За тысячелетнюю карьеру в должности смерти это мой семьсот девятнадцатый суд. Должен привыкнуть. Но каждый раз желтое пламя под белыми рёбрами взволнованно мерцает, переливаясь с белого на ярко оранжевый. Я плотнее кутаюсь в чёрный плащ, чтобы судьи не заметили. Ну, правда, что такого страшного может случиться? Подумаешь, разжалуют в черти. Буду зависать за чьим-то левым плечом, шептать всякие гадости.
– Смерть Сигма Двести Сорок Седьмой, готов оправдать свои преступления пред Высшим Судом? – вопрошают судьи замогильным голосом, не разжимая челюстей.
Больше всего раздражает эта манера чревовещания. Нельзя, что ли, как все нормальные смерти, клацать при разговоре?
– Да.
– Преступление первое. Кьяра Висконти должна была умереть первого марта две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.
В воздухе разворачивается голограмма: божий одуванчик в ярком цветном платье, в жемчугах и красных туфлях на шпильках, стоит на кафедре и что-то увлеченно рассказывает студентам. Она сияет, словно солнце во тьме, а студенты подобно цветам тянутся к ней.
– Научные изыскания донны Кьяры спасли тысячи жизней. Сейчас ее команда работает над разработкой вакцины от «Эболы». Если бы я позволил ей умереть, то в жизни было бы на сто двадцать три ученых меньше, и на сотни тысяч умерших больше. А значит у смертей было бы больше работы. Правило пятьсот сорок второе: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведет к значительному сокращению дальнейших отхождений ко смерти».
Я всегда готовлюсь заранее. Разворачивается вторая голограмма, где мои слова подтверждаются статистическими данными в цифрах и диаграммах. Судьи довольны аргументами. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни».
Пламя в грудине вспыхивает так ярко, что рёбра слегка плавятся. На днях мы с Кьярой разопьем коньячку.
– Преступление второе. Тайсон Пирс. Должен был умереть семнадцатого июля две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.
На голограмме Мистер Пирс за рулем полицейской машины преследует красный седан. Рядом с ним мальчик в слезах. Пирс, демонстрируя потрясающие навыки экстремального вождения, успевает успокаивать мальчонку.
– Мистер Пирс один из лучших полицейских нашего времени. На его счету сотни раскрытых преступлений. А с его нахождением в жизни будет ещё больше. Правило тысяча двести пятьдесят шестое: «Душу возможно оставить в жизни, если ее пребывание принесет очевидную полезность обществу, при условии, что ее можно заменить другой, бесполезной душой». В той перестрелке я забрал душу убийцы и насильника.
Голограмма со статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Пламя весело шипит в груди, я уже представляю, как Пирс в красках, громко жестикулируя, рассказывает о гонках.
– Преступление третье. Ёжи Польска. Должен был умереть двадцать третьего августа две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.
На голограмме мужчина лет шестидесяти в окружении подростков. Рассказывает о своем нелегком детстве. Дети улыбаются, смеются, пихают друг друга в бок локтями «про тебя», «прямо как ты».
– Пан Ёжи в прошлом социальный работник, сейчас волонтер в детских комнатах полиции, приютах, интернатах. Благодаря ему, многие подростки нашли себя и никогда не вернутся на преступную стезю. Каждый день его жизни спасает сотни душ. Ведь те, кого спас пан Ёжи никогда не убьют, не изнасилуют, не украдут и не породят новую волну преступлений. Снова правило пятьсот сорок два: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведёт к значительному сокращению дальнейших отхождений к смерти».
Судьи довольны моими оправданиями, статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Завтра я с удовольствием выслушаю очередную байку из криминального прошлого пана Ёжи.
На следующие семь преступлений также вынесены подтверждающие приговоры. Иного и быть не может. Я знал это. Судьи тоже.
Кто-то из смертей по большому секрету рассказал мне, что я в любимчиках у Небесной Канцелярии за понимание своей работы. Истинную суть удаётся понять не многим. Заключается она не в сопровождении умерших, а в сокращении их количества, а значит, в умении оставлять те самые души в жизни. Я сам-то понял это не так давно. Просто люблю свою работу… хотя среди смертей слово «любовь» считается человеческим атавизмом и к аргументам не приравнивается.
