Платье королевы - Дженнифер Робсон

Дженнифер Робсон

Платье королевы

© 2019 by Jennifer Robson

© Keystone/Getty images

© Тора С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

⁂

В память

о Реджине Антонии Марии Креспи

(1933–2017),

иммигрантке, швее

и любимой бабушке

– 1 –

Энн

Англия, графство Эссекс, г. Баркинг

31 января 1947 г.

Без четверти шесть Энн шагнула из мастерской в сумерки, а когда она добралась до дома, уже совсем стемнело. Обычно прогулка от станции ей нравилась – идти недалеко, зато можно проветрить голову после рабочего дня. Однако сегодня дорога домой не доставляла удовольствия: Энн дрожала от холода, пробиравшегося под пальто, а подошвы ботинок износились настолько, что с тем же успехом можно было идти босиком.

Завтра суббота. Энн отстоит очередь в мясную лавку, а потом, если останется время, заглянет к сапожнику. Он уже дважды чинил эти ботинки – на новую обувь у нее не хватало купонов. Если повезет, на следующей встрече «Женского института» удастся выменять не слишком поношенную пару.

Она свернула на Морли-роуд; лишь через несколько дней лунный свет будет освещать дорогу домой, а сейчас только память вела Энн сквозь ночь. Пара шагов – и она у двери. Отодвинув занавеску, которая защищала от зимних сквозняков, Энн щелкнула выключателем на стене и вздохнула с облегчением, когда прихожую залил теплый свет лампы. Накануне электричества не было с восьми часов вечера и до самого утра.

– Милли, это я! – окликнула она невестку.

В холодной гостиной стояла темнота, но из кухни доносились аппетитные запахи.

– Ты поздно!

– Поезда теперь ходят реже – видимо, ради экономии топлива. А вот пассажиров меньше не стало. Я целую вечность ждала на станции, пока смогла втиснуться в вагон.

– Ты слышала, завтра опять ожидается снег? Представь, что будет с поездами.

– Ох, не хочу даже думать!.. По крайней мере, пока не оттаю.

Энн повесила пальто и шляпку на шаткую вешалку за дверью и сняла ботинки.

– Ты не видела мои домашние туфли?

– Я забрала их сюда, чтобы согрелись.

Энн выключила свет и, подхватив сумку, прошла через гостиную в кухню. Милли стояла у плиты, приглядывая за маленькой кастрюлькой.

– Вчерашний картофель и овощи с последним кусочком окорока. – Молли с улыбкой мельком взглянула на Энн, затем наклонилась и открыла дверцу духовки. – Вот, держи. – Она протянула Энн домашние туфли. – Прекрасно прогрелись, и заметь, я их не сожгла.

– Ты прелесть. О-о, как замечательно!

– Так я и думала. Что принесла?

Энн над раковиной осторожно освобождала из газетного свертка небольшой глиняный горшок. Стряхнув прилипшую к нему землю, Энн приподняла горшок и показала Милли зеленые росточки.

– Это вереск. От королевы.

– Королева подарила вереск? Тебе?

– Не мне одной. Нам всем. Тем, кто работал над последним комплектом платьев. Они с принцессами берут эти наряды в Южную Африку. Было так много вышивки бисером! Одно платье – его королева наденет на двадцать первый день рождения принцессы Елизаветы – расшито блестками почти полностью. Поэтому в знак благодарности нам прислали вереск из Шотландии.

– Не так уж велика эта благодарность. – Милли наморщила нос.

– Разве ты не видела, как вереск цветет? Красота невероятная! А это, между прочим, белый вереск. Одна из девушек сказала, он приносит удачу.

Милли вернулась к плите и продолжила помешивать еду.

– Думаю, все готово. Я разложу ужин по тарелкам, а ты можешь накрыть на стол.

– Хорошо, а еще я включу приемник. Послушаем семичасовые новости по радио «Лайт».

Отбытие королевской семьи в Южную Африку наверняка станет главным событием дня. Монархи, как известно, не из тех, кто просто прыгает в кэб с парой чемоданов. Если верить газетам, поездка должна начаться с процессии экипажей от Букингемского дворца до вокзала Ватерлоо, где король, королева и принцессы в сопровождении десятков слуг и помощников официально попрощаются с множеством сановников перед посадкой в поезд до Портсмута. А платья, костюмы и вечерние туалеты, которые помогала шить Энн, станут частью исторического путешествия.

