– Спасибо, что взял меня сюда, Саш.
– Давай отсюда поедем к твоим?
– Ты хочешь?
– Конечно. И… Прости, что раньше не подумал об этом.
– Не надо, просто… Просто всему свое время, наверное.
– Да.
– Сходи к колодцу, набери воды. Ведёрко есть, веник. Тут убрать надо. А где тряпка?
– Вот, за прабабушкой. Слушай…
– Чего?
– А там, у вас, тоже есть истории про клады и трупы? Здоровое старое кладбище…
– Про клады не знаю… Ой, там один памятник есть, я его боюсь, вот!
– Э… Почему?
– Когда к нам идешь – мимо проходишь, он справа. Такой черный мраморный, а на нем – лицо, его… Страшное такое. Как иду – он словно смотрит. Брр…
– Ну, посмотрим, что там за лицо.
– Ага. Ты за водой идешь? Я пока цветы разложу, чтобы всем поровну. Где бы место найти нормальное…
– Вот тут.
– А можно? Памятник же… Это кто?
– Дедушка. Раскладывай, не бойся. Вернусь, со всеми познакомлю.
Тишина. Еле слышно посвистывает ветер в листве высоких старых деревьев, прожужжал вдалеке шмель. Деловитая возня муравьев возле невысоких холмиков, испещренных ходами. Недлинный ряд могил. Двое стоят, склонив головы, их пальцы переплелись. Ее тихий голос.
– Поцелуй меня.
– Здесь?
– Здесь. Пусть они увидят.
– Они будут за нас рады.
– Поцелуй…
Воспоминания… Одно за другим они возникают перед его мысленным взором, все запреты долой. На сердце, на душе становится все теплее, радостнее. И – все сильнее зародившаяся грусть, тоска. Это ушло и больше не вернётся. А как хотелось бы… Снова… Снова… Метроном затихает, стук пропадает… Тепло, тепло… Как же хорошо… И больно…
Новый Год. Их последний Новый Год.
Его лицо побледнело, пальцы судорожно сжались на смятом покрывале. Нельзя! Это запретно. Этого здесь ещё не случилось. Но поздно – яркая картина уже вспыхнула, почти ослепив. Поздно… Никто и ничто не спрашивает разрешения, это сильнее. Уже сильнее его ослабевшей воли.
Празднично накрытый небольшой стол. Весело перемигиваются огоньки на ёлке. Вкусный запах хвои, блеск украшений. Разноцветных фруктов, овощей, фигурок животных. И солидно висящие большие стеклянные шары. Синие, жёлтые, красные, зелёные. Покрытые серебристыми точками, спиралями, цветами. Старые, 'трофейные' немецкие игрушки. Это первый Новый Год, который они проведут вместе, от начала и до конца. Семейный праздник, и впервые ее отпустили родители, на всю ночь. К нему. Зная, что будет и его мама. А значит – можно. Вот только…
На часах около девяти. Праздничные хлопоты окончены, пора наряжаться, устраиваться у стола, неспешно и с удовольствием пробовать угощения, болтать и смеяться, смотреть телевизор. Ждать боя курантов. Потом они ещё немного посидят вместе, мама уйдет отдыхать. А они… Останутся вдвоем, тихо включат музыку, будут танцевать, говорить, молчать вместе… И все вышло не так.
На часах около девяти. Мама вдруг поднялась из-за стола.
– Дети, я приглашена к старой подруге, давно не виделись. Мне пора идти.
– Тёть Гень, вы уходите? – она почти пролепетала это, обомлев.
Мама улыбнулась, от ее глаз разбежались лучики добрых морщинок. Она любила эту девочку, все позволяла и все прощала, относясь как… К невестке, к дочери? Она любила ее…
– Да, сейчас ухожу. Ведите себя хорошо и громко музыку не включайте. Приду завтра после двух.
