– На месте топчемся?
– Больше негде, – ответил Стёпа.
– Вы что?! Без надзора не можете работать?!
Никлоша запрыгнул в котлован, взял лом, кувалду и начал спокойно отковыривать кусок за куском твёрдую и скользкую глину.
– Вот так надо работать, не спеша, спокойно, тогда будет результат. Понятно?
– Оно-то понятно, но у вас силы больше, чем у нас двоих, – начал оправдываться Петя.
– У тебя маловато, у Стёпы многовато, в среднем – нормально. Возьмите «кувалдометр»[4], вбивайте клин, двигайтесь вглубь ещё на полметра.
– Николай Иванович, вы говорили, что надо два метра глубины при таком грунте. Мы с инженером совхоза всё рассчитали. Сегодня привезут бутовый камень, пойдёт на основание фундамента, а дальше усилим арматуру и зальём бетоном. Я договорился с кладовщиком, он где-то достал цемент марки ШПЦ[5] – это надёжно.
– Вручную будем мешать бетон? – робко спросил Стёпа.
– Сегодня подвезут и подключат бетономешалку. Что-то мы сегодня разболтались. Обедайте, а мне ещё в РСУ[6] надо смотаться.
– Мы уже пообедали, Николай Иванович.
– Ну, тогда я спокоен – успеете. Да, завтра ещё одного специалиста берём – каменщика, зовут Антон.
С этого дня произошёл перелом в работе: усталость отошла на второй план, появились энтузиазм и рабочая энергия. Работа закипела – сушильную печь сдали в срок.
Отдохнув неделю, поехали возводить очередную печь в Белоцерковку. Здесь земля оказалась песчаной, фундамент много времени не забрал, печка росла на глазах.
Но в один прекрасный день в селе появился «кукурузник»[7], который обрабатывал колхозные поля какими-то химикатами. По выражению лётчика, «делал прополку». «Парковался» самолёт на поляне вблизи зернового двора. Николай Иванович, бывший лётчик-истребитель, в 1954 году «подчистую» списанный из авиации из-за последствий болезней, вызванных контузией, полученной на фронте, быстро нашёл общий язык с коллегой Семёном. Их объединила одна общая страсть к голубому бездонному небу. К великому сожалению пилотов, страждущих романтикой неба, в магазине спиртного не было.
– Уборочная, однако. Вино продают только на центральной усадьбе Белогорского совхоза, – пояснила продавщица Алдана.
Из магазина ноги сами повели к самолёту.
– Вот, знакомься: Николай Иванович. На этой конструкции я работаю, а летал на ТУ-104.
– Его в НАТО называют верблюдом. А правильно – «кукурузник», как Никиту[8].
– Я про ТУ-104.
– А я про Ан-2.
– Поговорили! А не слетать ли нам «за горючим»?
– Я не возражаю.
– Готовь двигатель, я сейчас дам указание своим гаврикам и через пяток минут буду.
Никлоша вернулся ровно через пять минут. Самолёт уже был готов к полёту:
– Права не забыл? А то гаишники остановят.
– Не права, а «Свидетельство пилота». Автомобильных прав у меня нет, как и машины.
– А я вообще машину водить не умею! – с гордостью произнёс Никлоша.
– Я тоже.
И оба дружно захохотали.
Самолёт, немного пробежав по скошенному лугу, быстро набрал высоту и скрылся за берёзовой рощей.
– Я летал на таком самолёте, – похвастался Степан, – интересно. Все дороги кажутся ровными, и вся земля как будто расчерчена чертёжником и раскрашена художником. Красиво!
– Не страшно?
– Есть мало-мало, особенно когда он проваливается.
– Как это проваливается? Там что – ямы? – засмеялся новенький.
– Ты напрасно смеёшься, Антоша, там действительно есть воздушные ямы.
– Те ямы нам до фонаря, а свою траншею мы уже бетоном залили.
– Ладно, надо сегодня до первого свода кладку поднять. Никлоша завтра с утра будет свод выкладывать.
– По местам! – то ли шутя, то ли серьёзно крикнул Антон. – За работу!
В пять часов вечера, как только кладку вывели до нужного уровня, прилетел «кукурузник». Ребята весело побежали к самолёту. Открылась дверь, первым спустился на землю Семён:
– Почётный караул, по местам! Встречайте командира.
Лётчик с трудом держался на ногах, но был весел и доброжелателен:
– Ребята, вы молодцы, а какой у вас прекрасный начальник – лётчик-истребитель, прошу не забывать.