Поэтому с каждым приговором мое пламя все сильнее скачет в груди, плавит ребра до красноты. Боюсь плащ сожжёт. И так пованивает паленым.
– Преступление одиннадцатое. Савельева Катерина. Должна была умереть девятнадцатого ноября две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.
На голограмме блондинка в домашней одежде. Сидит на диване, укутавшись в плед. Смотрит сериал, ревет белугой, размазывая по лицу тушь.
Костяшки пальцев предательски звенят, я прячу руки за спину.
– Барышня Катерина очень добрая девушка. Волонтер в приютах для бездомных животных. Работает журналистом, всегда пишет только честные статьи. А ещё она мечтает написать книгу, роман. Я уверен, когда она напишет ее то, сможет помочь многим людям… Ее идеи о…
Говорю что-то ещё. О том какая она хорошая, добрая, красивая. Красное пламя в глазницах судей полыхает все праведнее.
– Аннулировать пребывание в жизни.
Мое пламя вырывается из-под ребер, прожигает плащ. Я пытаюсь его поймать, засунуть обратно в грудину, но оно больше не подвластно мне. Струится по моим костям огненными всполохами, будто хочет сжечь заново, капает на полевые цветы жгучими слезами.
– Пожалуйста! Умоляю! Я, – знаю, не должен этого говорить, но что мне ещё остаётся делать? – я люблю ее
Падаю на колени. Судьи приближаются ко мне в своих креслах. Рассматривают, будто видят впервые.
– Она не совершила ничего выдающегося. Но ей только двадцать семь лет! У неё все ещё впереди. Пожалуйста. Обещаю! Я обещаю, что она станет лучше. Напишет эту чертову книгу или спасёт тысячу жизней.
Судьи переглядываются, перешептываются на древне-ангельском.
– Ты знаешь, что максимальное число оставленных в жизни за один суд не может превышать десять душ. Мы можем подтвердить приговор барышни Савельевой, но тогда вынуждены будем аннулировать один из предыдущих. Кого ты выберешь, смерть Сигма Двести Сорок Седьмой?
Перед внутренним взором переливаются светом все одиннадцать душ. Катя сияет ярче всех. Как, как мне доказать, что она не менее значима для этого мира, чем остальные? Просто время для ее великих дел ещё не пришло.
– Мы ждём.
– Разве моя любовь недостаточно веское доказательство того, что она нужна миру? – Я медленно встаю, гремя костями. – Ведь считается, что Любовь – не доступна ангелам, тем более работающим в должности смерти. Но если эта душа и вправду пробудила во мне это удивительное чувство, то разве вы не должны изучить сей феномен?
Красное пламя в глазницах судей меняется с алого на багровое. Они в растерянности. Наверное, впервые за много тысячелетий. Снова шепчутся на древне-ангельском.
– Ты прав, это исключительный случай. Мы отсрочим аннулирование приговора на год. За это время она должна будет доказать, что достойна оставаться в жизни. И не думай, что сможешь помочь ей.
Пламя танцует сальсу в груди, кланяюсь судьям. О, нет, я смогу ей помочь, обязательно. Даже если придётся стать чертом, хранителем или смертным. Барышня Катерина любит жизнь, а я люблю ее.
Вера Бересклет
«Хозяин»
– Ну, ты, серьёзно, что ли? – Варвара наставила свои раскосые печенежьи глаза на жениха – чисто коза, – в смысле "смотаемся по-быстрому"?!
– В прямом. По-быстрому. Сегежа – это не Африка ж, и даже не Кемь – Стас, как всегда, был идеально спокоен, – да и не будет тётка без толку настаивать.
Он поймал узкую прохладную ладошку своей крутонравой невесты и уткнулся в неё носом.
– Ну, Вааарь, ну, надо.
Варвара только тряхнула копкой рыжеватых кудряшек. До свадьбы две недели, дел невпроворот, а тут эта поездка. Но при всей крутости характера, мозг у неё работал, как часы.