Она работала на мистера Хартнелла уже одиннадцать лет. Пора бы привыкнуть к тому, что королева носит наряды, созданные руками Энн. Ее родных и друзей этим уже давно не удивить. Милли так и вовсе скептически смотрела на Энн, когда та приходила домой с горящими от возбуждения глазами.

А вот Энн решительно ничего не могла с собой поделать. Она до сих пор не уставала изумляться. Ничем не примечательная девушка из Баркинга, она должна была, как многие другие, несколько лет трудиться на фабрике или в магазине, а потом выйти замуж и посвятить себя супругу и детям. Но по прихоти судьбы Энн устроилась в мастерскую самого известного в Британии модельера, стала одной из лучших его вышивальщиц и работала над платьями, которыми восхищались и о которых грезили миллионы женщин.

Впрочем, все могло сложиться иначе. Когда четырнадцатилетняя Энн окончила школу, у нее не было денег на курсы секретарей или стенографисток. Поэтому она отправилась на биржу труда, где женщина с землистым лицом показала ей список вакансий. Одни названия наводили ужас. Помощник оператора швейного станка, подмастерье токаря, чистильщик паровозных двигателей. Энн в отчаянии перевернула страницу и прочитала:

– Вот, – застенчиво сказала она, указывая на надпись. – «Ученица вышивальщицы». Что это за работа?

– Я знаю не больше твоего. Дай-ка посмотрю регистрационный номер… Верно, вакансия у Хартнелла, который шьет наряды для королевы.

– Для королевы?!

– Да, – отрезала женщина. – Тебе нужна работа или нет?

– Нужна! Только… я не очень ловко шью.

– Ты что, читать разучилась? Тут сказано: всему научат. – Она записала адрес на листе бумаги и сунула его Энн через стол. – Я позвоню и предупрежу, что ты придешь. Тебя будут ждать завтра к половине девятого. Не опаздывай. И вымой руки.

По дороге домой Энн едва не пританцовывала, так ей не терпелось поделиться важной новостью – Лондон! Королева! – Но ее мать только тяжело вздохнула.

– Вышивальщица, говоришь? Ты хотя бы нитку в иголку-то вдеть сможешь? Тебя выставят за порог после первого же стежка! Попомни мои слова, девочка.

– Меня будут ждать! На бирже труда не предложат другую работу, если я завтра не появлюсь в мастерской. Пожалуйста, мама! Иначе у меня будут неприятности.

– Поступай как знаешь. Но только туда и обратно, слышишь? Не вздумай шататься по Лондону, когда дома столько дел.

Энн уехала на рассвете – билет на ранний поезд стоил на шесть пенсов дешевле – и сидела на скамейке в парке Беркли, пока часы на Биг-Бене не пробили четверть девятого. Тогда она прошла по тихому переулку Мейфэра, остановилась перед нужной дверью и дрожащей рукой дернула за шнурок колокольчика.

Ей открыла девочка, на вид не старше Энн.

– Доброе утро.

– Доброе утро. Я по поводу работы. Ученица вышивальщицы.

Девочка с улыбкой кивнула и сказала, что Энн пришла по адресу, а затем повела ее наверх, чтобы встретиться с начальницей вышивальных мастерских.

Мисс Дьюли оглядела Энн с ног до головы и спросила, есть ли у нее опыт вышивания, на что та робко и честно ответила – нет. Мисс Дьюли такой ответ почему-то понравился, она удовлетворенно кивнула и сообщила Энн, что возьмет ее на работу, что платить ей будут семь шиллингов и шесть пенсов в неделю, а приступить нужно в следующий понедельник.

– Семь и шесть? – Ее мать усмехнулась, хотя столько не зарабатывала ни одна из школьных подруг Энн, устроившихся помощницами в магазины или стенографистками. – Весь заработок уйдет на дорогу.

В следующий понедельник Энн начала работать у Хартнелла и первые несколько месяцев жила как в тумане. Позже она поняла: мисс Дьюли выбрала ее именно потому, что Энн ничего не знала о вышивке, а значит, ее не пришлось переучивать. У Хартнелла всякую работу было принято делать на совесть, приемлемым качеством считалось только совершенство, и никак иначе.

