Быть Человеком - Николай Трифонович Дегтярёв 3 стр.

– Я не знал.

– Ну, бригадир, я тебе устрою головомойку! – грозя кулаком в сторону вершины сопки, взбесился Наум Иванович. – Сейчас пришлю пильщика – пусть отрежет торец, покажешь ему это дерево. Работай! Чего рот разинул!?

Стёпа ещё не видел мастера в таком состоянии и слегка оторопел.

Подъехали трелёвщики, работа закипела. Чокеровщики[13] лихо цепляли сразу по три-четыре хлыста, а трелёвочные трактора, поднимаясь на дыбы, с рёвом затягивали их на себя и волокли на место складирования.

Работа быстро поглотила и Стёпу – сучья стали отлетать с первого удара топора. В этом деле помогал мороз – большинство сильно промёрзших сучьев отлетало при ударе поверженного дерева о землю, оставалось подчистить ствол.

Деревья росли довольно густо, поэтому одного костра хватило на несколько хлыстов[14].

Срубленные ветки Стёпа перетаскивал по рыхлому, но глубокому снегу.

Стало жарко, но не разденешься: искры от костра впивались в ватную телогрейку, оставляя заметные следы, и больно кусали при попадании в лицо. Валенки на ногах становились всё тяжелее и тяжелее. Но, как ни устал Стёпа, а команда «шабаш!» показалась преждевременной: «Неужели конец рабочего дня?»

Степан, добросав остатки сучьев в костёр, наконец-то огляделся: солнце начало заходить за сопку, небо порозовело, в лесу потемнело, и, если бы не надсадный рёв трелёвщиков, можно было бы услышать тишину вечернего леса.

Повар остался доволен: все ели с аппетитом, никто не ворчал. Но пока никто и не хвалил – чтобы не сглазить.

Темнота наступила быстро, зажгли две лампы «летучая мышь». Сразу все повеселели, пошли в ход анекдоты. Первым «выступил» вальщик леса, сорокалетний мужик Сидор Иваныч:

– Бензопилы только появились. В передовую бригаду леспромхоза выделили одну пилу «Дружба»[15]. Бригада единогласно решила поощрить лучшего пильщика – чукчу. Он долго отнекивался: «Ручная пила лучше». Но в конце концов уговорили. Через неделю приезжают к нему на деляну – и опешили: напилил столько же, что и ручной пилой, на пару с Кешкой: «Ты что, сачкуешь, паря?» Обиделся чукча. Прислали к нему передовика поделиться опытом. Он берёт пилу, заводит… – Чукча: «Она ещё и заводится?!»

Дружный хохот окончательно отогнал сон.

– Один лесоруб задержался на деляне, только двинулся домой со своей бензопилой на горбу, а тут – волки.

В общем, победила «Дружба», – вставил своё слово вечно молчащий пильщик Иван.

– А не пора ли нам баиньки? А то завтра – с рассветом на деляну, – настоятельно заявил мастер и закрутил фитиль лампы. Постепенно лесорубы утихли, только от печки доносился треск догорающих дров.

За ночь жилище лесозаготовителей, которое не назовёшь ни блиндажом, ни землянкой, сильно остыло. Мороз пробрался через дощатую стенку, хилые двери и окно. При такой температуре сон исчезает очень быстро. К семи утра вся бригада уже сидела за столом, изготовленным из обрезных досок[16]. Никто не слышал, когда встал повар, но на печке уже стояли кастрюля с макаронами, заправленными сливочным маслом, только что вскипевший чайник и тарелка с белым хлебом, нарезанным большими кусками. Здесь же стояли алюминиевые чашки со сливочным маслом и кусками сахара-рафинада.

– Грейтесь, – произнёс повар.

– Тут без бутылки не согреешься, – пробурчал Юрка.

– Всё! До конца сезона – сухой закон, – резко прервал мастер. – И не злите меня больше, а то моей язве это не нравится.

Все вмиг замолчали, а Наум Иванович взял большую ложку сливочного масла и проглотил.

– Вот, только этим и спасаюсь от этой язвы, мать её ити. Каждое утро натощак – ложку масла.

– А я подумал, что ты про жену вспомнил, – сострил вальщик Сидор Иваныч.

– У меня нормальная жена, отнюдь не язва, – спокойно парировал мастер.

– Сидор, ты знаешь, почему не получится поиметь бабу на площади?

– Почему?

– Много советчиков…

– От язвы лучше – барсучий жир, – предложил бригадир.

