Когда я вошла внутрь, сердце было готово вылететь от страха. Всю ночь думала, думала. Ничего не надумала, кроме того, что сейчас приду. Хочу увидеть его, услышать. Что с ним. Какой он. И тогда мы все решим. Слез не осталось, сил плакать не осталось. Пустота внутри. Только сердце колотится, отдаваясь в голове, в ушах, тук-тук-тук-тук-тук… Мы все решим. Хотя… Что решать, все и так ясно… Я сказала ему, и от своих слов никогда не откажусь. Я прошептала свое имя. То, короткое, которое он для меня придумал когда-то. Я – здесь! Короткий коридор закончился, вот и дверь в гостиную. Рука легла на ручку, нажала. И отдернулась. Я прошлась по другим комнатам, осторожно в них заглядывая. Нет, пусто. Даже неудобно стало, словно воришка тут брожу. И все это, чтобы оттянуть момент, когда нажму ручку и открою ту дверь. Он за ней. А если нет? А если ушел куда-то? А куда он может уйти? И что мне тогда делать? От этих мыслей стало совсем страшно и пока меня не накрыло, я быстро подошла и распахнула дверь, вошла внутрь ярко освещенной комнаты. И увидела…
Она застыла на пороге. Взгляд заметался. Разбитое зеркало, пол усыпан осколками. Нож, воткнутый рядом прямо в стену, пригвоздивший к ней небольшой листок бумаги. Но все это неважно! Она бросилась к ничком лежащему в луже крови юноше. Упала рядом с ним на колени, перевернула, склонилась к бледному лицу. Глаза закрыты. Она схватила его за плечи, затрясла, затормошила, позвала. Нет сил плакать? На его лицо упала одна горячая слеза, вторая. Она зовет. И вот… Вот… Его веки дрогнули, глаза открылись.
Нет, он ничего не произнес, не смог. Юноша ничего не помнил, не знал. Прошедшие сутки просто выпали из его жизни. Испугаться он тоже не успел – едва открыв глаза, тут же погрузился в сон, больше похожий на забытье. Девушка должна была, наверное, кинуться к телефону, вызвать «скорую». Да. Но… Не она. Не здесь. Не сейчас. Нахмурившись, закусив губу от усилия, она подхватила парня подмышки и потащила его к дивану. Она никогда прежде не делала ничего подобного, теперь же… Яркий свет люстры, лужа крови и алый след от бессильно волочащейся руки, хруст осколков под ногами. С первого раза поднять тяжело обвисшее тело не получилось. Ведь она не знала, как правильно это сделать… От усилия руки задрожали, ноги подкосились, они вместе упали обратно на пол. Испуганный вскрик – едва успела подставить ладонь под затылок. На глазах вскипели злые слезы, она стиснула зубы и процедила ругательство. Взрослое, грязное. Она сможет. Нужно всего лишь дотащить до дивана. Ну же, давай!
Окровавленные вещи осторожно сняты, она наскоро постаралась осмотреть, нет ли еще ран. Как в книгах, что она любила иногда листать. Нет, все чисто. Теперь протереть влажным полотенцем, укрыть пледом. Под его голову она заботливо положила большую подушку, взятую из спальни мамы. Только сейчас заметила большое кровяное пятно, расплывшееся по светло-бежевой обивке дивана. Чем его застирать? Она пожала плечами, потом, все потом. Без сил откинулась, не сводя глаз с его бледного, словно прозрачного лица. Дышит. Спит. Или все плохо и надо вызывать «скорую»? Сколько крови он потерял? Она посмотрела на широко растекшееся багровое пятно возле разбитого зеркала. Перевела взгляд на неумело, но старательно перевязанную руку. Бинт чистый, не протекает. И хорошо. Она еще подождет немного, пусть отдохнет. Потом попробует его разбудить. И если… Если он не очнется – вызовет «скорую». Сейчас же что-то удерживает ее от этого. Не нужно. Но если не «скорая»… Позвонить его маме? Она сейчас далеко, ничем не поможет и только разволнуется. Да и тамошнего номера телефона девушка не знает. Она вздрогнула, подумав о том, каково было бы пришельцу встретиться с ней. Нет, мама отпадает. Нельзя. Кто же? Она перебрала имена, друзья, подруги. Одноклассники. Нет. Никого звать она не будет. Никому она не доверит даже краешек тайны произошедшего, никто не должен видеть, знать. Он просто заболел. Бывает. Пройдет. Позови она даже лучшую подругу – засыпет вопросами и почувствует, что ей лгут. Нет, не нужно. Нельзя. Они – одни. А пока он спит, есть, что делать. Девушка решительно поднялась… И чуть не упала, покачнувшись на ослабевших ногах, схватилась рукой за подлокотник дивана. Прошедшие сутки сказались… Ее лицо бледно, черты заострились, синева вокруг глаз, сухие потрескавшиеся губы. Она выглядит больной. Бессонная ночь. Она слаба, измучена. Надо хотя бы напиться. Второй раз она встала намного осторожней, держась за стену, прошла на кухню. Влила в себя два стакана воды, как лекарство. Это приободрило. Теперь умыться. Она захотела влезть под горячий душ, но побоялась надолго оставлять юношу одного. Только плеснула воды в лицо.