От бдительного ока мисс Дьюли не мог укрыться ни один изъян: если одна-единственная бусинка была пришита не той стороной, если на вышивке гладью топорщился один стежок, или даже если одна блестка оказывалась тусклее соседок – мисс Дьюли все замечала. А заметив, она приподнимала левую бровь, и на губах появлялась знакомая заговорщицкая улыбка. Мисс Дьюли словно давала понять: я тоже когда-то начинала подмастерьем и совершала такие же ошибки.

Впрочем, складывалось впечатление, что она всегда была такой, как сейчас, женщиной, чья миниатюрная фигура словно возвышалась над работницами вышивальных мастерских. В ее голосе едва уловимо чувствовался слабый отзвук западного говора, а ярко-голубые глаза подмечали любую мелочь. Мисс Дьюли всегда держалась уверенно и с достоинством, что Энн находила успокаивающим.

– Сосредоточьтесь на работе, что у вас перед глазами, и остальное уладится само собой, – любила повторять мисс Дьюли. – Оставляйте свои заботы за дверью мастерской и думайте только о задании мистера Хартнелла.

С тех пор жизнь принесла Энн столько забот, что хоть отбавляй, и случались дни, – а то и целые годы, – когда следовать совету мисс Дьюли было почти невозможно. Летом тридцать девятого внезапно скончалась мать Энн. «Сердце», – заключил врач. Потом война, «Блиц»[1] и ужас той ночи, когда погиб брат. Ей сказали, что он обгорел до неузнаваемости, даже обручальное кольцо на пальце расплавилось.

Затем последовали годы несчастья, и в Энн окрепла уверенность, что ничего, кроме несчастья, у нее нет и не будет. Дом на Морли-роуд, мастерские у Хартнелла и безымянная пустота между ними. Череда серых дней и холодных ночей, полная воспоминаний о навсегда потерянных близких, тянулась так долго, что Энн уже перестала мечтать о другой жизни.

Часы в гостиной пробили семь, выведя ее из задумчивости. Энн стояла у стола, сжимая в руке несколько вилок и изо всех сил стараясь пробудить в себе аппетит к ужину, который приготовила Милли. Ей приходилось бороться с собой, поскольку окорок на самом деле был сгустком хрящей и жира, а овощи превратились в сероватую кашицу. Даже школьные обеды в детстве выглядели приятнее.

– Разве не ты хотела послушать радио? – напомнила Милли.

Большой старомодный радиоприемник в корпусе из орехового дерева стоял в гостиной справа от камина. Энн включила его и быстро накрыла на стол, оставив дверь в кухню приоткрытой. Пока они поужинают и вымоют посуду, гостиная достаточно прогреется, чтобы провести там часик перед сном.

Едва они сели за стол, как беззаботная музыка на радио «Лайт» сменилась выпуском новостей.

«В последний день января – самого холодного за многие годы – Их Величества король, королева и две принцессы отправились в турне по Южной Африке…»

– Мне плохо слышно, – вдруг сказала Милли. – Я сделаю звук погромче.

– Да-да. Не шуми.

– …собрались вдоль всего маршрута, чтобы помахать королевской семье на прощание, и каждый в этой толпе наверняка мечтал хоть на мгновение перенестись из лондонской стужи под жаркие лучи африканского солнца…

– Я бы ни за что не вышла им помахать, – пробормотала Милли. – Только не в такой мороз.

Словно отвечая на жалобы Милли, диктор перешел к теме погоды:

– Минувшей ночью температура воздуха в Лондоне поднялась до минус двадцати семи, что на десять градусов выше, чем в начале недели. Возможно, нам следует благодарить снег, выпавший в нескольких районах столицы. Однако зима нанесла еще один удар по британским домохозяйкам: если продолжится дефицит угля, скоро по всей стране начнут закрываться прачечные.

Чайник вскипел. Энн подошла к плите и занялась приготовлением чая. На двоих – половина ложки чайных листьев, выловленных со дна жестяной банки. Без такой маленькой роскоши, как сахар, они с Милли давно научились обходиться.

– Интересно, эти девочки хоть догадываются, как им повезло? – произнесла Милли.

– Принцессы? Ты всегда так говоришь, когда слышишь о них в новостях.

– Им в самом деле повезло! Наряды и украшения, какие душе угодно. А работать не нужно ни минуточки. Мне бы такую жизнь!

