Возмездие, или Тайна мистера Ральфа Никльби
Игорь Арсеньев
© Игорь Арсеньев, 2021
ISBN 978-5-0053-5231-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Драма в трёх актах по роману Чарльза Диккенса
Действующие лица:АКТ ПЕРВЫЙ
Сцена первая
РАЛЬФ (в своём кабинете). Сейчас половина первого, Ногс?
НЬЮМЕН НОГС (высокий пожилой человек с выпученными глазами.) Всего только двадцать пять минут по… верному времени.
РАЛЬФ. Вы хотели сказать: «По трактирным часам». У меня часы остановились, – не знаю почему.
НЬЮМЕН НОГС. Не заведены.
РАЛЬФ. Нет, заведены.
НЬЮМЕН НОГС. Значит, перекручена пружина.
РАЛЬФ. Вряд ли это может быть.
НЬЮМЕН НОГС. Вряд ли.
РАЛЬФ. Ладно. (Прячет в карман часы.)
Ногс по-особому хрюкнул, и, погрузившись в мрачное молчание, начал медленно потирать руки, треща суставами и на все лады выкручивая пальцы.
РАЛЬФ. Я иду сегодня в «Лондонскую таверну».
НЬЮМЕН НОГС. Собрание?
РАЛЬФ (кивнул головой). Я жду письма от поверенного относительно закладной Редля. Если оно придёт, его доставят сюда с двухчасовой почтой. К этому времени я уйду из Сити и пойду по левой стороне улицы к Чаринг-Кроссу. Если будут какие-нибудь письма, захватите их с собой и идите мне навстречу.
Ногс кивнул. Хозяин оторвал взгляд от бумаг, однако, клерк не двинулся с места.
РАЛЬФ. Что ещё?
НЬЮМЕН НОГС. Вот это. (Медленно вытаскивая из кармана запечатанное письмо). Почтовый штемпель – Стрэнд, чёрный сургуч, чёрная кайма, женский почерк, в углу – К. Н.
РАЛЬФ. Чёрный сургуч? (Взглянув на письмо.) И почерк мне как будто знаком, Ньюмен, я не удивлюсь, если мой брат умер.
НЬЮМЕН НОГС. Не думаю, чтобы вы удивились.
РАЛЬФ. А почему, сэр?
НЬЮМЕН НОГС. Вы никогда не удивляетесь, – вот и всё.
Мистер Никльби вырвал письмо у своего помощника и, бросив на последнего холодный взгляд, распечатал письмо, прочёл его, сунул в карман.
РАЛЬФ. Именно то, что я предполагал. Он умер. Ах, Боже мой! Да, это неожиданность. Право же, мне это не приходило в голову.
НЬЮМЕН НОГС. Дети остались?
РАЛЬФ. В том-то и дело, – двое.
НЬЮМЕН НОГС. Двое!
РАЛЬФ. Да вдобавок ещё вдова. И все трое в Лондоне, будь они прокляты! (Лицо Ньюмена исказилось, словно сведённое судорогой.) Разумно, что и говорить! Очень разумно! Мой брат никогда ничего для меня не делал, и я никогда на него не рассчитывал, и вот, не успел он испустить дух, как обращаются ко мне, чтобы я оказал поддержку здоровой сильной женщине и взрослому сыну и дочери. Что они мне? (Натягивая печатки.) Я их никогда и в глаза не видел.
Сцена вторая
При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперёд и приветствовал своего дядю Ральфа.
РАЛЬФ (сердито насупившись). О, полагаю, вы Николас!
НИКОЛАС. Да, сэр.
РАЛЬФ. Возьмите мою шляпу. (Миссис Никльби.) Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.
МИССИС НИКЛЬБИ (прикладывая к глазам носовой платок). Утрату мою не назовёшь обычной!
РАЛЬФ. Её не назовёшь необычной, сударыня. Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жёны.
НИКОЛАС. А также и братья, сэр.
РАЛЬФ. Да, сэр, и щенята и моськи. (Садясь в кресло.) Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.
МИССИС НИКЛЬБИ. Доктора не могли назвать какой-либо определённый недуг. У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.
РАЛЬФ. Ха! Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку, проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова – мученица.
НИКОЛАС. Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться.
РАЛЬФ. Бог мой, да сколько же лет этому мальчику?
МИССИС НИКЛЬБИ. Николасу скоро исполнится девятнадцать.
РАЛЬФ. Девятнадцать? Э!.. А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?
НИКОЛАС. Я не намерен жить на средства матери.