Все осколки она старательно подмела и собрала руками. Подсохшую лужу крови замыла. Вот, теперь порядок. Только… Очень, очень неуютно смотреть в пустую раму, оставшуюся от зеркала. И эта записка, пригвожденная прямо к стене ножом для конвертов… Озноб прошел по коже. Что тут произошло? И главное – кто перед ней? Он? Или – другой? Девушка снова кинула взгляд на записку. Если она правильно ее поняла, то… Только бы это было правдой! Она сделает, как написано. Снова подумала о зеркале. Зеркало… Что-то с ним связано. Его разбили не случайно. А раз так – этим осколкам здесь не место. Сейчас она их быстро вынесет и выбросит подальше.
Вернувшись, она подошла к лежащему на диване юноше, склонилась над ним, близко-близко, так, что их дыхание смешалось. Тихий шепот. Она зовет. Вернись. Проснись. Я здесь. Возвращайся.
Двое в комнате. Снаружи солнечный день, но шторы плотно задернуты, горит небольшой ночник, освещая все неярким теплым светом. Он лежит на диване. Она сидит рядом. Молчат. Рядом на тумбочке – две большие чашки с чаем. Он давно остыл, чашки почти полны. Оба едва притронулись к нему за долгие часы, прошедшие после его пробуждения. Юноша перевел взгляд с ее лица на стену, где висела пустая рама от зеркала. Его тихий голос.
– Если бы рассказал кто-то другой, я бы не поверил. Но ты… И я. Не между нами, родная. Таким не шутят. И ещё это…
Он взял небольшой листок бумаги, тот, который был приколот к стене ножом. Листок. И несколько наспех нацарапанных слов, торопливые, изломанные буквы.
' Рассказанному ею – верь
– Что же он сделал? Что тут произошло ночью? Как он смог вернуться и вернуть меня?
– Не знаю. Не знаю. Не знаю.
Она произнесла это с улыбкой, не сводя с него глаз. Он здесь, с ней. Он вернулся. Они никогда не расстанутся. Юноша нахмурился и снова посмотрел на стену, пустую раму и свою руку. Упрямо мотнул головой.
– Нет, подожди. Понятно, что не знаешь, но… Я хочу понять, хоть попытаться… Вот зеркало…
Девушка внимательно на него посмотрела и негромко спросила.
– Что – зеркало? Ну, ударился, упал на него, мало ли… Не болит? Может, осколок засел. Придется тогда в больницу.
Он посмотрел на забинтованную руку, поднес ее к глазам, осторожно согнул и разогнул пальцы. Слегка пожал плечами.
– Нет, ничего не чувствую такого. Но, слушай… Зачем надо было вообще разбивать зеркало? Давай подумаем…
– Нет, Саш.
– Что? Почему?
С ее лица сбежала счастливая улыбка, она наклонилась к нему и тихо сказала, очень тихо. Словно боится, что кто-то услышит. Почти прошептала.
– Ты уже один раз пытался понять, писал об этом. Там, в будущем. Видишь, что получилось? Я не хочу этого ещё раз. Не хочу. Хватит. Ещё раз тебя потерять… Ты ничего не знаешь, не помнишь, а я… Я была тут, – ее голос пресекся, она досадливым движением отерла глаза и прошептала, – не хочу больше, никогда. И я не дам тебе написать этот проклятый роман, так и знай. Пиши детективы или там… Про любовь. Хорошо?
Девушка подошла к книжному шкафу, медленно провела кончиками пальцев по корешкам. Пальцы дрогнули, остановились. Она посмотрела на юношу, словно спрашивая – можно? Он кивнул. Два небольших потертых от частого чтения тома. Обложка наискосок перечеркнута изображением небоскреба. Она положила их на стол и вернулась, села на диван, склонилась.
– Я заберу. Завтра отнесу в нашу библиотеку. Да?
– Да.
Юноша порывисто обнял ее, прижал к себе, зарылся лицом в волосы.
– Ты права, во всем права. Забери и отнеси, именно ты. Хватит. И не нужно пытаться понять. Он сумел вернуть меня и уйти сам. Вот и все, что нужно знать. Спасибо ему за это… Он… – юноша запнулся, но все же продолжил, – он ведь и вправду мог ничего не делать, посидеть неделю дома, все продумать. Ты бы… Ох, что я несу… Прости…
Она ласково положила ладонь на его руку.
