. Всё как будто слишком, нарочито женское, страдальное. Но ведь так и есть, сколько ни отрицай, эти завихрения в душе и составляют самую суть личности. Как же ей было больно. И как мне сейчас это отзывается…
А параллельно я прокручивала в голове правильные слова. Я всегда мечтала: своя семья, и, конечно, с ним, только с ним. Для этого нужно выйти из дома, уехать, он прав. Ходить к друг другу в гости – не семья. И ещё почти весь август впереди. Если я отдам ему этот год, он согласится на мою просьбу – это будет справедливо. Просто скажу: «Сделай для меня всего одну маленькую вещь. Давай поедем на Радугу. Там со всего мира будут люди, попрактикуешь английский, сам хотел. Там северная природа, почти тайга, как в Норвегии. Если будет плохо, уедем, честное слово», – вот именно так, быстро, чётко, по делу!
– Билеты, документы готовим, повторная выборочная проверка! Готовим билеты, готовим документы! – побежала по проходу кругленькая проводница. Следом вразвалочку шли два милиционера с дубинками и кобурами.
– Тормози, Игорь Михалыч. Вот этого вот нефера давай посмотрим, – первый мент ткнул пальцем в лежащего спиной Алекса и демонстративно разогнал перед лицом воздух, мол, невыносимо пахнет пивом. – Вставайте, гражданин.
– А-а? – недоумённо замотал головой Алекс, поворачиваясь мятым от сна на рюкзаке лицом. – В чём дело? Кого позвать?
– Старший сержант Смирнов, – отточенным жестом милиционер вынул из кармана раскрытое удостоверение, ощетиненное гербами и печатями, и так же быстро спрятал. – Вставайте, гражданин, личный досмотр.
– В смысле – обыск? – нехорошо улыбнулся Алекс углом рта. Мне стало страшно, что он по своему обыкновению будет цепляться к словам, занудствовать и высмеивать ментов, которых всегда считал дураками и дуболомами.
– Пока всё же досмотр, – не менее противно ухмыльнулся Смирнов в ответ. – Паспорт и билет для начала предъявите.
– А в чём разница? – не сдавался Алекс.
– А разница в том, молодой человек, – пояснил второй мент, – что при досмотре вы карманы выворачиваете, при обыске – мы, а вы тихо лицом к стеночке стоите и не строите из себя самых умных. Ваш рюкзачок?
Пассажиры вокруг перестали гомонить, с удовольствием глядя на спектакль. Алекс снял рюкзак с полки и поставил на стол. Я вытаращила глаза и старалась не упустить ни малейшего движения милиционеров: вся тусовка рассказывала страшные байки, как менты чисто из классовой ненависти подсовывают волосатым наркотики, и незадачливые хиппари надолго отправляются шить рукавицы в солнечной Мордовии.
– Выкладывайте всё на стол, гражданин… – тут мент заглянул в паспорт, – гражданин Раймер Александр Антонович. Иностранец, что ли?
– Русский немец, – Алекс с вызовом посмотрел в глаза Смирнову.
– Ну, тогда хенде хох. Это у тебя что?
– Записная книжка. Учебник по матанализу. Библиотечный. Художественная литература, Станислав Лем. Ручка. Карандаш. Транспортир. Носки запасные. Зубная щётка. Сигареты. Свитер. Плеер.
– Давай из карманов теперь.
– Носовой платок. Зажигалка. Ещё зажигалка.
– Не держи за идиота, из куртки.
Алекс стащил косуху с полки, расстегнул все карманы, высыпал на стол пригоршню монет.
– Деньги. Наши, русские, рублей десять. Ещё зажигалка. Ещё пачка сигарет.
Тут рука нащупала в глубине кармана ещё что-то, и Алекс выложил на стол маленький перевязанный ниткой пакетик, замаранный изнутри белым порошком, и недоумённо на него уставился.
– Оппаньки! – обрадовался Смирнов. – Игорь Михалыч, зафиксируй, зови понятых! – Это что, гражданин Раймер?
По лицу Алекса пробежала тень, пассажиры из их отсека, две солидные тётки, завороженно и с некоторым даже ужасом уставились на пакетик. Мужик с верхней боковушки вытянул шею и хмыкнул:
– Чего, правда, что ли, наркоманы, молодёжь?
