– «Грабеж со взломом, как блин комом», – заметил Эпикт.
– И кто грабитель? – полюбопытствовал Глассер.
– Я, – ответил Эпикт. – Все мы. Это цитата из древнего стихотворения. Автора, правда, не вспомню. Если что, стихотворение хранится в моей главной памяти внизу.
– В качестве контрольного текста мы взяли отрывок из Илария, – продолжил Григорий. – Читаем очень внимательно: нужно запомнить его таким, какой он есть, потому что скоро, возможно, придется вспоминать, каким он был. Предполагаю, что слова изменятся прямо у нас на глазах – сразу после того, как мы исполним задуманное.
Отмеченный текст гласил:
Предатель Гано вел сложную игру: взяв деньги у кордовского калифа, он подкупил группу басков-христиан, чтобы те, переодевшись сарагосскими мосарабами, устроили засаду на пути арьергарда франкских войск. Для этого Гано нужно было одновременно поддерживать связь с басками и замедлять движение арьергарда франков, притом что Гано служил у франков проводником и разведчиком. Засада сработала. Карл Великий лишился испанских мулов. И он захлопнул дверь в исламский мир.
Таков был текст Илария.
– Как только мы, образно говоря, нажмем на кнопку, то есть дадим добро Эпикту, текст должен измениться, – сказал Григорий. – Используя сложный комплекс устройств, Эпикт отправит в прошлое аватара – полуробота-полупризрака. И предателя Гано по пути в Ронсевальское ущелье настигнет беда.
– Надеюсь, аватар не очень дорогой, – заметил Вилли Макджилли. – Помнится, в детстве мы обходились дротиком, выструганным из красного вяза.
– Вилли, опять ты со своими шутками, – приструнил его Глассер. – Кого ты, будучи мальчишкой, убил во времени?
– Многих. Маньчжурского короля Ву, папу Адриана Седьмого[42], нашего президента Харди, короля Марселя из Оверни, философа Габриеля Тёплица. И хорошо, что мы их убили. Дрянные были людишки.
– Никогда о таких не слышал, – фыркнул Глассер.
– Разумеется. Ведь мы их убили, когда они были детьми.
– Хватит дурачиться, Вилли, – вмешался Григорий.
– Он не дурачится, – изрек Эпикт. – Откуда, по-вашему, я взял эту идею?
– Взгляните на мир, – тихо произнес Алоизий, – на наш городок с полудюжиной башен из серого кирпича. На наших глазах он разрастется или, наоборот, съежится. Изменится мир – изменится и городок.
– А я, кстати, еще не видела двух спектаклей, которые сейчас идут в городе, – заволновалась Валерия. – Не дайте им исчезнуть! В конце концов, их всего три!
– Наше отношение к современным изящным искусствам полностью совпадает с мнениями, изложенными в рецензиях, которые мы тоже отобрали в качестве контрольных текстов, – вклинился в разговор Одифакс О’Ханлон. – Можете не соглашаться, но мы уже давно не видели столь катастрофического упадка искусств. Живопись представлена лишь тремя школами, и все они переживают не лучшие времена. Современная скульптура – это стиль «металлолом» и непристойные паяные безделушки. Единственный истинно массовый вид искусства – граффити на стенах туалетов – тоже выродился: никакого воображения, сплошная стилизация, да и просто неприятно смотреть… Немногочисленные мыслители, которых я могу вспомнить, – это покойный Тейяр де Шарден и мертворожденные Сартр, Цилински, Айхингер. Ну хорошо, раз вы смеетесь, не вижу смысла продолжать.
– Все мы, кто собрался здесь, – эксперты в разных областях знаний, – подытожил Когсворт. – Большинство – эксперты по всему сразу. Мы хорошо знаем мир от и до. Так давайте сделаем то, ради чего собрались, и посмотрим, каков будет результат.
– Эпикт, жми на кнопку! – распорядился Григорий Смирнов.
Эпиктист выпустил из своих механических недр аватара – полуробота-полупризрака. Вечером четырнадцатого дня августа месяца 778 года по дороге из Памплоны к Ронсевальскому ущелью предатель Гано был схвачен и вздернут на единственном в дубовой роще рожковом дереве.
