Кондуктор, как и остальные в вагончике, тоже услышал звук и остановил поезд, чтобы прислушаться в тишине. Потом позвонил по телефону и, советуясь с пассажирами, передал максимально точные координаты. Налево простиралась пересеченная местность – скалы и холмы, и там среди бела дня кто-то гонял на автомобиле.
Кондуктор отпер оружейный шкаф, извлек несколько винтовок, передал их Питеру и еще двум молодым людям, потом отнес по три винтовки в два других вагона. Солидного вида мужчина связался с пассажирами, которые ехали по другой ветке, слева от них, по другую сторону от сумасшедшего водителя. И водитель оказался в западне, запертый на территории площадью меньше квадратной мили.
– Анджела, оставайся в вагоне, и вы, дедушка Чарли, – приказал Питер Брейли. – Вот небольшой карабин. Воспользуйтесь им, если безумец вдруг выскочит прямо на вас. А мы его сейчас выследим.
Питер поспешил за кондуктором и вооруженными мужчинами – десять человек вышли на смертельную охоту. Еще четыре группы охотников стягивались к завывающей, кашляющей цели с разных сторон.
– Зачем убивать их, прадедушка? Почему просто не отдать под суд?
– Суды снисходительны. Максимум дают пожизненный срок.
– Это же хорошо! Не будут больше ездить на машинах, а кто-то, может, даже перевоспитается.
– Анджела, они очень умело устраивают побеги. Вот десять дней назад безумец Гадж убил трех охранников, перелез через стену тюрьмы и ушел от погони. Потом ограбил кооператив сыроделов на пятнадцать тысяч долларов, пришел к подпольному сборщику драндулетов и уже на следующий день гонял по пустошам. Через четыре дня его поймали и убили. Они же невменяемы, Анджела! Психушки ими забиты, но перевоспитать никого не удалось.
– А что плохого в том, что они ездят на машинах? Они же гоняют по диким пустошам глубокой ночью и не дольше двух-трех часов.
– Анджела, их безумие заразно. Их высокомерие не оставит в мире места ничему другому. Наша страна сейчас – в состоянии равновесия. Обмениваемся информацией и путешествуем мы ровно столько, сколько нужно, не больше и не меньше, спасибо рельсовикам и их замечательным дорогам. Все мы соседи и одна семья! Все мы живем в любви и согласии. У нас почти нет разделения на богатых и бедных. Высокомерие и ненависть покинули наши сердца. Мы помним о своих корнях. И у нас есть наши вагончики. Мы – одно целое с нашей землей.
– Да кому какое дело, если автомобилисты получат собственный огороженный участок, где будут делать что хотят, не беспокоя остальных?
– Кому какое дело, если болезнь, безумие и порок обретут собственный огороженный участок? Анджела, неужели ты думаешь, что они останутся в отведенных пределах? Их обуревает дьявольское высокомерие, безудержный эгоизм и отвращение к порядку. Что может быть опаснее для общества, чем человек в автомобиле? Дай им волю – и сразу вернутся нищета, голод, богачи, капиталы. И города.
– Но города – это же самое замечательное, что только есть! Я обожаю туда ездить!
– Анджела, я говорю не про наши прекрасные Экскурсионные Города. Я о городах иного, опасного рода. Однажды они почти подмяли под себя цивилизацию, вот и потребовалось ввести ограничения. Те города лишены уникальности; это просто скопления людей, забывших о своих корнях; людей высокомерных, обезличенных, лишенных сострадания. Нельзя, чтобы они снова отняли у нас землю и нашу квазиурбию. Мы не совершенны, но то, что в нас есть, мы не предадим ради кучки дикарей.
– Какая вонь! Невыносимо!
– Это выхлопные газы. Хотела бы ты родиться в такой атмосфере, прожить в ней всю свою жизнь и в ней же умереть?
– Нет, только не это!
Донеслись выстрелы – разрозненные, но уверенные. Завывание и кашлянье незаконного драндулета приближались. А вот из каменистой ложбины вылетел и он сам – и, причудливо подскакивая на помидорных грядках, понесся прямо к вагончикам междугородки.
Драндулет горел, испуская ужасную смесь запахов горящей кожи, резины, ядовитой окиси углерода и обожженной плоти. Человек, привставший за сломанным рулем, выглядел как безумец и завывал как сумасшедший. На голове и груди с левой стороны алела кровь. Человек излучал ненависть и высокомерие.