– Гражданин Раймер, повторяю вопрос – что в пакете?
И тут настал мой звёздный час:
– А это, товарищ милиционер, мыльная свинья! Раскрошилась немножко. Понюхайте, розмарин и лимон, в магазине обещали «спасение для жирной кожи и стойкий аромат».
Когда посрамлённые милиционеры отправились искать новых жертв в следующих вагонах, а свинья была предъявлена всем желающим, мы снова «пошли курить» в тамбур. Я решила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы всё прояснить.
– Саш, ты меня не перебивай, пожалуйста, мне тебе надо кое-что сказать, – начала я.
– Ты меня пугаешь, Женёк, когда начинаешь с моего цивильного имени, – лениво потянулся Алекс, широко зевнул и притянул меня к себе. – Ну, что такое?
Я тут же сбилась и почему-то продолжила про другое.
– Ты представляешь, какой скандал мой отец устроит, когда узнает, что мы вместе живём?
– Я не понимаю, почему не сходить в ЗАГС и просто его перед фактом не поставить? Своим я тоже не скажу. Предки ж начнут вот это всё – гости, салаты, бррр! И в церковь я не пойду, сама понимаешь. Мы сколько уже вместе, год? Пора б ему смириться. Не начинай, пожалуйста, про религию, про возраст, про вот это всё – это я уже от твоего бати слышал… Я сколько тебе повторяю, подумай, как будет лучше нам двоим, а не как папочке будет спокойнее. Я тебе сто раз это говорил, но похоже, мои слова для тебя на последнем месте.
– Слушай, я не про это сейчас, – настроение мгновенно рухнуло в бездну, подступила тоска. – Я… я хотела поговорить про то, как мы проведём остаток лета. Пожалуйста, дай мне договорить до конца, не перебивай, ладно?
Алекс начал целовать и покусывать меня за шею и ключицы, но я вывернулась из кольца его рук и посмотрела ему в глаза. Шит, я уже все испортила. Он раздражён. Момент упущен. Но остановиться я уже не могла.
– Я с тобой согласилась, ты учиться будешь, у тебя чёткий план на жизнь, а я… Мне очень страшно, если честно. Я всё равно Орёл люблю, я тут выросла, тут моя семья. Мне страшно уезжать. Но я всегда выбираю быть с тобой, – затараторила я.
Когда волнуюсь, язык совсем не успевает за мыслями. Это всех злит, а я даже не замечаю. Алекс чуть нахмурился – вертикальная морщинка между бровей. Стараюсь замедлиться, но не тормозить:
– И мне очень нужны силы, Саш. Силы даёт только природа, только лес. Я же чёртова эльфийка, – выдыхаю, крою грустную улыбку, зеркальную, углом рта. – Когда эту листовку, про Радугу, мне на Арбате дали, это было как чудо, как благословение, как исполнение самой невозможной мечты. Я очень, очень хочу это увидеть. Пожалуйста, давай поедем, а? Ну совсем ненадолго. У меня палатка есть хорошая, американская, маленькая, но теплее вдвоём будет. Я всё найду, одеяла, котелок. Тебе не трудно будет в лесу, честно-честно, я позабочусь об очаге и всём таком женском, как настоящая скво. Погоду обещают хорошую. Природа там – как в твоей любимой Норвегии: сосны, мох – просто земля из саг. Люди там будут разные, я уверена, найдётся с кем о твоей музыке поговорить. И ты так хотел нормально инглиш практиковать – там точно будет с кем. А если не найдёшь по интересам, будем просто вдвоём, у костра сидеть, книжки читать. Ну хотя бы дня на три, если тебе ну совсем-совсем не понравится – уедем, я обещаю. Кстати, поехать можем автостопом, и сэкономим прилично. А если тебе влом по трассе, на плацкарт наскребём, я думаю. Ну, что скажешь? Ну пожа-алуйста. Я так редко прошу.
Пауза. Пауза. Я как дворовая собачка Найда смотрю ему в глаза снизу вверх и сама за себя держу кулаки.