В дверях самолёта появился Никлоша, он тоже широко улыбнулся и произнёс странную фразу:
– Дайте мне воды и сахару туды.
Петя быстро побежал к алюминиевой фляге, стоящей в тени орешника, черпанул кружку ещё не остывшей за день воды и мигом вернулся к самолёту. Никлоша без остановки выпил полкружки, остальная вода сбежала по подбородку на выпирающееся под рубашкой пузо:
– Дайте мне воды и сахару туды, – с трудом ворочая языком, снова произнёс Никлоша и упал в траву. Повернулся на спину, улыбнулся, увидев над собой небо, и захрапел.
– Пойду и я спать, – прошептал лётчик и полез в самолёт.
Через минуту из открытых дверей донеслось:
Первым делом, первым делом трахнем водки,Ну а девушек?! А девушек – потом.Ребята немного постояли и пошли на объект.
К концу лета печь была сдана в постоянную эксплуатацию, небывалый урожай пшеницы был спасён. Зерно вовремя просушили и сдали на элеватор, засыпали в колхозные закрома. Колхозники остались довольны хорошими трудоднями[9].
Заработанные 150 рублей Степан отдал матери. Юра купил баян за 136 рублей, остальные «работяги» потратили свои кровные на одежду и другие бытовые мелочи. Все остались довольны проведёнными каникулами.
В десятый класс Стёпа не пошёл, документы из Иманской мореходки – 559-й школы рядового плавсостава ВМС – тоже вернулись. На душе появилось ощущение какой-то пустоты и неудовлетворённости. До Стёпы наконец-то стало доходить, что он уже не ученик, что детство прошло, а радости почему-то никакой нет. Зарабатывать деньги – это та конечная цель всей учёбы в школе? Нет, что-то не так.
Степан шёл куда-то в сторону речки, не думая ни о чём и не зная, куда и зачем бредёт. Ноги привели на берег протоки, туда, где он научился плавать. Не раздеваясь, он лёг на песок. Стало грустно-грустно: «Это же конец – конец детства, переход в другое измерение, это уже никогда не вернётся». Он лежал на спине, не замечая слёз, бегущих из широко открытых, таких же голубых, как небо, глаз. Вдруг он почувствовал себя легко-легко и, слегка поднатужившись, поднялся над землёй. Выше, ещё выше – и перед ним открылся вид на речку, прибрежные луга, тальник. Мама идёт по тропинке с полным подойником молока. Но она не видит сына, а спуститься ниже никак не получается. Стёпа собрал все силы и крикнул: «Мама!» – и проснулся.
– Ты чего орёшь? – прокричал с приближающейся лодки дед Гамай.
– Это я во сне, – буркнул Стёпа, отряхнул песок и пошёл домой.
Глава 2
Сучкоруб
Стёпа, робко постучав, зашёл в кабинет начальника отдела кадров Белогорского вагонного депо.
– Здравствуйте!
– Здорово, коли не шутишь, – приподняв очки над глазами, произнёс пожилой мужчина, чинно восседающий во главе письменного стола с большой двойной чернильницей и стопкой папок.
– Не до шуток, пришёл на работу устраиваться.
– Какое училище закончил? Шимановское?
– Нет, я только школу закончил, и то не до конца, – протягивая паспорт, неуверенно произнёс Стёпа.
– А где трудовая книжка?
– Пока ещё нет.
– В вечернюю школу записался?
– Да.
– Ну и по какой специальности хочешь работать?
– Мне сказали, что вы посылаете бригаду на лесозаготовку.
– Набираем… Я вижу: ты парень крепкий – подойдёшь, – рассматривая паспорт, как-то задумчиво произнёс кадровик.
У Степана сразу спало внутреннее напряжение, и он расслабленно откинулся на стуле.
– Постой, так тебе ещё нет восемнадцати – в командировку нельзя несовершеннолетним!
– Так мне во время командировки – двадцать пятого января – стукнет восемнадцать, вернусь совершеннолетним.
– Почему «стукнет»? Может, исполнится?
– Не знаю, так говорят почему-то.
– Вот мне недавно стукнуло пятьдесят… А в твоём возрасте ещё не стукает, а только приглашает шагать по жизни. А стучат, это значит, предупреждают – задумайся…
– «Век живи, век учись, попивая чаёк с маргарином, – так пройдёт твоя жизнь, и умрёшь ты дубина дубиной», – так, кажется, поёт Марк Бернес?