Негромко стукнула дверь, клацнула, закрываясь, щеколда английского замка. Они остались одни. Все время он молчал, думая о том, что его мудрая мама в эту ночь подарила им их. В первый раз за прошедшие пять лет она останется с ним здесь, на всю ночь, до утра и даже больше. Мама придет после двух…
На несколько мгновений им стало даже неловко, словно они незнакомы и впервые сейчас встретились. Она спросила.
– Что будем делать?
Он улыбнулся.
– Как что? Праздновать!
Она уже отошла от неожиданности и широко улыбнулась в ответ.
– Праздновать! И шампанское откроем, можно?
– А как же!
– А если будем пьяные?
– Тогда я непременно воспользуюсь этим, держись!
– Ой, как страшно… Пьяный воспользуешься? Это как?
– А вот так!
– Ай! Куда полез… Платье!
Нет, они не побежали в кровать. Они вернулись к столу, сели за него… И праздновали. Ели, пили, ухаживали друг за другом, говорили, смеялись. И, да, было шампанское. И она от него действительно немного опьянела. Была тихая музыка, они танцевали, ее голова лежала у него на груди, теплая щека согревала и баюкала. А потом… Они знали, что это – навсегда. Разве может быть иначе?
Им оставалось быть вместе полгода.
В его груди зародилась горячая волна, внезапно ударившая вверх, во все стороны, в сердце, в голову. Любовь, нежность, боль, тоска. Все вместе. Огонь, вспыхнувший, рвущийся наружу, на свободу. Вернуть, вернуть все! Это возможно, прямо сейчас! Ну же! Только сделать шаг, и…
Его глаза распахнулись, обычно темно-карие, сейчас из них черными провалами взглянула бездна. Холодная, безжалостная. Он готов сделать шаг. И…
Рывком поднялся с дивана, в три больших шага подошёл к тревожно бликующему зеркалу. Оно словно почувствовало приближающуюся угрозу, поверхность пошла волнами, словно в страхе подавшись назад. Словно в страхе задрожало само пространство. Шестнадцатилетний худощавый подросток с глазами демона встал перед зеркалом, упершись ладонями в стену по обе его стороны. Бледное лицо, тени во впадинах запавших щек. Кривая мерзкая усмешка. Он вгляделся в безмолвное сумрачное зазеркалье. Там ничего не изменилось. Совсем ничего? Oчертания комнаты… Что с ними? Все размыто, тут и там появились медленно растущие туманные пятна, поглощающие все вокруг. Пожирающие, выбрасывающие во все стороны отростки, и они распускаются новыми пятнами. Все быстрее, наглее, увереннее. Раковая опухоль. И уже почти не виден все так же лежащий навзничь мертвый юноша. Все так же лицом вниз, рука неловко подвернута. Ещё немного – и туман поглотит его. Навсегда. Без отклика, без памяти. Навсегда. Никто не заметит, не узнает. Мир равнодушно промолчит, он видел и не такое. Только будет горько плакать девочка, закусив зубами подушку. Потом же… Все проходит, закончатся и слезы. Она вытрет глаза, умоется. Вздохнет. И придет к тому, кто сейчас стоит перед тревожно бликующим зеркалом, вглядывается в него. Ждёт. Она придет к нему, ведь иначе быть не может. Он ждёт этого, хочет. Так будет. Так суждено. Верно?
Пальцы сжались в намертво окаменевший кулак. Губы дрогнули, приоткрывшись, готовясь сказать… что? Исчезни? Я остаюсь здесь? Я выбрал?
Губы медленно приоткрылись, кровь с гулом несётся по телу, грохот сердца заглушил все ещё мерно отсчитывающий секунды до конца метроном. Вот оно. Сейчас. Комната в зазеркалье почти исчезла, туман подобрался к ногам мертвого. Это – смерть вторая, последняя и бесповоротная.
Губы приоткрылись, рождая звук… Где-то за горизонтом, за гранью восприятия послышался смешок… Голос, этот добрый и убедительный голос – одержал победу. Все справедливо. Все будет хорошо. Ведь будет?
Губы приоткрылись и тишину комнаты прорезали слова. Подросток с глазами демона сделал шаг.