И все изменилось.
– Ну как, Эпикт, сработало? – спросил, сгорая от нетерпения, Луи Лобачевский. – Не вижу никаких изменений.
– Аватар вернулся и доложил, что миссия выполнена, – сообщил Эпикт. – Но я тоже не вижу перемен.
– Давайте взглянем на образцы, – предложил Григорий.
Присутствующие – десять человек и три машины: Ктистек, Кресмоидек и Проаистематик – разочарованно всмотрелись в контрольные образцы.
– В тексте Илария никаких изменений, – вздохнул Григорий.
И действительно, текст остался прежним:
Король Марсилий Сарагосский вел сложную игру. Он взял деньги у кордовского калифа, чтобы убедить Карла Великого отказаться от завоевания Испании (чего тот, кстати, не планировал, да и не смог бы). Он стребовал с Карла компенсацию за города у северной границы, поскольку те возвращались под христианское управление (хотя сам Марсилий никогда ими не владел), и начал взимать плату со всякого, кто проходил по новому торговому пути через его город. Взамен Марсилий подарил Карлу тридцать три ученых, столько же голов мулов и несколько повозок манускриптов из древних эллинистических библиотек. Но дорога через перевал, соединяющая два мира, была открыта, и вдобавок обе стороны теперь имели доступ к Средиземному морю. Миры приоткрылись друг для друга, что оказало благотворное влияние на каждую из сторон и на цивилизацию в целом.
– Не изменилось ни слова, – констатировал Григорий. – История проследовала тем же курсом. Эксперимент не удался. Но почему? При помощи устройства, которое мне что-то уже толком не вспомнить, мы попытались сократить период беременности и ускорить рождение нового мира. Но у нас ничего не вышло.
– И город ничуть не изменился, – сообщил Алоизий Шиплеп. – Все такой же большой и красивый, с двумя десятками внушительных башен из разноцветного известняка и мидлендского мрамора. Крупнейший культурный и деловой центр. Мы обожаем его, но он такой же, как прежде.
– Все спектакли на месте, – радостно сообщила Валерия, изучив театральную программу. – Включая те, которых я еще не видела. Их больше двадцати. Как я боялась, что они исчезнут!
– В изящных искусствах тоже никаких перемен, если судить по рецензиям-эталонам, – известил Одифакс О’Ханлон. – Можете не соглашаться, но искусство никогда еще не переживало такого подъема и не пользовалось такой популярностью!
– Прямо как копченая кровяная колбаса, – заметила машина Кресмоиди.
– «Дорогу знает в полноте лишь тот, кто бегал по ней трижды», – продекламировала машина Проаист. – Это из одного древнего стишка. Автора, правда, не вспомню. Если что, стишок хранится в моей главной памяти в Англии.
– О да, история-треуголка, которая заканчивается там же, где началась, – изрек Эпиктист. – Но колбаса недурна, и мы должны ею наслаждаться; ведь большинство эпох было лишено даже этого.
– О чем вы болтаете, ребята? – спросил Одифакс и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Живопись по-прежнему переживает эпоху расцвета. Школы – как гроздья галактик. Большинство людей творят только ради удовольствия. Скандинавам и маорийцам все труднее сохранять лидерство в области скульптуры, ведь почти все новые произведения – экстраординарные. Страстность и чувство юмора освободили музыку от излишних догм. А с тех пор как теоретическую математику и психологию отнесли к исполнительским видам искусства, жить стало значительно веселее… Пита Тейяра тут называют талантливым писателем-фантастом, виртуозом эксцентричной пародии. Конечно, тема мыслящей планеты была изрядно заезжена, когда он за нее взялся, но до чего же захватывающая комическая феерия у него вышла![43] А другие! Мульдум, Цилински, Поппер, Гандер, Айхингер, Вайткроу, Хорнвангер – все мы в неоплатном долгу перед этими сектантами! Да и в мейнстриме наблюдаем нескончаемую череду великих романов и романистов!.. Извечно популярный вид искусства – граффити на стенах туалетов – удерживает свои позиции. Компания «Путешествия без границ» предлагает девяностодевятидневный кругосветный арт-тур, посвященный веселым, но изысканным миниатюрам на стенах туалетных комнат филиалов компании. Ах, как же щедр наш мир!