РАЛЬФ. А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить.
НИКОЛАС. Сколько бы там ни было, к вам я не обращусь, чтобы получить больше.
МИССИС НИКЛЬБИ. Николас, дорогой мой, опомнись!
КЭТ. Прошу тебя, дорогой Николас.
РАЛЬФ. Придержите язык, сэр! Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало! (С подчёркнутым презрением отвел глаза, прошептал.) Мальчишка! (Повысив голос.) Итак, сударыня, вы мне сообщили, что кредиторы удовлетворены, а у вас не осталось ничего?
МИСИС НИКЛЬБИ. Ничего.
РАЛЬФ. А то немногое, что у вас было, вы истратили на поездку в Лондон, желая узнать, что я могу для вас сделать?
МИССИС НИКЛЬБИ. Я надеялась, что у вас есть возможность сделать что-нибудь для детей вашего брата. Перед смертью он выразил желание, чтобы в их интересах я обратилась за помощью к нам.
РАЛЬФ. Не понимаю, почему это так случается, но всегда, когда человек умирает, не оставляя после себя никакого имущества, он как будто почитает себя вправе распоряжаться имуществом других людей. Для какой работы пригодна ваша дочь, сударыня?
МИССИС НИКЛЬБИ. Кэт получила хорошее образование. Дорогая моя, расскажи дяде, каковы твои успехи во французиком языке и в изящных искусствах.
РАЛЬФ (безцеремонно). Попробуем отдать вас куда-нибудь в ученье. Надеюсь, вы для этого не слишком изнежены?
КЭТ. О нет, дядя! Я готова делать всё, только бы иметь пристанище и кусок хлеба.
РАЛЬФ. Ладно, ладно. Вы должны попытаться, и, если жизнь слишком тяжела, быть может, шитьё или вышиванье на пяльцах покажутся легче. (Племяннику.) А вы когда-нибудь что-нибудь делали, сэр?
НИКОЛАС. (резко). Нет!
РАЛЬФ. Нет? Я так и знал! Вот как воспитал своих детей мой брат, сударыня.
МИССИС НИКЛЬБИ. Николас не так давно закончил образование, какое мог дать ему его бедный отец, а он думал…
РАЛЬФ. …думал со временем что-нибудь из него сделать. Старая история: всегда думать и никогда не делать. Будь мой брат человеком энергическим и благоразумным, он оставил бы вас богатой женщиной, сударыня. А если бы он предоставил своему сыну пробивать самостоятельно дорогу в жизни, как поступил со мной мой отец, когда я был на полтора года моложе этого юнца, Николас имел бы возможность помогать вам, вместо того чтобы быть для вас бременем и усугублять нашу скорбь. Мой брат был легкомысленный, неосмотрительный человек, миссис Никльби, и я уверен, что у вас больше, чем у кого бы то ни было, оснований это чувствовать.
МИССИС НИКЛЬБИ (всхлипывая). О да, разумеется, я никогда не знала, куда уходят деньги. А теперь, я могу только посетовать на то, что дорогой усопший никогда не следовал моим советам. И в результате разорился.
РАЛЬФ. Намерены вы работать, сэр?
НИКОЛАС. Конечно, намерен.
РАЛЬФ. В таком случае, взгляните, сэр, вот что привлекло моё внимание сегодня утром, и за это будьте благодарны своей звезде. (Достав из кармана газету, читает.) «Образование. В Академии мистера Уэкфорда Сквирса, Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, карманными деньгами, снабжают всем необходимым, обучают всем языкам, живым и мертвым, математике, орфографии, геометрии, астрономии, тригонометрии, обращению с глобусом, алгебре, фехтованью (по желанию), письму, арифметике, фортификации и всем другим отраслям классической литературы. Условия – двадцать гиней в год. Никакого дополнительного вознаграждения, никаких вакаций и питание, не имеющее себе равного. Мистер Сквирс находится в Лондоне и принимает ежедневно от часу до четырех в „Голове Сарацина“, Сноу-Хилл. Требуется способный помощник-преподаватель. Жалованье пять фунтов в год. Предпочтение будет отдано магистру искусств». Вот! (Складывая газету.) Пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена.
МИССИС НИКЛЬБИ. Но он не магистр искусств.
РАЛЬФ. Я думаю, это можно уладить.
КЭТ. Но жалованье такое маленькое, и, это так далеко отсюда, дядя.
МИССИС НИКЛЬБИ. Тише, Кэт, дорогая моя. Твой дядя лучше знает, что делать.
