Платье королевы - Дженнифер Робсон 2 стр.

Конечно, мама вовсе не хотела обидеть Энн, она лишь пыталась закалить характер дочери. Рассказать, как безжалостен мир, особенно с бедными девушками. И действительно, вряд ли кто-то на танцах проявит к Энн искренний интерес, а верить в обратное было бы глупо и наивно.

Однако к Милли все это совершенно не относилось: она молода, хороша собой, и ее никак не назовешь простушкой. Почему бы Милли не сходить куда-нибудь повеселиться? Нужно всего ничего: симпатичное платье и немного ободряющих слов от Энн.

Работницам мистера Хартнелла позволялось с разрешения руководителя мастерской использовать выкройки для себя и даже забирать обрезки ткани и кое-какие материалы для отделки. Энн время от времени могла перешить воротник на блузе или заменить пуговицы на пальто.

Вот как она поступит. На следующей встрече «Женского института» она подыщет для Милли платье, а затем немного его переделает. Тогда останется лишь уговорить Милли пойти потанцевать с подругами. Может, она найдет нового кавалера. Может, прервется череда унылых вечеров за чтением журнала, и ее жизнь станет чуточку теплее и ярче.

Пробили часы на каминной полке. От огня осталась лишь пара искорок, и на Энн вдруг навалилась такая усталость, что не было сил подняться по лестнице в спальню. По крайней мере, завтра хотя бы не придется вставать на рассвете.

– Ступай к себе, – сказала она Милли. – А я принесу тебе грелку.

Оставшись на кухне в одиночестве, Энн ждала, пока вскипит чайник, и восхищенно смотрела на горшок с вереском. Весной она высадит его у дома, в крошечном, на одну цветочную клумбу, садике, зажатом между сараем и ящиком для угля. Во время войны Энн выращивала там более практичные растения: бобы, морковь, кабачки и картофель. Но в июне, после Победы, она высыпала в почву горсть семян календулы, которые ей дал сосед мистер Тилли. Следующей весной они снова взошли, и тогда Энн высаживала все больше цветов, пока каждый клочок земли не покрылся растениями, которые нельзя съесть.

Пусть Милли усмехается сколько хочет, для Энн этот вереск – настоящее сокровище. Подарок от самой королевы в качестве признательности за проделанную работу. Энн будет выхаживать вереск до конца зимы, а потом – если весна когда-нибудь придет – отыщет для него место на клумбе. От Балморала до Баркинга путь неблизкий, и садик Энн станет чудесным пристанищем после долгого путешествия.

– Тебе здесь будет хорошо, – сказала Энн вереску, касаясь кончиками пальцев его бархатных стеблей. Очнувшись от фантазий и слегка сконфузившись, она наполнила грелки для себя и Милли, выключила свет на кухне и пошла спать.

– 2 –

Мириам

Англия, Лондон

3 марта 1947 г.

Ее первым впечатлением навсегда останется серость – везде и всюду. Была середина дня, подступали сумерки, ледяной дождь отбивал дробь по стеклу. За окнами поезда тянулись унылые сельские пейзажи в свинцово-серых тонах, голые зимние поля и одинокие домишки, затем их медленно стали сменять сбившиеся в стайки здания и сплетения городских улиц. Тот самый город. Лондон.

Поезд неуклюже перекатился с одного пути на другой, потом еще раз, постепенно теряя скорость. Теперь из окна виднелись только кирпичные стены в пятнах копоти, и на несколько мгновений заблестела под мостом водная гладь. «Темза», – догадалась она. Все медленнее и медленнее поезд натужно катился вперед, пока, содрогнувшись в последний раз, не замер у края платформы, гневно изрыгая огромные клубы дыма и пара.

Пассажиры бросились застегивать чемоданы, натягивать перчатки, плотнее закутываться в теплые шарфы. Мириам шагала по перрону, приноравливаясь к торопливым шагам людей вокруг и стараясь не отставать. Ее сумки почти ничего не весили, идти было легко.

В конце платформы стоял контролер, или инспектор, или как там его называют в Англии. Наблюдая за выражением его лица, когда он компостировал билеты, Мириам почувствовала облегчение: контролер ободряюще улыбался тем, кто выглядел неуверенно или встревоженно.