– Не так уж редко, Жень. В прошлый раз просила, и тоже говорила, что в последний раз, не заглядывать тебе через плечо, когда ты Ворону своему строчишь через день по три листа. И я согласился, хотя это, конечно, очень унизительно, когда твоя женщина другому чуваку…
– Я тебе говорила, что он мне как брат!
«О, опять эти плаксиво-оправдательные интонации в голосе, – отмечает госпожа Критик. Ну всё, считай, миссия провалена».
– Он тебе, может, и да, а ты ему – вот это ба-альшой вопрос. Ладно. Пропустим. У меня к тебе встречное предложение. Давай на Казантип? Ну это ж всё то же самое, только море и пить никто не запрещает, как в твоём пионерлагере. И публика прогрессивная, и, главное, музыка круглые сутки. Ты не чувствуешь разве, что мы на пороге совсем новой музыкальной эры? За электроникой будущее, и вот сейчас это в России начинается, и можно встать у самых истоков, – Алекс воодушевлённо махал руками, его глаза горели. – Даже металлюги норвежские начали электронные альбомы записывать. Это такие апокалиптические… аа, дам послушать, короч. Вот смотри, какие мои аргументы: море тёплое, можно жить в домике на берегу с нормальным душем и сортиром, а не лопухом под кустом подтираться. И люди вокруг красивые, а не эти твои с грязными ногами. Музыка разная, если ты так уж кривишься на рэйв. Там Tequilajazz, например, ещё альтернативщики всякие. И лови момент, пока там бесплатно всё. Ну и АЭС, конечно, когда ты ещё по недостроенному реактору полазишь? Это ж, блин, киберпанк в чистом виде! Блин, ну и без этого вашего всего: не кури, не пей, может, мне ещё и не трахаться, а? Вот такое моё встречное предложение. Дорогу тебе я оплачу, да и родители, наверняка, подкинут…
Я смотрела в окно. Отсчитывали метры вертикальные росчерки столбов – двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять, сто, сто двадцать пять… В воздухе уже сгущалось явное раздражение – он ужасно не любит мои «думательные» паузы, а я не люблю неточные слова. И тут я неожиданно для себя сказала:
– Нет.
Алекс поперхнулся дымом, потому что «нет» без объяснений и оправданий я не говорила никогда.
«Идиотка», – констатировала Госпожа Критик.
Но меня уже несло как на картонке по ледяной горке, после «нет» моментально придумался чёткий план и нашлись нужные слова.
– Мы с тобой любим друг друга. А если любишь, то доверяешь и отпускаешь, так? Езжай на свой Казантип, отдохни от моего нытья, тусани там хорошенько за нас двоих. Назначаю тебе встречу в шесть вечера 25 августа на выходе с Арбатской. Не бойся, я не натворю глупостей, не выскочу замуж за друга по переписке и не уеду навсегда в Питер, – я, как в детской «мирилочке», протянула ему мизинец.
– Ага, а я обещаю не ложиться в постель больше чем с двумя девушками за раз и беречься от пьянства и нежелательной беременности. Не очень-то верю я в такие истории, Женя.
Да он вообще не поверил, что я говорю всерьёз!
– Тебе не кажется, что я отдаю гораздо больше? Собираюсь врать собственным родителям, чтобы жить с тобой! Думаешь, это очень легко? Только не надо опять заводить шарманку, что это для меня. Для меня, Саш, это запереться в библиотеке на одиннадцать месяцев, чтобы никто не трогал, и под дверь блины и растворимый кофе в пакетиках просовывали. Потому что я не поступила! Не поступила, пролетела, провалилась, не хватило мне одного сраного балла, одного, понимаешь? – я почти кричала, давясь дымом и слезами. – А ты даже не спрашивал, даже не спрашивал, как у меня дела. Это я всё время должна на всех оглядываться! Добрая, славная Женечка, которая никого не хочет расстраивать! И знаешь, что? Я и дальше буду такой же удобной! Что мне остаётся, раз умом не блещу, как показывает практика… Потому что я правда тебя люблю и сделаю всё, как скажешь. Только дай мне время, пожалуйста. Я пока это не вывожу, совсем. Я не знаю, как родителям в глаза смотреть. И сам тоже хорошо подумай, прежде чем звать меня замуж. Всё, не говори мне сейчас ничего, пожалуйста. Особенно – что я истеричка. Сама знаю. Херовый сейчас из меня тусовщик. Не хочу я на Казантип, совсем не хочу. Если ты не придёшь двадцать пятого, я всё пойму правильно, – прооравшись, я тут же начала остывать и жалеть о своих словах. Но отступать уже некуда. – Захочешь – письма пиши… Даже из Крыма за неделю дойдут. Или телеграмму. Или открыточку с видом, а?