РАЛЬФ. Я повторяю, пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена! Если ему это не по вкусу, пусть он сам себе её делает. Не имея ни друзей, ни денег, ни рекомендаций, ни малейшего понятия о каких бы то ни было делах, пусть он получит порядочное место в Лондоне, чтобы заработать себе хотя бы на башмаки, и я ему дам тысячу фунтов. Во всяком случае, я бы её дал, если бы она у меня была.
КЭТ. Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разлучиться?
НИКОЛАС. Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и… (Потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал.)
Сцена третья
СКВИРС (владелец школы). Вам холодно, Никльби?
НИКОЛАС. Признаюсь, довольно холодно, сэр.
СКВИРС. Что ж, я не спорю. Путешествие длинное для такой погоды.
НИКОЛАС. Это и есть Дотбойс-Холла, сэр?
СКВИРС. Здесь вам незачем называть его холлом. Дело в том, что это не холл.
НИКОЛАС. Вот как!
СКВИРС. Да. Там, в Лондоне, мы его называем холлом, потому что так лучше звучит, но в здешних краях его под этим названием не знают. Холл – помещичий дом. Человек может, если пожелает, назвать свой дом даже островом. Полагаю, это не запрещено никаким парламентским актом?
НИКОЛАС. Полагаю, что так, сэр!
Николас окинул взглядом мрачный дом, и тёмные окна, и пустынную местность вокруг, погребённую в снегу.
СКВИРС. Это ты, Смайк?
СМАЙК (высокий тощий мальчик с фонарем в руке). Да, сэр.
СКВИРС. Так почему же, чёрт подери, ты не вышел раньше?
СМАЙК. Простите, сэр, я заснул у огня.
СКВИРС. У огня? У какого огня? Где развели огонь?
СМАЙК. Только в кухне, сэр. Хозяйка сказала, что я могу побыть в тепле, раз мне нельзя ложиться спать.
СКВИРС. Твоя хазяйка – дура! Готов поручиться, что тебе, чёрт подери, меньше хотелось бы спать на холоду.
Николас вздохнул и поспешил войти в маленькую гостиную с жалкой обстановкой, состоявшей из нескольких стульев, жёлтой географической карты на стене и двух столов. В комнату ворвалась особа женского пола и, обхватив мистера Сквирса за шею, влепила ему два звонких поцелуя.
МИССИС СКВИРС (рослая, костлявая и очень хриплым голосом.) Ну, как, Сквирс?
СКВИРС. Прекрасно, моя милочка. А как коровы?
МИССИС СКВИРС. Все до единой здоровы.
СКВИРС. А свиньи?
МИССИС СКВИРС. Не хуже, чем когда ты уехал.
СКВИРС. Вот, это отрадно! И мальчишки, полагаю, тоже в порядке?
МИССИС СКВИРС. Здоровехоньки! У Питчера была лихорадка.
СКВИРС. Да что ты! Чёрт побери этого мальчишку! Всегда с ним что-нибудь случается.
МИССИС СКВИРС. Я убеждена, что второго такого мальчишки никогда не бывало на свете. И чем бы он ни болел, это всегда заразительно. По-моему, это упрямство, и никто меня не разубедит. Я это из него выколочу, я тебе говорила ещё полгода назад.
СКВИРС. Говорила, милочка. Попробуем что-нибудь сделать.
Николас неуклюже стоял посреди комнаты, хорошенько не зная, следует ли ему выйти в коридор, или остаться здесь.
СКВИРС. Это новый молодой человек, дорогая моя.
МИССИС СКВИРС. О! (Холодно разглядывая его с головы до пят.) Сегодня вечером он поужинает с нами, а утром пойдёт к мальчишкам.
СКВИРС. Ты можешь принести ему сюда соломенный тюфяк на ночь?
МИССИС СКВИРС. Уж придётся что-нибудь придумать. Полагаю, сэр, вам всё равно, на чём вы будете спать?
НИКОЛАС. Да, конечно. Я не привередлив.
МИССИС СКВИРС. Вот это счастье!
Молоденькая служанка принесла йоркширский пирог и кусок холодной говядины, каковые были поданы на стол, а мальчик Смайк появился с кувшином эля. Мистер Сквирс освобождал карманы пальто от писем.
МИССИС СКВИРС. Что ты тут вертишься, Смайк? Оставь эти вещи в покое, слышишь?
СКВИРС. Что? (Поднимая голову.) А, это ты?
СМАЙК. Да, сэр! (Сжимая руки, словно для того, чтобы силою удержать дергающиеся от волнения пальцы.) Есть ли…
СКВИРС. Ну!