Она заранее приготовила свой билет, угадав, что в Англии устроят еще одну проверку, но, сохраняя выдержку, пропустила вперед остальных пассажиров. Не стоит привлекать к себе внимание и задерживать людей. Ей не раз говорили, что нельзя мешать англичанам наслаждаться искусством стояния в очередях.

– Добрый вечер, – поздоровалась Мириам.

– Добрый вечер, мисс. – Контролер вернул ей билет, проделав в уголке маленькую дырочку. Словно это сувенир, который следовало хранить на память. О том, как она уехала из Франции, оставив там все, что было знакомо, и оказалась в таком странном, холодном, богом забытом месте.

– Прошу прощения, вы не знаете, как добраться до отеля «Уилтон»? Кажется, он недалеко от вокзала. – Несколько недель кряду она изучала содержимое полок в букинистических лавках вдоль Сены, пока не нашла путеводитель по Лондону. Если верить описанию, в «Уилтоне» должно быть комфортно и не слишком дорого.

– Вы правы, мисс, он совсем недалеко. Выходите прямо через эти двери, потом сверните направо – выйдете на Уилтон-роуд. Отель через дорогу, за театром «Виктория». Если увидите перекресток с Гиллингем-роуд, значит, вы прошли слишком далеко, поворачивайте назад. Вам нужна помощь с багажом? Я могу найти носильщика, и он…

– Нет, спасибо, я справлюсь сама. Благодарю.

Инструкции контролера оказались точны, и всего через несколько минут Мириам уже была на месте. Отель, несомненно, знавал и лучшие времена: фасад был покрыт грязью и копотью, коридор освещался единственной тусклой лампочкой над входом, а воздух внутри пропах сыростью, капустой и сигаретным дымом.

За столом, подперев рукой подбородок и прикрыв глаза, сидел мужчина. Лацканы его пиджака были изрядно потерты, на плечах лежали хлопья перхоти. Пока она разглядывала портье, уголок его рта дернулся, будто он хотел улыбнуться, но передумал. Наверное, вспоминал о более счастливых деньках.

– Кхм, – кашлянула Мириам и подождала, пока мужчина обратит на нее внимание. – Извините, – сказала она чуть громче и смелее.

Он встрепенулся и сел прямо, ловя ртом воздух.

– Прошу прощения, я всего лишь дал отдых глазам.

– Ничего страшного. Есть ли у вас свободный одноместный номер?

Портье нахмурился и посмотрел в книгу регистраций, лежавшую перед ним на столе.

– На сколько ночей, мисс?

– Точно не скажу. На две или три для начала. Могу я узнать, сколько стоит один день?

– Десять и шесть с завтраками или пятнадцать бобов за полный пансион. Туалет и ванная в конце коридора, уборка в номере раз в день, постельное белье меняется только раз в неделю из-за нехватки угля.

В путеводителе по Лондону она читала про странные британские деньги и все равно с трудом подсчитывала сумму в уме. Боб – это вроде бы шиллинг? А двадцать шиллингов – это фунт, значит, одна ночь в этом неожиданно дорогом отеле обойдется примерно в двести пятьдесят франков. Впрочем, в тот момент ей невыносимо было даже думать о поисках другого пристанища.

– Хорошо. Для начала я возьму на три ночи одноместный номер с завтраками.

– Отлично, мисс. Мне понадобится ваш паспорт.

Она едва поборола накатившую волной панику, когда портье сравнил ее лицо с фотографией в документе. Он не из полиции, не из гестапо. Он запишет номер паспорта и ничего ей не сделает. Только и всего.

– Приехали в отпуск, мисс… Дассен?

– Нет, я переезжаю в Лондон. Из Франции.

– Простите за такие слова, но вы не могли выбрать худший момент для переезда. Самая суровая зима на памяти старожилов, угля не хватает ни на что, продукты нормируются. Теперь уже и картофель продается по купонам, представляете? Картофель!

Она выдавила из себя улыбку.

– И все же мы выстояли в войне, разве нет? К тому же очень скоро придет весна.