– Все хорошо. Да, он мог. И не сделал этого. Разве ты бы так смог поступить? Ведь он – это ты. Только старше, опытнее. Наверное, даже умнее… – она не удержалась и хихикнула, тут же посерьёзнев, – будем надеяться, что он добрался к своим, жив и здоров. Его там ранило, взрыв этот…
– Будем надеяться, – задумчиво ответил юноша, – пусть у него все будет хорошо.
Он улыбнулся и приподнял бровь в шутливом удивлении, присмотревшись к лицу подруги.
– Так-так-так… Мы уже скучаем? Умнее, говоришь?
– А что, ревнуешь? Ой, как интересно… К самому себе ревнуешь, правда?
Он вздохнул, приподнявшись на подушке, девушка заботливо ее поправила.
– Не то, чтобы ревную. Просто как представлю…
– Что тебя нет, а тут – он?
– Да. Жуть. Слушай…
Он запнулся и закусил губу, не дав вырваться почти произнесенному вопросу. Она внимательно на него посмотрела… И улыбнулась.
– Во-от что ты подумал даже…
– Ну… Прости, я… Прости.
– Не волнуйся, он вел себя как настоящий джентльмен из книжек. Избегал меня касаться, очень было заметно. Это меня с самого начала и насторожило.
Юноша не сумел скрыть облегчения на лице, покраснел под ее лукавым взглядом. Она поспешила перевести тему.
– А я теперь знаешь о чем думаю? Тоже жуть страшная.
– О чем?
Она склонилась к нему совсем близко, оглянулась по сторонам, словно желая убедиться, что они одни. Прошептала в самое ухо.
– А если среди тех, кого мы знаем, есть такие, кто пришел – и остался?
– Ого… – он тихо присвистнул, нахмурился, – думаешь? А ведь верно, все может быть.
– Представляешь? Сидит внутри такой, смотрит на тебя… И что-то себе тихо думает. Притаился и живет, копошится потихоньку. Использует.
– Перестань. Я уже представил и хочется кого-то убить, – он ласково сжал ее дрогнувшие пальцы, – ну не надо, а?
Она зябко передёрнула плечами, виновато посмотрела.
– Извини, я не хотела. Просто мысли лезут и лезут… Тебе, теперь вот мне. Ну их, а?
Да. Ну их. Потому что в этот момент в сознании юноши холодным ручейком скользнула ещё одна мысль. А если бы… Если бы – не получилось? Что бы было? Пришелец ничего ей не объяснил, ничего не обещал, не позволил прийти ночью. Она ничего не знала. Ранним утром она пришла сюда – к кому? Он не хочет спрашивать. Не хочет искать ответ. Есть вопросы, которые нельзя задавать. Он промолчит, оборвет эту мысль, не дав ей набрать голос и силу. Промолчит и девушка, ведь она поймет невысказанное. Не нужно. Хватит. Ну их.
Юноша приподнялся и сел на диване, оказавшись совсем близко. Она положила ладонь ему на грудь и осторожно надавила, пытаясь уложить обратно.
– Ну куда ты, ложись. От тебя тень осталась, белый как мел, просто ужас. Отдыхай.
– Значит, касаться избегал?
Что-то в его тоне, взгляде, тепле ладони… Девушка прищурилась, ее щеки стали похожи на летние яблочки. Еще бледные, но с зарождающимся румянцем. Она ответила с лукавой улыбкой.
– Даже боялся, вот! А ты – тоже боишься?
– Кто, я?
– А вдруг ты – еще не ты? А докажи!
– Ну, держись, доказываю!
– Ай… Верю, верю, верю! Ну стой, ну перестань…
– И тут веришь? А тут? А…
– Сааш…
– Что?
Она мягко, но непреклонно повалила его обратно на подушку, прижалась разгоряченным лбом к его лбу, лицо к лицу, глаза в глаза. Изумрудно-зеленое смешалось с темно-карим. Касание губ. Стук сердца. Теплое дыхание. Шепот.
– Верю. Это ты, твои руки, прикосновения, все-все. Не спутать, не ошибиться. Но… Потом. Не сейчас. Хорошо? Хочу просто лежать, говорить… Столько хочу сказать, столько услышать от тебя…
Он улыбнулся и взъерошил ее густые каштановые волосы, притянул к себе. Она прильнула к нему, положив голову на грудь.
– Саш…
– А?
– Он ничего, ну совсем ничего не захотел мне рассказать, кроме…
– Нас?
– Да.
– Двое детей, говоришь… Мужа, значит, любишь… И у него там любимая семья. А мы…
– А мы скоро расстанемся. Не хочу… И уезжать никуда не хочу. И не хочу где-то там в будущем быть тебе другом и 'иногда общаться' .