Дружный хохот не смутил Сидора Сидоровича, он встал и голосом Левитана произнёс:

– Барсучий жир обладает бактерицидным эффектом, повышает иммунитет и эмоциональный тонус, локализует гнойные образования, способствует очищению ран, нормализует работу желудка, создаёт защитный слой на поверхности слизистой оболочки, тем самым замедляя процесс эрозии и помогая быстрее восстанавливаться повреждённым тканям.

Возгласы изумления и восторга вперемешку со смехом и аплодисментами не смутили бригадира, и он пояснил:

– Я окончил медицинское училище, ребята, так что не удивляйтесь. Но болеть не советую – не поможет… – И, выдержав «мхатовскую» паузу, добавил: – Увильнуть от работы.

– Обижаешь, начальник, – с акцентом бывалого зэка вставил Юрка, – мы сюда приехали не груши хреном околачивать, а деньги зарабатывать.

– Хватит митинговать. Одевайтесь как следует: сорок пять градусов – это не шутка. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь простыл, – поставил точку в разговоре Наум Иванович.

Ветра практически не было, поэтому мороз не показался таким уж сильным. Подниматься в сопку сегодня было легче, уже явно прорисовывалась тропинка. Бригада шла колонной по одному. Вековые сосны, осыпанные снегом, стояли молча, дожидаясь своей участи. Стёпе стало грустно: «Росли эти сосны целый век – и всё, настал их конец: одни пойдут на срубы домов, другие на брусья, доски, горбыль, на забор или на дрова. А если их не спилить, всё равно со временем они пропадут, превратившись сначала в трухлявый лес, который сгниёт, если не попадёт под пожар. Такова судьба…»

Из размышлений Стёпу вывел след на снегу:

– Интересно, откуда здесь собаки?

– Волк здесь проходил, а не собака, – пояснил Сидор Сидорович.

– Как вы определили так сразу?

– Потому что таких больших собак очень мало, и ещё, запомни: волк держит лапу «в кулаке», а собака растопыривает пальцы. Судя по следу, этот волк весит килограммов семьдесят с лишним. У тебя какой вес?

– Восемьдесят.

– Вот примерно так же весил этот волк.

– Ничего себе, а я думал, что они как собаки – пуда два, не больше. Не нападали?

– Не такие они глупые, чтобы на человека нападать. Только если жрать больше нечего. Да, анекдот вспомнил: «Только в феврале появился поручик Ржевский на балу. К нему подходит дама: «Говорят, что Новый год вы встречали в Сибири. И как вы там провели время?» – «Я был на ёлке, сударыня-с». – «Невероятно! А ещё говорят, что это дикий край и там отсталые нравы. И кто вам её устроил?» – «Волки, сударыня-с, волки».

Степан искренне рассмеялся.

– А это чьи следы?

– Это зайцы бегают. Надо будет петли поставить.

– Чего бы он в петлю полез? В петлю лезут, когда жить надоело. Я видел одного мужика в петле. Некрасивое зрелище – язык вывалился, сопли висят до живота – жуть.

– Ты что под дурачка косишь?! Нашёл с чем сравнивать. Да что тебе объяснять – в обеденный перерыв захвачу проволоку и покажу, как ставить петли.

– Спасибо, – обрадовался Стёпа.

За разговором быстро дошли до деляны. Таёжную тишину резко нарушили визгливые пилы, вдалеке послышался рокот трелёвщика. Грохнулась на снег первая сосна – рабочий день начался.

Вечером бригадир и сучкоруб возвращались с деляны вместе.

– Давай здесь свернём с тропы: видишь, целая тропинка протоптана? Это косой ночью бегает на жировку.

– Не понял…

– Место кормёжки так называется. Видишь – целую тропинку протоптал?

– Выходит, что не раз бегал?

– Это его привычка: туда-сюда носиться.

– Как дурачок.

– Сам ты дурачок! Это среди людей придурки бывают, а в природе всё гармонично, всё отлажено до мелочей.

Бригадир достал из кармана моток медной проволоки, перочинным ножиком отрезал кусок длиной с метр. Не спеша сделал петлю, поставил на тропинку и закрепил за куст:

– Вот и вся наука. Понял, как делать: работай, ищи удобное место на тропе и перекрывай петлёй.

Стёпа своим «складишком»[17] отрезал несколько кусков проволоки и шагнул в сторону от тропинки, в глубокий рыхлый снег.