СМАЙК. Нет ли у вас… кто-нибудь… обо мне никто не спрашивал?
СКВИРС. Черта с два!
Мальчик отвёл глаза и, поднеся руку к лицу, пошёл к двери.
СКВИРС. Никто! И никто не спросит. Нечего сказать, хорошенькое дело: оставили тебя здесь на столько лет и после первых шести – никаких денег не платят, вестей о себе не подают и неведомо, чей же ты. Хорошенькое дело! Я должен кормить такого здорового парня, и нет никакой надежды получить за это хоть пенни!
Мальчик прижал руку ко лбу, как будто делал усилие что-то вспомнить, а затем, тупо посмотрев на говорившего, медленно растянул лицо в улыбку и, прихрамывая, вышел.
МИССИС СКВИРС. Вот что я тебе скажу, Сквирс, я думаю, этот мальчишка сталовится слабоумным.
СКВИРС. Надеюсь, что нет. Он ловкий малый для работы во дворе и во всяком случае стоит того, что съест и выпьет. Да если бы и так, я полагаю, что для нас он и в таком виде годен. Но давайте-ка ужинать, я проголодался, устал и хочу спать.
Сцена четвёртая
Смайк стоит на коленях перед печкой, подбирая выпавшие угольки и бросая их в огонь. Он замешкался, чтобы украдкой взглянуть на Николаса, а когда заметил, что за ним следят, отпрянул, съежившись, словно в ожидании удара.
НИКОЛАС. Меня не нужно бояться. Вам холодно?
СМАЙК. Н-н-нет.
НИКОЛАС. Вы дрожите.
СМАЙК. Мне не холодно. Я привык.
НИКОЛАС. Бедняга!
СМАЙК (расплакался). Ах, Боже мой, Боже мой! (Закрывая лицо руками.) Сердце у меня разорвётся… Да, разорвётся!
НИКОЛАС. Тише. (Положив руку ему на плечо.) Будьте мужчиной. Ведь по годам вы уже почти взрослый мужчина.
СМАЙК. По годам! О Боже, Боже, сколько их прошло! Сколько их прошло с тех пор, как я был ребёнком – моложе любого из тех, кто сей час здесь! Где они все?
НИКОЛАС. О ком вы говорите? Скажите мне.
СМАЙК. Мои друзья, я сам… мои… О! Как я страдал!
НИКОЛАС. Всегда остаётся надежда.
СМАЙК. Нет! Нет! Для меня – никакой. Помните того мальчика, который умер здесь?
НИКОЛАС. Вы знаете, меня здесь не было. Но что вы хотите сказать о нём?
САМЙК. Да как же! Я был ночью около него, и, когда все стихло, он перестал кричать, чтобы его друзья пришли и посидели с ним, но ему стали мерещиться лица вокруг его постели, явившиеся из родного дома. Он говорил – они улыбаются и беседуют с ним, и он умер, когда приподнимал голову, чтобы поцеловать их. Вы слышите?
НИКОЛАС. Да, да!
СМАЙК. Какие лица улыбнутся мне, когда я буду умирать? Кто будет говорить со мной в эти долгие ночи? Они не могут прийти из родного дома. Они испугали бы меня, если бы пришли, потому что я не знаю, что такое родной дом, и не узнал бы их. Как больно и страшно! Никакой надежды, никакой надежды!
Зазвонил колокол. Мальчик при этом звуке ускользнул, словно боялся, что его кто-то заметит.
Сцена пятая
Кэт сидит в очень вылинявшем кресле, воздвигнутом на очень пыльном пьедестале, в комнате мисс Ла-Криви.
МИСС ЛА-КРИВИ. Кажется, я его сейчас уловила! Тот самый оттенок! Конечно, это будет самый прелестный портрет, какой мне приходилось писать.
КЭТ (позируя). Если это верно, то я убеждена, что таким сделает его ваш талант.
МИСС ЛА-КРИВИ. Нет, с этим я не соглашусь, дорогая моя. Модель очень мила, право же, модель очень мила, хотя, конечно, кое-что зависит от манеры изображения.
КЭТ. И зависит немало.
МИСС ЛА-КРИВИ. Да, дорогая моя, в этом вы правы. В основном вы правы, хотя в данном случае я не согласна, что это имеет такое большое значение. Ах, дорогая моя! Велики трудности, связанные с искусством!
КЭТ. Не сомневаюсь, что это так.
МИСС ЛА-КРИВИ. Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления. Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.