– Они работают. Да, и не закатывай глаза. Работают. Представь, что их ждет в этом турне. День за днем одни и те же нудные беседы с незнакомцами. Куда бы принцессы ни пошли, на них пялятся. Стоит приблизиться – люди столбенеют. Сомневаюсь, что они хотя бы смогут увидеть море, не говоря уже о купании.

– Да, но…

– И не важно, какая жара стоит на улице, как сильно они устали, и как у них болят ноги, им придется натягивать улыбки и притворяться, будто нет ничего более захватывающего, чем перерезать ленточку и объявлять, что в крошечном городке на задворках мира теперь есть мост или парк, названный в честь их отца. Если это не работа, то что тогда? Я бы ни за какие деньги не поменялась с ними местами… Разве только в обмен на уголь, чай и электричество для всего мира.

– Конечно, поменялась бы, не глупи. Ты явно не в себе, если не хочешь быть богатой, как принцессы.

– Против богатства я ничего не имею. Но чтобы меня узнавали, куда бы я ни пошла, и следили за каждым моим шагом? Постоянно бояться нарушить этикет или сказать что-нибудь не так? Нет уж, увольте.

– Согласна.

– Я слышала на работе, как портнихи и продавщицы жаловались на состоятельных клиентов. Грубияны среди них не редкость. Придираются к любой мелочи, а сами никогда спасибо не скажут, вечно ходят недовольные. Определенно никто из них не пришлет подарки девушкам из мастерских. В отличие от принцесс и королевы. Вот им чувство благодарности не чуждо.

– Справедливо, – признала поражение Милли. – Тогда давай станем миллионершами, чтобы проводить зимы на юге Франции или итальянском побережье. Нас с тобой, загорелых и счастливых, будут путать с американскими кинозвездами.

Энн невольно улыбнулась, представив, как они с Милли раздают автографы.

– Разве это не сказка? Запросто взять и сесть на поезд или на корабль, отправиться в далекую страну… Увидеть из окна поезда что-нибудь кроме серого неба, покрытого копотью кирпича и застывших под снегом деревьев.

– Или не очень далекую. Мне хватит и пяти дней у моря.

Разговор стих – надо было убирать со стола. Чтобы у Энн не загрубела кожа на руках, мытьем посуды занималась Милли. К половине восьмого они уже закончили.

– Может, разжечь огонь в гостиной? Всего на часок? – спросила Милли.

– Хорошо. Только небольшой. Я проверила ящик с углем – он почти пуст. И одному богу известно, придет ли к нам угольщик на этой неделе.

– Я сделаю совсем крошечный огонек, мы сядем поближе к камину, и я тебе почитаю. По дороге домой я купила в газетном киоске новый журнал.

Милли сдержала слово, огонь в камине едва теплился, однако в гостиной стало на пару градусов теплее. Завершение недели вышло приятным: прикрыв глаза и чувствуя, что ноги наконец согрелись, Энн сидела в удобном кресле и слушала один из романтических рассказов, которые так любит ее невестка.

Милли и Фрэнк поженились всего за несколько месяцев до его гибели – одной из ужасных, бессмысленных смертей во время «Блица», мысли о которых все еще ранили Энн, когда она позволяла себе об этом думать. Ее брат даже не был пожарным, лишь смотрителем на вышке, но, когда из-за бомбы загорелась ближайшая фабрика, он ни секунды не колебался – бросился в огонь искать выживших, да так и не вышел из здания.

А Милли еще слишком молода: ей двадцать шесть, на год старше Энн. До замужества она любила ходить с друзьями в кино или на танцы, а теперь вынуждена коротать пятничный вечер за чтением вслух у камина.

Если уж на то пошло, а когда сама Энн в последний раз развлекалась? Возможностей хоть отбавляй: девушки с работы почти каждую пятницу ходили в танцевальные залы Вест-Энда. На приглашение Энн всегда отвечала «нет, спасибо, в другой раз». Эту привычку она приобрела, когда еще была жива мать, и если Энн изредка спрашивала разрешения провести вечер вне дома, в ответ неизменно получала нравоучительную лекцию. «С тем же успехом деньги можно просто выбросить. Платье, туфли, помада, а еще закуски и коктейли, к которым не дай бог привыкнешь, – считала ее мать, загибая пальцы на огрубевшей от работы руке. – Я уж не говорю, что за вход нужно отдать почти шиллинг. И ради чего? Чтобы подпирать стену вместе с другими простушками?»