– ВСТАНЬ И ИДИ! СЛЫШИШЬ? ВСТАНЬ И ИДИ КО МНЕ!
Где-то за горизонтом смешок внезапно осекся. Что? Что он сказал? Кого он зовет? Нет… Нет… Нет! Стой! Остановись!
Усмешка на лице демона стала шире, белым хищным оскалом блеснули зубы, если бы кто-то увидел сейчас – бежал бы без оглядки, стараясь забыть, забыть увиденное. Тихий шепот онемевших от напряжения губ.
– Поздно, крыса.
И снова, с удвоенной силой, тараном посылая туда, на ту сторону, всю любовь, нежность, тоску и боль, собранную воспоминаниями. Не себе, для него он по крупице строил этот огненный таран, зная, что удар можно будет нанести только один раз.
– СЛУШАЙ МЕНЯ. МЕНЯ! ОТКРОЙ ГЛАЗА, ВСТАНЬ! ПОМОГИ МНЕ И ДАЙ МНЕ ПОМОЧЬ ТЕБЕ! ВСТАТЬ! ВСТАТЬ, СОЛДАТ!
Уже не голос – хриплое рычание осипшей глотки. Желание даже не прорваться – дорваться. Ненависть. Темная, подсердечная ненависть ко всем и всяческим Силам, играющим и ломающим.
– Не выйдет, мразь. Не выйдет!
Силуэт на уже почти исчезнувшем полу дрогнул. Он услышал? Да! Бери, забирай у меня все! Оно твое и только твое! У меня нет на это права. Я отдал, отказался от этого много лет назад. Ушел, уступил, не сберег. Так вышло, так было суждено. Так тому и быть! Слышишь? Ты – поступишь правильно, ты – не подведешь. Встань. Подойди к зеркалу! Сначала на колени, изо всех сил упираясь руками в пол. Пол? Он возвращается, есть на что опереться? Да. Туманные пятна отступили? Да! Юноша с трудом поднялся на ноги, пошатываясь, повернулся к зеркалу, так же висящему на стене с его стороны. Он смотрит в глаза своему отражению.
– Иди ко мне.
Уверенность крепнет, вкрадчивый голос затих. Ушел, замолк? Неважно.
Юноша делает первый шаг, второй. Он жив, он вспомнил, он забрал то, что принадлежит ему по праву. И вот он так же упёрся ладонями, так же приблизил бледное лицо. Они смотрят друг другу в глаза, намертво вмерзнув в это двуединство. Кто из них – кто? Кто уйдет, кто останется? Если та злосчастная мина принесла смерть, то один из них сейчас совершает самоубийство. Возвращаться ему некуда. Пусть! Его улыбка больше не кривая мерзкая маска. Теплая, добрая, заботливая. Так мог бы смотреть и улыбаться старший брат. Слышен его шепот, шепот, стремительно уходящий в небытие.
– Забирай, забирай все. Вот так…
Комната вокруг него бледнеет, выцветает. Сам воздух становится разреженным, лишенным запахов. Жизнь уходит отсюда, возвращаясь на свое исконное место, к тому, кто и есть ее хозяин. Мир и Зазеркалье меняются местами. И последним усилием он ещё успел нацарапать несколько слов на листке, пригвоздив его к стене схваченным со стола ножом для конвертов. Последний долгий взгляд в глаза. Там, на той стороне, к юноше уже вернулись краски жизни, комната приобрела свой обычный вид. Словно ничего не произошло. Он знает, что сейчас окружающее его видится призрачным, тающим, исчезающим. Он теперь – призрак. Скоро, уже совсем скоро… Только последнее осталось, пока его не развеяло, пока кулак ещё…
Он успел ударить. Разнести зеркало вдребезги, когда увидел, почувствовал – сейчас. Освободив обоих, разорвав связь между их мирами. Каждый должен отныне пойти своим путем. Но если юноша ожил, освободился… То что произошло со вторым? Нашлось ли ему, куда вернуться или… В любом случае он не поступил бы иначе. Удар, жгучая боль, осколки, пронзившие руку, хлынувшая горячая кровь. Уже гаснущим сознанием он услышал проклятый голос, кричащий, заклинающий…
– Глупец, глупец, глупец!