На следующий день он обнаружил в петле замёрзшего крупного зайца:

– Сидор Сидорович, он мёрзлый. Брать?

– А какой же он может быть? Ночью было пятьдесят градусов. Привяжи тебя – и ты к утру замёрзнешь.

Повар был очень доволен:

– Молодец, Стёпа! У лесозаготовителей должно быть натуральное мясо, а не тушёнка, с неё много не наработаешь.

На следующий день все с удовольствием ели лапшу с зайчатиной. А повар, как ему казалось, страдающий от скудного меню больше других, решил разнообразить рацион питания мясом птицы. С первого дня на помойку, возникшую недалеко от зимовья, повадились сойки, а начпрод (так сам себя называл повар) добросовестно их подкармливал: «Чтобы выросли до размера курей».

Двадцать пятого января – день рождения Степана. Когда вся бригада ушла на деляну, Карасик поставил на подпорку большой ящик из-под провианта, насыпал хлебных крошек.

Верёвку протянул через дверь и, продолжая заниматься готовкой обеда, посматривал на скопление птиц. Через час их было как на зерновом дворе воробьёв. Осталось дёрнуть верёвку и выудить из ловушки добычу.

Когда под вечер бригада ввалилась в зимовьё, стол уже был накрыт; в центре стояла эмалированная чашка, с горкой наполненная жареными мелкими существами непонятного происхождения.

– Ты что, бурундуков нажарил? – с улыбкой произнёс бригадир.

– Ты, бугор, сначала попробуй, а потом шипи, – возмутился повар. – Здесь двадцать соек! Целый день на них потратил. А как имениннику?

– Я соек люблю, но живых – красивые они, вот на вкус не пробовал. Жалко как-то, но всё же спасибо.

– Итак, мыть руки – и за стол. Всем по две сойки, остальные – имениннику, – тоном, не терпящим возражений, заявил повар.

– Не руки мыть, а совершеннолетие обмыть! – не выдержал Юрка.

– Пить – делу вредить. Ничего спиртного не осталось, всё сожрали в дороге, поэтому я вам и не запрещал пить, чтобы на похмелье допили все заначки. Степан, поздравляю тебя по поручению профкома депо и от себя лично. Восемнадцать лет – это начало жизни, до этого была только подготовка. Теперь спрос с тебя как со всех. Поздравляю!

– Спасибо. Насчёт спроса: я что-то не помню поблажек; пожалуй, наоборот.

– Да не обижайся ты, это я так – для красного словца.

– Стёпа, ты вообще не пей эту заразу. Я вот натерпелся в своей жизни: у меня жена страдает от алкоголизма, – обратился «к народу» обычно молчаливый вальщик леса Анатолий Штукарь.

– Что, запои?

– Да нет… От моего алкоголизма.

Так, в шуточках и прибауточках, лесозаготовители отметили совершеннолетие Степана.

Стёпа постепенно втянулся в работу, ему уже не казались тяжёлыми валенки, с трудом волокущиеся по снегу, и не мешала в работе основательно прожжённая телогрейка[18]. Топор перестал выскальзывать из рук. Вспоминались слова из песни «Привыкли руки к топорам…».

– Степан, с сегодняшнего дня будешь работать чокеровщиком, – предложил бугор, – не удивляйся, в бригаде должна быть взаимозаменяемость.

– Да я не против. Поработаю…

– Гришка будет сучкорубом. И ещё: осталось работать недели три, а твоя душегрейка вся как простреленная, вернее изрешечённая – только не пулями, а искрами. Тебя и в вагон не пустят, это тоже надо учитывать.

– Это моя, а ту, что мне на складе выдали, я оставил дома, по приезду выйду на работу в новенькой «куфайке».

Стёпа легко заскочил на гусеницу трелёвщика, открыл металлическую дверку и, только когда уселся на твёрдое, обтянутое дерматином сиденье рядом с трактористом, почувствовал волнение.

– Стёпа, да ты не дрейфь, прорвёмся. Этот трактор переворачивается редко.

– Да я и не боюсь, – уверенно парировал Стёпа.

– Ну и молодец! Меня звать Август, – тракторист протянул мазутную руку Стёпе.

– Откуда вы меня знаете?

– Ты думаешь, что мастер со мной не согласовывал? Да, зови меня на «ты».

– Вы же старый, наверное, вам лет сорок. А мне только восемнадцать. Как-то неудобно.

– Неудобно штаны через голову надевать… Ладно, как хошь, так и зови – хошь горшком называй, только в печку не сажай.