– И я не хочу. Вот тут – не верю, что так будет.
– Он сказал, что…
– Я помню. Все помню. Оценка и расчет, планирование и не пить тебя до дна.
– Мы сможем? Ведь сможем?
– Мы постараемся, ведь мы с тобой очень поумнели за эти сутки, верно?
– Ой!
– Что?
– Сутки прошли.
– И что?
– Я пропустила свою таблетку… Что теперь будет?
Он с неожиданным, взрослым интересом посмотрел на нее, а она так же долго и внимательно смотрела в его глаза. Они улыбнулись друг другу.
– Думаю, от одного пропуска ничего не будет, но…
– Саш… А ведь я не испугалась. И ты не испугался.
– Хочешь перестать принимать таблетки?
Она потерлась щекой, устраиваясь уютнее, он вдохнул пьянящий запах ее волос.
– Нет, конечно. Но теперь смотрю на это не так, как вчера.
– Оценка и расчет?
– Да. Слушай… Я хочу ребенка. Не сейчас, конечно. Мы подождем. Ведь мы ещё сами дети.
– Раз мы так заговорили, то уже не дети. Но, само собой, не сейчас.
– Когда?
– Рассчитаем и спланируем, милая. Ну а сначала – поженимся. Когда придет время.
– Ой… Ты делаешь мне предложение?
– Извини, что лежа, без костюма, цветов и кольца. Выйдешь за меня замуж?
– Да. Выйду. Даже странно… Мы никогда так с тобой не говорили. Почему?
– Мы просто жили, были вместе… Ни забот, ни хлопот… Зачем усложнять? Так мы думали.
– Теплица…
– Да.
– А если это изменит будущее? Он сказал, что этого делать нельзя. И нечестно.
– Не изменит. Он ушел, вернулся обратно в свой мир, где мы действительно расстались через полтора года и пошли каждый своим путем. Там мы с тобой только друзья спустя много-много лет. А здесь… Здесь наш мир, наш! И его будущее – ещё не написано.
– Мы напишем его сами, вместе. Да?
– Да. И оно будет другим. Ведь ты – моя. И никак иначе.
– А ты – мой!
– А теперь…
– Что?
– Хватит валяться, встаём. Куча дел.
– Да, куча. Диван надо отмыть.
– Стену заделать. Ну и ручища, тупой нож вогнал на ладонь почти…
Она взяла с тумбочки чашку, жадно сделала несколько больших глотков. Сморщилась. Снова поднесла чашку ко рту, запрокинула голову и с громким бульканием прополоскала пересохшее горло холодным чаем. Он с улыбкой смотрел на нее, отпил из своей чашки.
– А я есть хочу, знаешь как? И тебе нужно. Чай даже не выпил, горе мое. Идем обедать? Мясо сделаю.
– Точно. И я хочу. Пошли! Мы оба, как я понял, почти два дня не ели. Я картошки начищу.
– "Эль-Пасо" еще возьмем к мясу, осталось?
– Вроде, было еще в банке. Тоже хочу.
– Картошку чистить-то как? Рука же… Я сама.
– Не инвалид же, перестань. Ты мясо делай, и побольше.
– Ой, что мы маме скажем про зеркало…
– Блин…
– Я скажу, поскользнулась и локтем… Меня она ругать не будет.
– Ага, а рука порезана у меня. Не пойдет. Думаем…
– Ну помнишь, когда в теннис играли на обеденном столе, ты подрезал, и я влетела в витрину… Мама не ругала.
– Угу… Все были так рады, что ты не порезалась ничем, что не до ругани. А сейчас мама решит, что ты не невестка, а стихийное бедствие.
– Не решит!
– Само собой, но мы еще подумаем.
– А контрольная? Ее ж писать как-то надо.
– Черт… Так… Дай-ка мне воон тот томище.
Она вскочила и подбежала к книжному шкафу, вытащила большую книгу в солидном черном переплете.
– 'Внутренние болезни' . Зачем тебе?
– Сейчас подберём симптомчики чего-нибудь и вызовем участковую. Возьмем справку, недельку посижу дома. Маме что-нибудь наплетем, перегрелся, переучился, понос, золотуха. И в школе забудут этот день…
– А мне что делать?
– Самое важное – делать круглые глаза и рассказывать про понос и золотуху.
– Черт, черт… Саш…
– Что?
– Английский. У нас "проблема Сыроежкина" теперь! Удружил дядя Саша, ничего не скажешь…
– Мдаа…
– Диана теперь не слезет, и что делать? Язык-то… – она улыбнулась и легонько щёлкнула его по лбу, – чуть лучше алгебры.
– А я знаю, как выкрутимся.