– Да, наш мир – рог изобилия, – подхватил Вилли Макджилли. – Достижения просто ошеломляют! Но хотелось бы знать: не продиктованы ли мои слова тайным злорадством? Ведь понятно, что эксперимент провалился. А я этому рад. Люблю мир таким, какой он есть.
– Мы пока провели треть эксперимента, и не стоит утверждать, что он провалился, – возразил Григорий. – Завтра снова попытаемся изменить прошлое. А если настоящее останется прежним, попробуем еще раз.
– Хватит уже о работе, люди добрые, – прогудел Эпиктист. – Встретимся завтра здесь же. А теперь вы к своим развлечениям, мы – к своим.
Вечером люди продолжили разговор: машин поблизости не было, так что над людьми никто не насмехался.
– Давайте вытянем из колоды случайную карту. Как она ляжет, так и поступим, – предложил Луи Лобачевский. – Выберем чисто интеллектуальный переломный момент чуть более поздней истории, внесем изменения и посмотрим, что произойдет.
– Я предлагаю Оккама, – сказал Джонни Кондьюли.
– Но почему? – спросила Валерия. – Ведь он последний и самый малоизвестный из средневековых схоластов. Может ли то, что он сделал или не сделал, как-то повлиять на ход истории?
– Еще как может, – сказал Григорий. – Оккам приставил бритву к сонной артерии и вскрыл бы ее, если б ему не помешали. Хотя… здесь что-то не так. В воспоминании чего-то не хватает, как будто у истории с бритвой есть другой смысл[44] и терминализм[45] Оккама имеет более глубокое значение, чем нам кажется.
– Давайте позволим ему вскрыть артерию, – предложил Вилли. – Заодно поймем терминологию терминализма и посмотрим, насколько остра эта бритва Оккама.
– Так и поступим, – решил Григорий. – А то наш мир – совсем как жирный лентяй, он пресыщен, он докучлив, и это не давало мне покоя весь вечер. Давайте выясним, способны ли интеллектуальные воззрения быть реальной силой. Детали операции поручим Эпикту, а поворотным моментом, на мой взгляд, нужно считать тысяча триста двадцать третий год. Джон Латтерелл тогда приехал из Оксфорда в Авиньон, где размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их и не осудили прямо, Оккам подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Латтерелл доказал, что нигилизм Оккама – не более чем «ничто». Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по дворам мелких германских князьков, которым он пытался всучить свой товар, но торговать на серьезных рынках ему уже не светило. А между тем его философия могла пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.
– Уверен, нам не понравился бы Латтерелл, – сказал Алоизий. – Без чувства юмора, без искры, да еще и всегда прав. А вот Оккам – другое дело. Он обаятелен, он совершал ошибки. Возможно, развязав руки Оккаму, мы уничтожим мир. Развитие Китая замедлилось на тысячелетия из-за мировоззрения, которое оккамовскому и в подметки не годится. Индия погружена в гипнотический застой, который называют революционным, но никаких изменений там не происходит – интеллектуальные воззрения этой страны ее намертво загипнотизировали. Но оккамовское мировоззрение – вещь совсем особая.
Итак, они решили, что бывший канцлер Оксфордского университета, вечно больной Джон Латтерелл, должен подцепить еще одну болезнь по дороге в Авиньон, куда он направлялся в надежде покончить с ересью Оккама, пока та не заразила весь мир.
– Что же, начнем, люди добрые, – прогрохотал назавтра Эпикт. – Моя часть работы состоит в том, чтобы остановить человека, следующего из Оксфорда в Авиньон в тысяча триста двадцать третьем году. Ну, проходите, располагайтесь, и давайте приступим. – Эпиктист затянулся из семирожкового бульбулятора, голова морского чудовища засияла всеми цветами радуги, и гостиная наполнилась волшебным дымом.
– Все готовы к тому, что им перережут горло? – бодро спросил Григорий.