Усмешка и шепот в ответ.
– Я – не ты.
И настала тьма. Метроном остановился.
По ушам ударил низкий гул турбин, сквозь прикрытые веки пробился яркий луч солнца. Летим? И быстро летим. Куда? Я открыл глаза. Прямо надо мной – чумазое личико, исчерченное дорожками слез, дрожащие губы. И – восторженный визг. О, господи… Ну зачем прямо в ухо орать? Жив я, жив.
– Очнулся, глаза открыл!
Девчушка чмокнула меня прямо в кончик носа и повернулась к пилотам. Глубже нахлобучила съехавший набок шлем и громко спросила в микрофон.
– Можно лететь быстрее?
Ответ я, разумеется, не услышал. Она сморщилась и показала в микрофон язык. Ясно. Это вам не такси, барышня, сидите на попе смирно. Не усидела. Повернулась ко мне и затеребила за рукав.
– Ну как вы, лучше? Так рвануло, всех разбросало, а вы…
– А у меня сейчас отвалится голова от твоих воплей. И не тормоши командира! И кто разрешал в нос целовать? У нас тут телесериал 'На фронтире' , сто шестидесятая серия?
Она обескураженно замолчала, хлопнув глазами. И уже тише продолжила, оставив рукав в покое.
– Вы почти полчаса были без сознания, накрыло взрывной волной.
– Стой!
Я поднес к глазам часы. А это что у нас? Даже не почувствовал за всей неразберихой возвращения – капельница. Мастерски поставленная, в предплечье, не на сгибе. Белый венфлон. Я перевел взгляд на свою новую санитарку-помощницу. Та покраснела и опустила голову. Прошептала, я почти не расслышал за шумом.
– Я испугалась. Когда вы упали, не знала даже, за что хвататься. Все забыла.
– Ты справилась. Капельница – то, что нужно.
Она слабо усмехнулась, покачала головой.
– Я металась между вами и тем сержантом. Он вырвал все трубки, слетел с койки, заорал на меня, влепил оплеуху. Привел в чувство. И умчался помогать остальным.
– Потери?
– Нет. Все живы, только еще трое с легкой контузией. Остались там, их вывезут позже.
– Как ответили?
Она пожала плечами и скривилась, словно хватила горького.
– Как обычно. Подняли дроны, навели артиллерию, те перемолотили там что-то. Все знали, что делать. Кроме меня, – девушка вздохнула и опустила глаза, – растерялась, перепугалась, руки трясутся, «мамочки» шепчу… Спасибо потом сказала ему за пощечину, если бы не она… Не знаю. А так сумела, капельницу, стимулятор вколола прямо через рукав. Знаю, нельзя так, надо стерильно. Я потом протёрла спиртом. Вечно забываю…
Я положил ладонь на ее плечо, чуть сжал пальцы, встряхнул.
– Все хорошо. Всем достаются оплеухи поначалу. Ты свою получила сегодня. Ты молодец.
– Правда?
– Правда. А теперь дай мне пару минут тишины, хорошо?
Она кивнула и выпрямилась, сидя возле меня на дрожащем полу низко летящего вертолета. Подтянула к себе автомат, положила на колени. Умничка. Посиди пока, а я тем временем…
Посмотрел, наконец, на часы. 3.17pm. Меня не было здесь около получаса, а там… Там прошел очень длинный день и больше половины ночи. Да было ли это вообще? Игра воображения от контузии, потери сознания? Доводилось слышать интересные рассказы 'побывавших на той стороне' . Красиво, интересно, одно время даже записывал. Но – не более. Игра сошедшей с ума химии мозга в экстремальной для организма ситуации. Может, и здесь то же самое? Вдруг противно кольнуло в правой кисти, раз, другой. Я приподнял руку, скосил глаза. Медленно поднес руку к самым глазам.
– Возьми пинцет.