– Убейте меня! Убейте меня! – хрипло кричал он, и его голос звучал как прерывистый гром. – После меня придут другие! Мы не перестанем ездить, пока есть хоть одна дикая пустошь и хоть один подпольный умелец!
Человек дернулся и затрясся. В него попала еще одна пуля. Умирая, он продолжал истошно вопить:
– Будь проклят ваш рельсовый рай! Человек в автомобиле стоит тысячи пешеходов! И миллиона пассажиров в вагончиках! Вы никогда не ощущали ту силу, которая просыпается в тебе, когда управляешь монстром! Вы никогда не задыхались от ненависти и восторга, не смеялись над миром из ревущего, прыгающего центра вселенной! Будьте вы прокляты, благопристойные людишки! Лучше я помчусь на автомобиле в ад, чем поползу трамвайчиком в рельсовый рай!
Переднее спицевое колесо разлетелось со звуком, похожим на приглушенные залпы винтовок, что доносились сзади. Драндулет ткнулся носом в землю, встал на дыбы, перевернулся и взорвался, выплюнув языки пламени. Но сквозь огонь сияли два гипнотических глаза, кипящие темной страстью. И доносился безумный голос:
– Коленвал в порядке! Дифференциал в порядке! Подпольный умелец возьмет их на запчасти! Авто снова поедет… а-а-а-а-а!
Вагончики покатили дальше. Часть пассажиров пребывала в радостном возбуждении, другие сидели в задумчивости, происшествие их явно обескуражило.
– Не могу без содрогания вспоминать, что я когда-то инвестировал деньги в такое вот будущее, – вздохнул прадедушка Чарльз Арчер. – Уж лучше потерять богатство, чем жить в таком кошмаре.
Молодая пара благополучно погрузила пожитки в багажный вагончик и отправилась занимать места согласно купленным билетам: они переезжали из Экскурсионного Города в квазиурбию к родственникам. Население Экскурсионного Города (с его замечательными театрами и мюзик-холлами, изысканными ресторанами, литературными кофейнями, алкогольными погребками и развлекательными центрами) достигло установленного лимита – семь тысяч человек. Экскурсионных Городов несколько сот, и все восхитительные! Но их население ограничено законом, ведь у всего должен быть предел.
Чудесный субботний день. Птицеловы ловят птиц раскладными сетями, натянутыми между бумажными змеями. Дети, пользуясь бесплатным проездом, торопятся на бейсбольные площадки, где идут игры Рельсовой лиги. Старики с голубиными клетками едут соревноваться, чей голубь быстрее вернется домой. На мелководье полусоленого озера Малая Креветка рыболовы накидными сетями собирают креветок. На поросших травой улочках музыканты под аккомпанемент банджо поют серенады своим девушкам.
Мир – это звучание единственного бронзового гонга, в которое вплетается мелодичный звон вагончиков, катящихся по зеленым рельсам, опутавшим всю страну. Искры сыплются на вагончики, и на их медных боках играют отблески солнца.
По закону расстояние между параллельными рельсовыми линиями не должно превышать километр, но на деле они проходят чаще. По закону ни одна рельсовая линия не может иметь протяженность больше сорока километров – так создается ощущение обособленности. Пересадки между линиями идеально продуманы. Чтобы пересечь страну, нужно сделать примерно сто двадцать пересадок. Магистральных железных дорог не осталось. Они тоже порождают высокомерие, а значит, им пришлось исчезнуть.
Карпы в прудах, хрюшки на клевере, уникальные хозяйства в каждой деревушке, и каждая деревушка по-своему уникальна. Пчелы в воздухе, душистый перец вдоль тропинок и целая страна – живая, как искры над вагончиком, и прямая-прямая, как рельсы.
Как мы сорвали планы Карла Великого
Рассказ «Thus We Frustrate Charlemagne» завершен в апреле 1966 г., доработан в мае 1966 г. и опубликован в журнале «Galaxy Magazine» в феврале 1967 г. Включен в авторский сборник «Nine Hundred Grandmothers» («Девятьсот бабушек», 1970).