– Всегда готов, – проворчал Диоген Понтифик, – хоть и не верю в результат. Вчерашняя попытка потерпела фиаско. Не представляю, чтобы какой-то английский схоласт, оспаривавший около семисот лет назад в итальянском суде во Франции на плохой латыни пятьдесят шесть пунктов ненаучных абстракций другого схоласта, может стать причиной масштабных изменений.
– Условия для опыта идеальные, – сообщил Эпикт. – Контрольный текст взяли из «Истории философии» Кобблстона[46]. Если попытка окажется удачной, текст изменится у нас на глазах. Как и все остальные тексты, да и мир в целом. – И добавил: – Здесь собрались лучшие умы человечества: десять человек и три машины. Запомните, нас тринадцать. Это может быть важно.
– Следите за миром, – приказал Алоизий Шиплеп. – Я говорил это вчера, но повторю еще раз. Мы сохранили мир в нашей памяти и теперь наблюдаем за ним. Изменится он хоть на йоту – мы это сразу уловим.
– Жми на кнопку, Эпикт! – скомандовал Григорий Смирнов.
Эпиктист выпустил из своих механических недр аватара – полуробота-полупризрака. И однажды вечером в 1323 году на полпути из Манда в Авиньон, что в древней провинции Лангедок, Джон Латтерелл внезапно снова занемог. Его отвезли на небольшой, затерянный в горах постоялый двор. Возможно, там он и умер. Во всяком случае, до Авиньона он не добрался.
– Ну как, Эпикт, сработало? – спросил Алоизий.
– Давайте взглянем на образцы, – предложил Григорий.
Все четверо – три человека и призрак Эпикт, похожий на маску каченко[47] с переговорной трубкой, – повернулись к эталону и разочарованно переглянулись.
– Все та же палка и пять насечек на ней, – вздохнул Григорий. – Наша контрольная палка. В мире ничего не изменилось.
– Искусство тоже осталось прежним, – сообщил Алоизий. – Наскальная роспись, которой мы посвятили несколько последних лет, выглядит как и прежде. Мы рисовали медведей черной краской, буйволов – красной, а людей – синей. Когда у нас появится еще одна краска, мы сможем изобразить птиц. Как же я надеялся, что эксперимент подарит нам новые цвета! Даже мечтал, что птицы на рисунке возникнут сами собой, прямо у нас на глазах.
– А из еды все тот же огузок скунса, и ничего больше, – вздохнула Валерия. – А я так ждала, что эксперимент превратит этот огузок в бедро оленя!
– Не все потеряно, – успокоил ее Алоизий. – У нас по-прежнему есть орехи гикори. Об этом я молился перед экспериментом: только бы орехи гикори не пропали!
В невыделанных шкурах на голое тело, они восседали вокруг стола для совещаний, под который приспособили большой плоский валун, и кололи каменными топорами орехи гикори. Мир оставался прежним, хоть они и пытались его изменить с помощью магии.
– Эпикт подвел нас, – констатировал Григорий. – Мы создали его тело из лучших палок. Сплели ему лицо из лучших трав. Наши песнопения наполнили его магией. Все наши сокровища – в его защечных мешках. И что же волшебная маска предлагает нам в ответ?
– Спроси у нее сам, – посоветовала Валерия.
Вокруг стола сидели лучшие умы человечества. Трое смертных – Григорий, Алоизий, Валерия (единственные люди на Земле, если не считать живущих в других долинах) и дух Эпикт, маска с переговорной трубкой.
Григорий встал, обошел стол и наклонился к переговорной трубке:
– Эпикт, и что прикажешь нам делать?
– Я помню женщину, к носу которой приросла кровяная колбаса, – сказал Эпикт голосом Григория. – Это как-нибудь поможет?
– Возможно. – Григорий снова занял место за валуном для совещаний. – Это из одной старой – ну почему старой, я придумал ее только сегодня утром! – народной сказки про три желания.
– Пусть Эпикт расскажет, – предложила Валерия. – У него лучше получается.
Обогнув Эпикта, она подошла к переговорной трубке и выпустила через нее клуб дыма – она курила большую рыхлую сигару, свернутую из черных листьев.