– Что?
– Пинцет.
Она быстро раскрыла сумку, достала упаковку, с хрустом разорвала. Про себя отметил, что сделала это нестерильно. Черт с ним. Показала.
– Вот. Зачем?
Я протянул ей правую руку, к которой была подсоединена капельница.
– Видишь? Здесь, между вторым и третьим пальцами. Нужно извлечь.
– Ой… Я такое не делала ещё, может… Может, подождем до базы?
– Можем подождать. Но нужно – сейчас. Пока летим. Пока мы в воздухе.
– Да что там такое?
– Извлекай, увидим.
Я невольно поморщился, когда она, от усердия высунув кончик языка, очень стараясь не причинить боль, ОЧЕНЬ больно влезла пинцетом в небольшой кровоточащий разрез. Промахнулась раз, другой. Я процедил, изо всех сил сжимая кулак левой руки, впиваясь ногтями в ладонь.
– Глубже войди, раскрытым пинцетом. И когда войдёшь – закрывай его. Не наоборот. Ну!
Есть. Увидел по ее лицу.
– Зацепила!
– Медленно тащи наружу.
Ах, черт! Как же режет и жжет… Осколок мины? По руке потекла кровь, когда из разреза медленно, словно выползающая из норы змея, показался длинный острый осколок. Вот тускло сверкнул на солнце, покрытый засыхающими красными разводами. Осколок зеркала. Она удивлённо на него воззрилась, так и держа пинцетом наотлет. Попыталась рассмотреть поближе… Мой окрик.
– Нет! Выбрось. Вниз. Сейчас.
– Но откуда там…
– Бросай. Не спрашивай.
Низко летящий вертолет уносится к горизонту. Из бортового проема вылетела сверкающая серебристая искра, на миг зависла в воздухе, словно колеблясь, не желая падать. И – понеслась вниз, набирая скорость. Через несколько мгновений осколок зеркала ударился в базальтовую плиту и разлетелся в невидимую пыль.
Ночь прошла. В окно заглянул сереющий рассвет, послышались птичьи трели. По улице пронесся первый, ещё пустой троллейбус. Во дворе тишина. В парадной полумрак, безмолвие. Не слышно шагов и голосов за плотно закрытыми дверями квартир. Все спят. Все? Во двор осторожно входит девушка, опасливо поглядывая по сторонам. Она все здесь знает, она здесь как дома. Была до вчерашнего дня. Сейчас ей не по себе. Полчаса назад она тихо оделась, собрала портфель и выскользнула на улицу, ничего не сказав родителям. Впрочем, она оставила им записку на столе. Какая-то ерунда про ранний сбор в школе, она даже не помнит, что придумала. Это не важно. Совсем. Важно то, что в горячей вспотевшей от волнения ладони она крепко сжимает ключ. Ключ, который вчера предложила вернуть. Она лежала в своей комнате, свернувшись клубочком в углу дивана, и смотрела на него, тускло поблескивающий в свете ночных фонарей. Тогда она решила – пойду. Не стану ждать, не хочу. И будь, что будет. Она неслышно поднялась на третий этаж, подошла к двери. Прижалась ухом, прислушалась. Ничего. Тишина, которую так и хочется назвать 'зловещей тишиной' . На миг закралось сомнение – может, просто позвонить? Да, это ее ключ, он ей дал и разрешил приходить, когда захочет. Этот дом – ее. Так он сказал. И его мама знает. Она грустно усмехнулась. Тогда же она принесла ему ключ от своего дома и тоже разрешила. Зная, что он никогда не воспользуется этим правом. Ее родители не знают, а если бы узнали, то очень бы рассердились. Но это не важно. Важно то, что сделала она. Так, хватит размышлять. Звонить? Уйти и потом ждать на их месте? В тишине парадной послышался звук вставляемого в замок ключа. Осторожный поворот. Второй. Она прислушалась. Ничего. Словно там никого нет. Словно… Она тряхнула головой и скрылась в темноте молчаливой квартиры. Дверь с негромким стуком закрылась.