Предисловие[39]
Джек Данн
Огузок скунса и полное безумие, или Как читать Р. А. Лафферти
Да, на первый взгляд все вроде так просто… В прозе Лафферти мало прилагательных, зато явственно звучит традиционный мотив американской сказки-небылицы. Его герои зашифрованы, иногда они кажутся одномерными карикатурами, а повествователь ведет свой рассказ наивно-шутливым тоном, по ходу дела изобретая собственный замысловатый синтаксис, подробно растолковывая исторические эпизоды и делая акцент на невероятных деталях. Он переходит вброд философские болота, спеша, как сказочный дровосек Пол Баньян, скорее добраться до конечной точки.
Но невозможно не почувствовать, что в рассказах Лафферти происходит нечто более важное, нечто невидимое и неуловимое. И хотя некоторые фразы мы попросту не понимаем, наталкиваясь на незнакомые слова, невозможные события и теории, которые могут – или не могут? – быть исторически точными, на якобы незначительные отступления – мы не сойдем с этого поезда, пока… пока он не остановится. Всеми признано, что Лафферти уникален. Неподражаем, неповторим. Его сравнивали с Джином Вулфом из-за влияния христианства в его работах; сравнивали с Марком Твеном, видимо, из-за фантазийной природы его прозы. Но по большому счету Лафферти не сопоставим ни с кем, и, даже проведя всевозможные параллели, по прочтении рассказа ты по-прежнему недоумеваешь: что это было? Что сейчас со мной произошло? Почему эти истории навсегда западают в душу, как воспоминания детства, как сказки, которые будоражили и подчас пугали?
Наверное, потому, что рассказы Лафферти и есть сказки – философские сказки для взрослых.
«Как мы сорвали планы Карла Великого» – не исключение. На мой взгляд, это один из его лучших рассказов. Это квинтэссенция Лафферти, воздействующая на читателя на всех уровнях, заставляя долго скрести затылок, пока сказка – или притча? – впечатывается в твое сознание. Этот рассказ – от начала до конца классический вымысел: в нем говорится, что может произойти, когда ты меняешь одно историческое событие, дабы сотворить альтернативную историю; автор сам выбирает «поворотные пункты» и тем создает новую ветвь событий, разрушающую ход той истории, которую мы знаем или думаем, что знаем. Лафферти предоставляет нам возможность самостоятельно разбираться с Ронсевальской битвой и номинализмом Уильяма Оккама, и, если вы так увлечетесь, как я, вы точно дадите себе труд выяснить, что означает тот или иной термин.
Но отставим все это в сторону. Когда будете читать рассказ, задумайтесь: а вообще, научная ли это фантастика? Или, возможно, антинаучная?[40] Автор умело жонглирует образами и метафорами НФ, равно как и альтернативной истории; но ведь наука по большому счету – лишь еще одна форма магии, ее большая метафора. А исторические события, описанные в рассказе… мы верим в них, потому что Лафферти приправляет их наукообразной эзотерикой настолько живо и щедро, что все кажется правильным и разумным. И не только кажется!
Короче говоря, рассказ, который вам предстоит прочитать, – простой, загадочный и полный глубокого смысла. Добро пожаловать в противоречивый мир Лафферти. Добро пожаловать в его счастливую антиутопию. Как сказал однажды критик и ученый Дон Уэбб, «проза Лафферти – она создает Неведомое».
Смотрите живые картины и наслаждайтесь.
Как мы сорвали планы Карла Великого[41]
Дело было в Институте.
– Мы с вами покоряли самые разные высоты, – говорил Григорий Смирнов, – но никогда еще не подходили к краю такой глубокой пропасти и не смотрели в будущее с такими зыбкими надеждами. И все же, если расчеты Эпиктиста верны, у нас все получится.
– Получится, люди добрые, – подтвердил Эпикт.
Ктистек-машина Эпиктист – здесь? Как? Ведь он – то есть его основная часть – находится пятью этажами ниже! Но для щупальцев Эпикта нет преград, так что до небольшой гостиной пентхауса он дотянулся. Все, что понадобилось, – кусок кабеля толщиной фута три и приделанная к нему голова.