– Надеюсь, вы правы, – ответил портье и тоже улыбнулся, должно быть вспомнив прошлую весну. – Немного солнышка – и нам будет все нипочем.

Он закончил что-то писать в другой книге и вернул паспорт.

– Если вы пробудете здесь дольше недели или двух – я имею в виду в Англии, а не в нашем отеле, – вам нужно получить продовольственную книжку. Зато в ресторанах еда не нормируется, можно обедать без всяких проблем. Завтрак подается с половины седьмого до половины десятого, если я еще не упоминал. А вот и ваш ключ. Третий этаж, конец коридора. Лифт, к сожалению, не работает, придется пойти по лестнице. Горячую воду отключили до утра. А с ней и отопление. Извините за неудобства.

– Ничего, к холоду я привыкла. Я хотела бы… могу я взять в вашей прачечной утюг и гладильную доску?

Простой вопрос, казалось, сбил его с толку.

– Не знаю. Не уверен… наверное, можно. Обычно мы сами утюжим вещи для постояльцев.

– Не сомневаюсь, но эта одежда мне дорога. Непросто… – Здесь пришлось сделать паузу, чтобы выудить нужное слово из памяти. – Непросто перепоручить заботы о моем гардеробе кому-либо еще. Надеюсь, вы меня поймете. – Она старалась, чтобы голос прозвучал мягко, чуть громче шепота, и одарила портье самой обезоруживающей улыбкой. Эта несмелая улыбка чуть дрожащих губ сослужила ей хорошую службу за последние семь лет.

– Думаю, я смогу договориться, чтобы ваша просьба была исполнена, мисс Дассен.

«Дас’н», – произнес портье фамилию, проглотив последний слог.

Она подавила приступ дрожи и снова улыбнулась.

– Буду благодарна, если вы постараетесь все устроить сегодня же вечером. Видите ли, у меня завтра важная встреча, и я не смогу уснуть, если не буду уверена, что все готово.

– Конечно, – ответил он, слегка покраснев. – Я все принесу в вашу комнату. Помочь вам с багажом?

– О нет, спасибо, он нетяжелый. Мне нужны только утюг и доска. Огромное спасибо! Вы очень добры.

Все-таки лифт был бы весьма кстати: с чемоданами, пусть даже легкими, она с трудом добралась до верхнего этажа отеля. Номер, как и сказал портье, располагался в самом конце коридора, и она надеялась, там будет тихо. Возможно, в тишине ей удастся уснуть.

Она отперла дверь, включила свет и опустила на пол чемоданы. Затем немного постояла с закрытыми глазами, давая себе отдохнуть. Тяжело дыша, она ждала, когда уймется боль в руках. После освобождения прошло почти два года, а она все еще слаба. Что говорил американский врач? Хорошая еда, отдых, посильные физические нагрузки и, прежде всего, терпение – тогда она снова станет собой.

Добросердечного врача до глубины души потрясли страдания, которые ей довелось пережить, и он сделал все возможное, чтобы ей помочь. И все же он ошибся: ни свежий воздух, ни сытная еда, ни приятные прогулки под ласковым солнцем никогда не вернут того, что у нее отняли. В день, когда решение созрело, Мириам написала подруге, знавшей ее достаточно хорошо, чтобы понять. Катрин ответила на следующий день.

Тиан – не кто иной, как Кристиан Диор. Тот самый Диор, чья коллекция нарядов несколько недель назад покорила весь мир. Мириам сделала вышивки на нескольких платьях, – месье Диор высоко ценил вышивальную мастерскую «Maison Rébé». Однако она не встречалась с самим модельером и никогда бы не смела даже надеяться, что такая встреча состоится благодаря дружбе с Катрин.

Проходя в апартаменты Диора через парадную дверь, Мириам чувствовала себя весьма странно – великосветской дамой, прибывшей на примерку нового туалета. Но попробуй она пробраться незаметно через вход для персонала, Катрин непременно узнала бы.

Мириам проводили в изящно обставленную комнату, проявляя всяческую любезность и предлагая всевозможные напитки, и только когда она решительно отказалась от угощений, ее оставили в одиночестве. Впрочем, лишь на мгновение, поскольку дверь тут же распахнулась, и вбежала Катрин.