– Ты не расслабляйся, а то распелся, понимаешь. Сейчас я тебе выпишу временный пропуск, пойдёшь в стройцех, найдёшь мастера Ахунова Нахума Нисановича, скажешь, что я послал на собеседование.
– А он не пошлёт?
– Пошлёт, если назовёшь его по имени-отчеству.
– Не понял?!
– По-русски неблагозвучно звучит, поэтому зови его, как все, – Наум Иванович.
– Понял. А вы лес заготавливаете только зимой?
– Да, из-за комаров.
– Их так много?
– Мы в позапрошлом году посылали бригаду, они там поддали хорошо и, отмахиваясь от комаров во время работы, пилами да топорами повырубили весь молодняк. Пришлось лесхозу штраф платить.
– До свиданья.
До Степана только во дворе дошло, что его разыграли. Мастер, небольшого роста толстый мужик лет сорока, оказался вполне коммуникабельным и даже добродушным:
– Пиши заявление, я сам в кадры отнесу.
– На чьё имя писать?
– Садись. Вон тетрадь, вырви двойной лист, а я продиктую.
Степан вырвал из середины тетради лист бумаги, обмакнул перо в большую стеклянную чернильницу и замер в ожидании.
Мастер начал спокойно диктовать:
– Начальнику вагонного депо стации Белогорск товарищу…
Через три дня, ночью, бригада лесозаготовителей прибыла на станцию Ушумун, заставленную вагонами, гружеными лесом, и заваленную огромными штабелями кругляка. А после обеда, преодолев испытания лесной дорогой, расположились в зимовье, выложенном из тонкого нетёсаного кругляка, врытом в сопку. Передняя стенка с окном и дверью сооружена из необрезных досок[10], наполнена опилками. Слева от входа – общие нары, покрытые ватными матрасами и суконными солдатскими одеялами. Напротив дверей стояла кирпичная, но не оштукатуренная печка. Справа – стол, предназначенный для приготовления и приёма пищи.
Повар, худой, долговязый мужик лет тридцати пяти по прозвищу Карасик, сразу растопил печку – благо наколотых дров было достаточно как внутри помещения, так и снаружи.
– При таком дубаре картошка замёрзнет.
– Юра и Стёпа, за водой! – тоном, не терпящим возражений, произнёс мастер.
– Наум Иванович, пусть салага идёт, а я дров наколю.
– Юра, хотя у тебя и Власов фамилия, но тебе далеко до чемпиона мира. Забудь свои дембельские замашки. Здесь нет «салаг» и не будет. Я больше двух раз не предупреждаю – отправлю домой.
– А я – чё? Люди – вон чё, и то ничё, а я чё?..
Степан молча взял цинковое ведро, ломик и пошёл вниз к ручью. Юра слегка замешкался и побежал догонять Стёпу, размахивая ковшом:
– Сказали, что без ковша не наберёшь: мелко.
Юра учился в одном классе со старшим братом Эдиком, поэтому знал Стёпу чуть ли не всю жизнь.
– Чего ты психуешь? Я просто так…
– Юрка, я с четырнадцати лет не считаю себя салагой и другим не советую, поэтому не нарывайся.
– Помню я: ты в двенадцать лет уже бросил курить. Ладно, замнём.
– Замнём, – ответил Стёпа и протянул руку.
Юра ответил крепким рукопожатием.
Маленький ручей, покрытый льдом, с правого берега имел небольшую проталину.
– Здесь ключ бьёт! – радостно воскликнул Стёпа.
– Поэтому и не замерзает.
Перед тем как начерпать воды в ведро, Юрка с удовольствием приложился к ковшу:
– Вот это да! Холодная как лёд!
– Ты мне оставь, а то всю выпьешь, – попытался шутить Стёпа.
– Не боись, пей, только горло не простуди.
– Точно, горло – это моё слабое место, – между большими глотками воды пробурчал Стёпа.
Когда вёдра были наполнены, ребята осмотрелись. Они стояли посередине заснеженной пади, расположенной между двумя рядами сопок, заросших вперемежку лиственницами и соснами. Сопки уходили в затуманенную морозом даль.
– Китайцев высматриваете? – как-то неожиданно подошёл мастер.
– Откуда здесь китайцы? – удивился Стёпа.
– Вон те дальние сопки – это правый берег Амура.
– Наблюдают за нами, – уверенно констатировал Юрка. – Ночью прилезут и перережут нам глотки.
– Тебе первому, чтобы не наводил жути, – пригрозил Наум Иванович.