– Надо, значит, надо. Эту неделю свидетели покрутятся, там осталось по количеству гостей определиться и времени, где и когда проезжаем-фоткаемся, – она взъерошила льняной чуб Стаса, – и всё-таки вы, северяне примороженные, две недели до свадьбы – "мы всё успеем ещё и время останется".
Ещё раз недоуменно покачала головой и пошла доставать рюкзаки.
Варвара обожала русский север, даром что родилась в горячих степях. Кровь прадеда помора оказалась сильнее родственных связей и причитаний про «где родился, там и пригодился». Да и кочевники со стороны мамы не прибавляли смирения: дорога, новые места – с детства любимое Варварино развлечение. А поморская основательность, помноженная на древнюю степную ворожбу, были самым сильным и безотказным оберегом.
Окончила школу и только её и видели: институт этнологии в Москве с бесконечными вылазками в Заонежье да к Белому морю. А потом и вовсе перебралась в Питер. В одном походе и встретила Стаса. Лёд и пламень – сразу окрестили их друзья. С тех пор они не и расставались, отшучивались, что слишком уж красиво пламя играет в кристаллах льда…
И вот уже перечеркнут Санкт-Петербург, трасса стелется серой лентой и сливается на горизонте с таким же серым небом. Всё больше за окном мелькает скал и озёр, всё лучше становится настроение у Варвары.
– Будет у нас два свадебных путешествия, чем плохо? – она наливает из термоса кофе и устраивается поудобнее, – три дня в лесу – это ж просто подарок, хоть и в конце ноября.
К вечеру уже грелись наваристой ухой у Стасовой бабушки.
– Стас, ты ж знаешь свою тётку, если ей заегозилось что-то, проще сделать, – бабушка суетливо, пытаясь скрыть смущение, всё передвигала тарелочки поближе к молодым, – а с этим завещанием совсем чокнулась. Я ей говорю, ну не перед свадьбой же об этом, в самом то деле, да Пешу разве переупрямишь?
– Ба, не переживай, мы к ней съездим, всё обсудим, быстренько подпишем, а правнуков всё равно тебе привезём, – Стас обнял Варвару, – хочет Пеша этот дом, на здоровье, лишь бы тебе спокойно было.
– Да она не то, чтобы все дома хочет, она хочет свою заимку на тебя переписать, а дом этот на себя, говорит заимке хозяин нужен, – бабушка покачала головой, – как чёрт в неё вселился с этими домами.
– Какой из меня хозяин? – Стас только руками развёл, – я ж за год пару раз всего могу приехать-то…
Наутро лёг туман. Леса стояли по обочине сонные, ещё не зимние, хрусткие, в белом наряде, а тёмные, тяжёлые от холодной осенней воды. Кое-где земля припорошена и там нет-нет да и виделись следы лесного народца.
– Стас, – Варвара схватила его за руку, – притормози, там следы огромные какие-то.
До Пешиной заимки было уже недалеко, поэтому особо удивляться не приходилось – вокруг стояла чаща, сказочная, дремучая, с такой шутки шутить не будешь, только уважительно, только с почтением. Да и сказки здесь не всегда заканчивались добром.
Варвара стояла около обломанного дерева и зябко куталась в шарф. От него, теряясь в буреломе, шла босоногая цепь следов, местами с кровавыми пятнами.
– Так, – Стас нахмурился, – быстро в машину, – шатун это, а он церемониться не станет.
В машине, до самой заимки молчали, приятного мало, когда по округе бродит огромный зверь, болью и голодом доведённый до полной невменяемости.
Пеша встретила их спокойно и даже немного неприветливо. Можно подумать, это они набивались к ней в гости. Но списали всё на слишком уединенную жизнь и нынешнюю необходимость разговоры разговаривать.
– Стас, – Пеша говорила распевно, как будто выигрывая время, чтобы вспомнить следующее слово, – может всё-таки переберешься сюда? Хозяин земле нужен.
– Тёть, ну какое переберешься? Мы ж уже это обсуждали, у меня работа там, а скоро и свой дом с семьёй, – он улыбнулся совсем детской, счастливой улыбкой, – помогать будем, приезжать тоже, но постоянно никак.