И какая голова! Не то дракона, не то морского змея, длиной пять футов и словно снятая с карнавальной платформы, и к тому же говорящая на причудливой смеси новоирландского и древнееврейского, приправленной интонациями голландских комиков из старых водевилей. Впрочем, это неудивительно: Эпикт и сам тот еще комик, до последнего пара-ДНК-реле. Возложив на стол огромную, украшенную гребнем голову морского чудовища, он раскурил сигару – наверное, самую большую в мире.
Однако к нынешнему проекту он относился более чем серьезно.
– Условия для эксперимента идеальные, – изрек Эпикт строго, словно объявляя начало собрания. – Мы подготовили контрольные тексты и изучили окружающий мир. Изменится он – изменятся и тексты, причем прямо у нас на глазах. Объектом наблюдения выбран наш средних размеров город, вернее, тот его район, вид на который открывается из окон этого пентхауса. Всем ясно, что связь «прошлое – будущее» неразрывна, и если в результате нашего вмешательства мир станет другим, то и лицо города изменится… Здесь собрались лучшие умы современности: восемь человек и одна Ктистек-машина, то бишь я. Запомните, нас девять. Это может быть важно.
Девять лучших умов составляли: Эпиктист, трансцендентальная машина (за ее выдающиеся способности слово «Ктистек» стали писать с большой буквы); Григорий Смирнов, директор Института и широкой души человек; Валерия Мок, блистательная леди-ученый; Чарльз Когсворт, ее мозговитый муж, затмеваемый супругой; непогрешимый Глассер, лишенный чувства юмора; Алоизий Шиплеп, признанный гений; Вилли Макджилли, человек без ложной скромности, но с аномальными органами – зрячесть среднего пальца левой руки он подхватил на одной из планет звезды Каптейн. И наконец, Одифакс О’Ханлон и Диоген Понтифик. Двое последних не числились сотрудниками Института в соответствии с «Правилами минимальной порядочности», но, когда собирались лучшие умы человечества, эти двое не оставались в стороне.
– Пока что такие эксперименты не проводились открыто, – продолжил Григорий Смирнов. – Изменив мелкую деталь прошлого, мы отследим полученный эффект. Наша цель – эпоха правления Карла Великого, ее еще называют «лучом света в темном царстве». Беда в том, что этот луч погас, хотя трут для нового огня уже был подготовлен. И мир потерял четыреста лет. Почему это произошло? Давайте вернемся к эпохе несостоявшегося рассвета Европы и рассмотрим, где именно случился сбой. Год – семьсот семьдесят восьмой, регион – Испания. Карл Великий заключает союз с Марсилием, арабским королем Сарагосы. Их альянс направлен против калифа Абд ар-Рахмана из Кордовы. Карл Великий занимает такие города, как Памплона, Уэска и Херона, и тем самым расчищает Марсилию путь в Сарагосу. Калиф вынужден согласиться с изменившейся расстановкой сил. Сарагосе предстоит стать независимым городом, принимающим и мусульман, и христиан. Христианство откроет проходы на север к границе Франции, и наступит всеобщий мир… Марсилий давно относился к христианам Сарагосы как к равным, а теперь вдобавок распахивалась дверь из исламского мира в саму Франкскую империю. Чтобы закрепить партнерство, Марсилий отправил Карлу Великому тридцать трех мусульманских, иудейских и христианских ученых и несколько испанских мулов. Все это должно было привести к взаимному оплодотворению культур… Но в Ронсевальском ущелье все планы рухнули. Арьергард Карла Великого, возвращавшийся во Францию, попал в засаду и был уничтожен. Среди устроителей засады числилось больше басков, чем мусульман, но Карл Великий все равно закрыл проход через Пиренеи и поклялся, что отныне граница останется на замке. Он сдержал свое слово. Так же поступил его сын, а потом и внук. Вот только, отгородившись от мусульманского мира, Карл Великий изолировал и свою культуру… На закате правления он попытался сдвинуть цивилизацию с мертвой точки и призвал на помощь ирландских ученых, греческих паломников и помнивших еще старый Рим переписчиков. Но их стараний оказалось недостаточно, хотя Карл и был близок к успеху. В общем, если б ворота в исламский мир не захлопнулись, Ренессанс наступил бы не через четыреста лет, а гораздо раньше. Наша задача – не допустить засады в Ронсевальском ущелье и оставить дверь между двумя мирами открытой. Если у нас все получится, интересно будет посмотреть, что произойдет с нами.