Август включил четвёртую передачу, трактор чуть качнулся и с воем полез на сопку. Минут через пятнадцать подъехали к деляне. Степан открыл дверку, встал на гусеницу и, не раздумывая, прыгнул в снег.

Тракторист развернул «агрегат» и подал его назад к комлям хлыстов. Стёпа не раз наблюдал за работой чокеровщика и даже помогал, поэтому, не дожидаясь мата, схватил тяговый канат и потащил его к хлыстам.

– Стёпа! – крикнул с кабины тракторист, – ты сначала займись вон тем стволом. Да нет, не этот – тот, у которого комель за пнём спрятался. Сначала его развернём, потом остальными будем заниматься.

– Понял.

Стёпа потянул канат к вершине, быстро зацепил крюк и махнул рукой в сторону трактора. Трос натянулся, к удивлению Стёпы, дерево легко развернулось, комель освободился от угрозы упереться в пень.

– Вот теперь цепляй стволы, да не больше полуметра от среза.

Стёпа зачокеровал первый ствол. Подцепил второй, затем третий, четвёртый стволы.

– Внимательно следи, чтобы чокера не отцепились или какой хлыст в пень не упёрся, если что – свистни.

– Я не умею громко свистеть.

– Ну, тогда кричи и маши руками.

Август поднял щит и только тогда включил лебёдку. Тяговый канат зазвенел от напряжения, хлысты постепенно стали собираться в один пучок. Август опустил щит, комли постепенно сформировались в компактную пачку и улеглись на щите.

Стёпа быстро заскочил в кабину. Трелёвщик слегка «встал на дыбы» и, недовольно ворча, двинулся под сопку. Тракторист переключился на вторую передачу. Трактор наклонился так, что Стёпе пришлось упереться руками в щиток приборов. Стало немного страшновато, казалось, что трактор сейчас кувырком покатится вниз, а хлысты следом завершат цирковой номер.

– Держись!

Пока спускались с сопки, у Стёпы вспотела спина, и он запел, чтобы как-то взбодрить себя:

Незаметно подъехали к верхнему складу. Юрка Власов и мужик со странным именем Бобур лебёдкой и полиспастами[19] грузили хлысты на ЗИЛ-150. Стёпа спрыгнул на снег и радостно закричал:

– Принимай древесину!

– Ты-то откуда взялся? – удивился Бобур.

– Да вот на повышение пошёл – больше метра над землёй сижу.

– А сколько платят?

– Не знаю, как у вас, а у нас в Биробиджане – как куб, так руб!

И оба дружно расхохотались.

– Ты что, сюда базарить приехал?! – сквозь шум двигателя раздался мощный голос Августа.

– Бегу!

Степан быстро, как будто это делал всю жизнь, отстегнул чокера. Подождал, пока они все освободятся, и радостно запрыгнул в кабину.

– Ты куда? Я тебе разве не говорил? Я в Ушумун еду, как бы дизель не гавкнул по дороге, надо срочно подремонтировать.

– А я-то думаю, что это меня ни с того ни с сего к тебе направили? – как-то вяло произнёс Стёпа. – Мне что, здесь оставаться?

– На машине подвезут. Скажешь мастеру, что я на ремонте. Не унывай: уныние – смертный грех! А вообще – ты молодец, работал хорошо. Пока!

Крепкое рукопожатие – и Стёпа остался на складе в странном недоумении и растерянности.

– Ты чего не укатил с Августом?

– Да он на ремонт, дизель перегревается.

Степан сел у костра, подкинул пару веток сосны и, глядя в огонь, задумался: «Вот суетятся люди, валят лес, строят из него дома… Сколько лет простоит дом? Столько, сколько росло это дерево – лет сто, не меньше». Стёпа решительно встал, подошёл к штабелю, выбрал среднее дерево и спокойно, не спеша начал считать годовые кольца. Вскоре он, довольный, вернулся к костру: «Точно – сто одиннадцать лет. А ведь мог кто-нибудь сломать, и всё – не было бы дерева. Или повредили бы – тогда оно выросло бы кривым, никому не нужным. Так и люди: вырастают все вместе, а становятся разными: и кривыми, и больными, и дурными… Некоторых уже не исправишь. Одна надежда, что хотя бы часть из моральных уродов приспособится к обществу… Сколько среди нас таких приспособленцев? Много!.. Вот таких проверяет случай, время, война… Там они и обнажают свою сущность – становятся тем, кем они и были на самом деле».