После расстрела диверсантов Голубев подошёл к Алексееву и, прищурившись, проговорил:
– Когда командир говорил о бдительности, я сразу же стал всех подозревать.
– И меня что ли в подозреваемые зачислил? – удивился Егор.
– Насчёт всех я, конечно, перегнул палку, но кое-кто у меня вызывает интерес.
– Об этом надо доложить контрразведчикам, пока они здесь находятся, – Егор незаметно показал рукой на группу партизан, – видишь среди них долговязого? Тебе к нему.
– Это мой хороший знакомый, – кивнул головой Голубев, – профессиональный военный разведчик по имени Степан. Он послан штабом в наш отряд для усиления.
– Чтобы не вызвать подозрение у других бойцов твоим интересом к этому человеку, я, как разведчик, сначала сам подойду к нему и приглашу в укромное место на разговор.
Спустя некоторое время Кузьма Трофимович, стоя под раскидистой елью, докладывал Степану:
– Есть в отряде боец, который, возможно, не за того себя выдаёт. Он назвался крестьянином и колхозником. А руки его говорят о том, что они крестьянской работы никогда не видели.
Контрразведчик хмыкнул:
– По-твоему, Кузьма Трофимович, если человек колхозник, то его руки должны быть в навозе и в мозолях.
– А хотя бы и так. Ему за сорок, но это не главное. А главное то, что у меня есть факты.
– Тебя, товарищ Голубев, следовало бы зачислить в нашу команду. Ну, каковы твои факты?
– Когда мы прошлой весной помогали местному населению с пахотно-посадочными работами, то я этому бойцу, между делом, предложил походить за плугом, а не коня водить в борозде.
Степан усмехнулся:
– Отказался что ли?
– Отказался, сославшись на какой-то застарелый перелом руки.
– Очень заслуживающий внимания факт, и как же этого лентяя с белыми ручками зовут?
Голубев быстро скрутил «козью ножку».
– Это Никифор Петраков. Кстати, вы там у себя хорошо его документы проверили?
– Этого я не помню, – пожал плечами Степан, – проверю. Ну и какой ещё у тебя есть неопровержимый факт в отношении этого Никифора?
Кузьма Трофимович подкурил самокрутку.
– Смеётся тот, кто смеётся последним. Когда я у него в разное время невзначай спрашивал, когда сеют озимые, когда телится корова, где и как он мелет зерно, то Петраков всегда уходил от ответа, переключаясь на другие темы.
– Я из города, поэтому не знаю ответов на многие эти вопросы, – хмыкнул Степан.
– А ты попробуй задай такие вопросы настоящим колхозникам в отряде, так они дадут такие исчерпывающие ответы, что сам не возрадуешься, – Голубев полной грудью сделал затяжку самокрутки.
Контрразведчик стал серьёзным.
– Так, товарищ Голубев, давай только без самодеятельности. Одно дело выдавать себя за другого по каким-то личным мотивам, и другое дело, вредить отряду и советскому государству, – Степан закурил папиросу, – что мы можем ему предъявить? В чём его вина перед отрядом? Он предатель, трус? Уклоняется от заданий или тебе в спину стрелял?
– Ты – контрразведчик, ты должен врага носом, глазами и душой за километр чувствовать и видеть, – Голубев глубоко вздохнул, при этом пропустив через лёгкие очередную порцию дыма.
– Хорошо, я его проверю, но скажи: этот Петраков в разговорах хоть словом ругал советскую власть, товарища Сталина?
– Не замечал, но не нравится он мне, хоть убей. – Голубев погасил окурок о ствол ели.
Степан вдруг задумался, а потом произнес:
– Кое-что мне пришло на ум, и это надо проверить. Тебя, товарищ Голубев, попрошу к Петракову пока не цепляться.
Когда контрразведчик ушёл, Голубев посмотрел на Егора и спросил:
– Как ты думаешь, что пришло в голову Степану? Что странного может происходить в нашем отряде?
Алексеев, не задумываясь, выпалил:
– Как что! Силкиных, которые сожгли деревню, убили Гришу и радиста, вывели на чистую воду.
– Это уже в прошлом. Напрягай мозги, разведчик, что периодически появляется в отряде?