Со стороны землянки послышался металлический звон.
– Это повар нас подгоняет – воду заждался. Бьёт обухом топора по куску рельсы, – догадался Стёпа, – я видел: там висит рельса. Ещё подумал: зачем она здесь нужна?
– Да мало ли в тайге что может случиться?! А это – надёжная связь, – добавил Наум Иванович.
– Хорошая вода! – отхлебнув из ковша, оценил мастер. – А какой воздух! Сюда надо туберкулёзников присылать: пока лесу напилят, глядишь, и выздоровеют. Я уже пятый год сюда приезжаю.
– Это точно. У меня отец был туберкулёзник, каждый год ездил по госпиталям, санаториям, так он рассказывал, что все санатории стоят в сосновых рощах, – поддержал мысль Стёпа. – А у вас туберкулёз?
– Типун тебе на язык! Язва желудка у меня.
– Помогает?
– Хуже не становится, а покидать меня не желает. Стерва!..
Так, перебрасываясь словами, как снежками, добытчики воды, утопая по колено в снегу, достигли землянки.
– Долго вы ходите, мужики! Рискуете без обеда остаться, – пробурчал повар.
– Ничего, протопчем тропинку – будет легче бегать!
После обеда подъехали два трелёвщика – и сразу всё ожило! Появился рабочий настрой, который переключил бригаду на другой ритм. Оживился разговор, исчезла излишняя суета. Только Стёпа был напряжён: «Ещё бы… доверили самостоятельную работу, ничего, что она самая неквалифицированная, но ответственная – сучкоруб».
Трактористы остались обедать. Бригада лесозаготовителей двинулась на деляну. Пока добрались до вершины сопки по глубокому рыхлому снегу, спина у Стёпы вспотела. Ещё бы: ватные стёганые штаны, телогрейка, шапка с опущенными клапанами… Но здесь ничего не поделаешь: мороз за сорок – при другой амуниции долго не поработаешь.
Резкий звук бензопилы «Дружба» сработал как сигнал начала заготовки леса. Первое дерево упало с шумом, мёрзлые ветки с треском ломались, отлетая от ствола на приличное расстояние.
– Твоя задача заподлицо обрубать сучья, стаскивать их в кучу и сразу сжигать, – обратился к Стёпе Наум Иванович. – Да смотри, чтобы даже спрятавшиеся в снег сучья были найдены и преданы огню.
– Понятно.
– Что-то ты невесело отвечаешь, дружок.
– Да вот боюсь, что не успею за бригадой.
– Не будешь сачковать – справишься! А ты делай так: кто подойдёт к костру греться или сушиться, не пускай без веток.
– Вас тоже не подпущу!
– Вот это разговор уже серьёзный! За работу! С Богом!.. Стоп! А ты держал топор в руках?
– В детстве дрова колол, отцу помогал по мелочам да на уроках труда в школе. А этим летом приходилось брёвна кантовать[11]: в Серышеве строили парикмахерскую.
– Тогда я спокоен… Чего мне бояться?
– «Лесорубы! Ничего нас не берёт: ни пожары, ни морозы!» – запел Стёпа и, разгребая снег ногами и размахивая в такт песни топором, двинулся к комлю спиленной сосны. Принял удобную стойку – и с плеча резко рубанул топором по основанию толстой ветки. Звон топора разнёсся эхом по деляне, насквозь промороженная ветка со звоном отлетела от ствола. Стёпа остался доволен. Работа закипела.
Когда последняя ветка накрыла довольно солидную кучу, Стёпа воткнул топор в торец дерева, наломал сухих веточек, потом надёргал травы из-под снега, потом степенно достал спички из кармана ватных штанов и наконец чиркнул спичкой. Лёгкие языки пламени, чуть поколебавшись, вспыхнули весёлыми огоньками. Пламя постепенно охватило костёр и, почувствовав свободу, вдруг резко вспыхнуло и уже смело начало пожирать сучья. Стёпа снял рукавицы – огонь осторожно коснулся Стёпиных ладоней и, уже не обращая внимания на своего создателя, объял всю кучу веток. Горящие иголки пытались вместе с дымом подняться в воздух и улететь с ним в голубое небо, но быстро рассыпались.
Из состояния «нирваны» Стёпу вывел грубый голос мастера:
– Ты что это делаешь, сукин сын? Ты что, не знаешь, что топор нельзя втыкать в торец? Такая метка приравнивается к треснувшему стволу! Дерево будет сохнуть, а трещина расширяться, а это – неликвид[12].