– Ну и глупость ты придумала, Женя. Не ожидал от тебя такого удара в спину. Но как скажешь, ты выбрала, ты решила. Если что – я предупреждал. Сама ты не придёшь никуда двадцать пятого. Это твой суперизящный эльфийский способ бросить меня.
Он выбросил окурок под ноги, яростно припечатал его ботинком и хлопнул дверью тамбура. Злясь так, что даже со спины было видно, забрался на верхнюю полку и не разговаривал со мной до самого вокзала. Я тихо и незаметно плакала за книгой, но в то же время в самой глубине сердца чувствовала малюсенькую колкую радость. Наверное, это была свобода.
На следующий день Алекс сел на южный поезд, снисходительно прихватив испечённую мной курицу в фольге. А я, краснея, наврала родителям про поступление на вечёрку и необходимость срочно искать работу в Москве. Два дня под визги сестрёнок я собирала сумку и отмахивалась от картошки и варенья, которые предлагала взять мама. На третий день ночной плацкарт увёз меня обратно в Москву.
3
На этот раз я в поезде выспалась. Во-первых, попались тихие соседи, во-вторых, сон был единственным временем, когда меня не терзали сомнения и муки совести. Я соврала – да, именно соврала! – первый раз в жизни, и ещё родителям, и ещё так по-крупному. Но Алекс явно дал понять: не будем жить вместе – не будет ничего. Никаких отношений на расстоянии, никаких встреч по выходным. Почему он так решил, я никогда не задумывалась, Алекс приучил верить безоговорочно и всегда-всегда оказывался прав, любишь – значит, уважаешь во всём. Рассказать всё по-честному – мама опять скажет: «Женя, он тебя не ценит, ты ещё ребенок, в первую очередь нужно подумать об учёбе, я запрещаю тебе уезжать, пойдёшь как миленькая в педагогический…» И начнёт вспоминать каждый его упрёк про мою немодную одежду, смешно изобразит, как я подливаю Алексу свежий чай и размешиваю сахар, припомнит ни разу не подаренные цветы, постоянные опоздания и прочие глупости. Приходится выбирать… Я делаю это ради любви. И на Казантип не еду. Чтобы мы как следует соскучились друг по другу и больше никогда не расставались. Я повторяю это как мантру, но Госпожа Критик пилит меня, не переставая.
Ещё родители дали денег, целую тысячу, «на еду и обустройство» и экстренную дорогу домой. Такой суммы я ещё в руках не держала. И чувствовала себя незаслуженно, преступно богатой. За это тоже грызла грязная крыса где-то внутри под рёбрами. Приглушить это настойчивое мерзостное шевеление невозможно. Только после капитуляции, позорного возвращения и неотвратимого наказания…
Третьим и не менее ужасным поводом лить слёзы в плоскую железнодорожную подушку было письмо Ворона, которое я обнаружила вчера в почтовом ящике.
«Привет, Женя, здравствуй и процветай, Джиневра! Как всегда, рад получить твоё письмо. Очень непривычно будет писать тебе на новый адрес. Надеюсь, ты хорошо устроишься на новом месте, хотя твой переезд меня немного расстраивает, не скрою. Хотя в километрах мы теперь даже немного ближе!
Ты спрашиваешь, что у меня нового. Закончил училище, получил красный диплом, всё по плану. Выпускного у нас не было, не школа, сходили с парнями пива попить – и всё. Как и планировал, подал документы в Институт правительственной связи, это хорошая военная специальность. Мать говорит, трата времени; если папа ниже майора, туда точно не попасть, а у меня отца, как ты знаешь, вовсе нет. Не возьмут – пойду по повестке в осенний призыв. Знаю, что ты не одобряешь армию, но отмазываться мне не на что и незачем. Всё равно смогу тебе писать из части, если ты не против, конечно.