Тётка молча двинулась к печи что-то недовольно бормоча, поводя покатыми, сильными плечами.
– Пеша, – Варя пошла следом, – тут если всё правильно организовать, можно и наездами поддерживать порядок. Конечно, тебе тяжело, но переживать не о чем, где сами, где друзья помогут…
Пеша шваркнула в печь котёл с остатками щей:
– Не болтай о том, чего не знаешь. Земле хозяин нужен, а не эти твои друзья наездами!
Варвара оглянулась на жениха и закатила глаза.
– Утром на дальний сруб надо бы съездить, – Пеша говорила со Стасом словно они одни были в избе, – кормушки подсыпать, капканы проверить. На обратном пути на болото посмотреть, мне кажется, там сохатый увяз.
– Кстати, тёть, про шатуна не слышала? Мы следы видели, лапы у него уже кровят, значит и настроение так себе.
– Вроде говорили что-то, – Пеша ещё не сменила гнев на милость, и по лицу блуждала недобрая улыбка – да ты знаешь, что, да как, а она и дома посидит день, ничего страшного.
Варвара плюнула за себя, сверкнула зелёными глазами, одними губами отворот прошипела. Пеша может сколько хочет дурить голову Стасу – она то видит её насквозь.
Ночью Варвара почти не спала, всё ей казалось, что ворочается под окнами бурый зверь, пробует плечом входную дверь, лижет обмороженные лапы…
А проснулась – Стас уже уехал, да и тётки тоже не было слышно. Она прошлёпала босиком к окошку. Снега чуть подсыпало за ночь, а под окном – Варе сделалось нехорошо – босоногие медвежьи следы.
– Варвара, – Пешин голос из сеней прозвучал музыкой, – нам бы сегодня перетряхнуть ковры, да из подпола натаскать заготовок, да дров к печи, дел хватает.
– Не вопрос, – Варя уминала свежие калитки, запивая чаем, – сейчас доем и быстренько всё сделаем.
Полдня рука об руку трудились, наводили порядки, как выражалась Пеша. К обеду тётка стала к печи, собирая вчерашнее на перекус.
– Оставь его нам, – Пешин голос прозвучал глухо и раскатисто, – земле хозяин нужен.
Варя отвернулась от окна и недоуменно уставилась на тётку. Но спорить не было желания и… Варя резко повернулась снова. Что-то не так, за что-то зацепился взгляд, но откинул, как несуразное. Из-под подола длинного, в пол, Пешиного платья виднелась босая звериная пятка в бурой шерсти.
"Не истери!!" Варвара зажмурилась, а когда присмотрелась повнимательнее, готова была себя убить – конечно, это кёнги, мягкие кожаные башмаки, и, конечно, они на меху.
Тётка поставила на стол вчерашние щи, по избе поплыл густой, наваристый дух. Варвара обожала такую стряпню и пару минут просто не могла оторваться от тарелки. Пеша тоже только сопела, сидя напротив.
– Пеша, – Варвара подняла глаза на тётку.
Напротив за столом развалилась огромная медведица. С вывороченных тёмно-розовых губ свисала тягучая слюна, маленькие глазки оценивали Варварины шансы.
"Это морок, это Пеша чудит, ты и сама так умеешь." – Варин мозг пытался противостоять картинке, вот только картинка была слишком реальной. Медведица заворочалась, потянулась к Варваре и последнее, что та запомнила перед обмороком – тяжёлый гнилой запах медвежьей пасти.
Очнулась она в постели, хозяйка меняла ей холодный компресс и вздыхала.
– Где Стас, – голос прозвучал отвратительно жалко, – я думаю нам лучше уехать.
– Не приехал он, видимо там заночует, завтра уже поедете, – тётка встала и переваливаясь двинулась в сени, – ты спи, утро вечера мудренее.
Варвара подождала пока дверь за Пешей закроется, сползла с кровати. Сил было так мало, что круг солью она насыпала в три приёма. «Уж лучше я утром объясню, что окончательно тут крышей поехала, чем останусь совсем без защиты». Обошла его трижды, грела ладони над самым пламенем свечи, да их род огня не боялся – огненные оморочники и шептуны они от огня силу брали.