– О, моя дорогая, как я рада тебя видеть! Садись, дай на тебя поглядеть. Хочешь чего-нибудь? Чашку кофе? Травяного чаю?

– Нет, спасибо, мадемуазель Диор, – ответила Мириам, вдруг смутившись. Сколько бы ни длилась их дружба, к ней вышла сестра величайшего в мире кутюрье.

Однако подруга покачала головой и взяла Мириам за руки.

– Для тебя просто Катрин. Я настаиваю. А теперь расскажи мне, что случилось.

– На прошлой неделе начался судебный процесс. Уверена, ты помнишь, я об этом говорила.

– Про соседа твоих родителей? Того жандарма?

Мириам кивнула. Она пошла на первое заседание, рассчитывая стать свидетелем свершившегося правосудия. Адольф Леблан жил рядом с родителями Мириам, сколько она себя помнила, и за много лет он ни разу не поздоровался, ни разу не справился о здоровье, ни разу не позволил ей поиграть со своими детьми. «Грязная еврейка», как ее называли, научилась опасаться и детей, и их краснолицего, громогласного отца.

За облавой на ее семью стоял Леблан, человеческий винтик в беспощадной машине смерти, прокатившейся по всему континенту. Тем не менее его оправдали, когда процесс даже толком не начался.

– Его освободили вместе с половиной других подсудимых, – рассказала Мириам. – Судьи посчитали, что помощь сопротивлению полностью искупает вину.

– Вот негодяй! Уверена, он и пальцем не пошевелил, пока не стало ясно, кто победит! – Катрин презрительно фыркнула.

– Он прошел мимо меня, выходя из зала. Так близко, что коснулся рукавом. Он наверняка меня узнал.

– Но оказался не настолько глуп, чтобы выдать себя?

– Именно.

Мириам искала в глазах Леблана хотя бы намек на чувство вины или стыда. Вместо них она увидела ненависть. Жгучую, едкую, неутолимую. Она оглядела зал суда – в глазах других подсудимых горела такая же ненависть.

– Все же ты из-за чего-то расстроена. Что он сделал?

Мириам крепко зажмурилась, пытаясь стереть воспоминание.

– Он улыбнулся. Улыбнулся и кивнул мне, чтобы я знала: если бы время повернулось вспять, он бы ничего менять не стал. Маман, папá, дедушка… Если бы мог, он бы снова отправил их на смерть.

– Не все такие, как он, – умоляюще прошептала Катрин.

– Знаю. Но теперь мне страшно. Он напомнил об этом страхе.

– Я понимаю. Понимаю.

– Я хотела попрощаться и поблагодарить тебя за помощь. Без тебя я бы не выжила.

– Как и я без тебя, – сказала ее подруга, и этих слов было достаточно им обеим. – Подожди минутку! Хочу кое с кем тебя познакомить.

Подруга стремительно покинула комнату, прежде чем Мириам успела ответить. Катрин хочет с кем-то ее познакомить? Она ведь не может иметь в виду…

Катрин вернулась, ведя под руку высокого мужчину, не узнать которого было невозможно.

– Месье Диор, – выдохнула Мириам, вскакивая на ноги.

Он пожал ей руку, как будто считал Мириам равной себе, и смущенная улыбка озарила его серьезное лицо.

– Мадемуазель Дассен, знакомство с вами для меня большая честь. Моя дорогая сестра рассказывала о вашей доброте к ней и другим узникам. Я рад, что представилась возможность выразить вам свою благодарность.

– Она тоже… была добра ко мне, – запинаясь, проговорила Мириам. – Мы помогали друг другу, чтобы выжить.

Мириам действительно помогала Катрин – тем немногим, чем могли поддерживать друг друга заключенные концлагеря. Она подобрала несколько кусочков драгоценного хлеба, который кто-то выбросил вместе с прогорклым супом, выданным в качестве пайка. Она вымолила у другой заключенной лоскуты ткани, чтобы перевязывать ноги Катрин, когда у той началась инфекция. По ночам, когда подруга впадала в отчаяние, Мириам напоминала ей о прекрасном мире, ждавшем их по ту сторону решеток. Напоминала о шелковых платьях, о цветущих садах, о дружбе и любви.