– В отряде бойцы часто находят вражеские листовки, – Егор вдруг хлопнул себя по лбу, – они могли прилететь и с неба, но по местам обнаружения большинства из них можно сделать вывод, что их доставляли в отряд по земле. Но для этого врагу надо было незаметно отлучаться из лагеря.
– Для этого есть ночь, очевидно, есть связной, есть где-то и обусловленное место для встреч. Против нас готовиться операция по окружению и уничтожению. Партизанская зона с сотней свободных деревень, со своими аэродромами, со свободными «Суражскими воротами», соединяющими отряды с большой землёй, в тылу немецкой армии фашистов просто бесит. Вот они нас и подрывают внутри, обещая сдавшимся золотые горы в виде обеспеченной жизни и доблестной службы на благо рейха. Но что-то я не припомню случаев перехода партизан на сторону врага.
– Мне тоже такие случаи неизвестны, но о наших выводах надо доложить Степану, – предложил Егор.
– Я уверен, завтра он сам к нам пожалует и скажет «спасибо».
Алексеев задумался. Он знал содержание многих немецких листовок, которые убеждали население, что партизаны наносят им больший вред, чем немецкая армия, что партизаны – это бандиты, грабящие свой народ. Фашистские листовки призывали и самих партизан сдаваться и обещали, что сдавшиеся будут обеспечены достойной жизнью, а их семьи не будут страдать. Тем крестьянам, которые не уйдут в партизаны, обещали передать в полную частную собственность крестьянские дворы и приусадебные участки, освободив от налогов, при этом пороча колхозный строй. Помнил Егор наизусть и стишок из одной листовки: «Бей жида – политрука, рожа просит кирпича!». Некоторые листовки призывали убить Сталина и убивать жидовско-коммунистических преступников. Знал Алексеев и то, что за хранение и даже чтение немецких листовок грозила смертная казнь, поскольку листовка являлась своеобразным «пропуском» для сдачи в плен с сохранением жизни. Зная это, Егор в случае обнаружения фашистской пропагандистской бумажки немедленно её сжигал.
Алексеев, выйдя из задумчивости, протянул руку Голубеву.
– Пора спать.
– Пора. Встретимся завтра.
Но спать разведчикам в эту ночь не пришлось. Степан «завтра» ждать не стал. Поздно вечером он прискакал в расположение батальона на своём вороном коне и, вызвав Голубева и Алексеева в дом командира батальона, сказал:
– Пошли брать Петракова, у меня с собой есть фашистская листовка.
В это время Петраков, сидя на лавочке возле маленького дома размером пять на пять метров вместе с сенями, выкурил самокрутку, вошёл в дом и гаркнул:
– Эй, Ванька, ты спишь?
С печки раздался голос:
– Я засыпаю, время отбоя.
– Маня, а ты?
Женщина, которая выглядела намного моложе своих пятидесяти пяти лет, отозвалась с высокой лежанки, пристроенной к печке:
– Тебя жду, Никифор.
– Ну, коль дождалась, слазь ты с этих нар и ложись на кровать.
– А ты что на нары полезешь? Ты на них не поместишься.
– Зато у тебя кровать двуспальная.
Маня притихла.
– Чего молчишь? Ты для начала, Маня, скажи, где твой муж и дети? Ты такая красивая, молодая, – мужчина снял с себя брюки, рубашку и расстелил кровать.
Женщина всхлипнула:
– Я – безмужняя. Был у меня один женатый мужчина, я после него даже поправилась, а в округе из-за этого заговорили о моей беременности. Но из наших отношений получилась одна пустота. Мужчина вскоре вернулся к своей жене.
Петраков подошёл к женщине, погладил её волосы:
– Маня, я – не насильник. Давай хотя бы на время войны побудем мужем и женой, а потом видно будет.
Маня молча сползла с нар и легла на кровать. На женщине была надета лишь одна ночная рубашка.
Степан с двумя партизанами подошёл к маленькому дому, прислушался, постучал в окно и посмотрел на Голубева. Кузьма Трофимович прильнул к стеклу.
– Эй, бойцы, вас командир вызывает. Я жду вас возле большой берёзы на холме. На сборы даю десять минут.
Из темноты с другой стороны окна раздался голос Петракова:
– Ты что ли, Кузьма? Сейчас будем.
Контрразведчик и разведчики поднялись в начало улицы и сели под огромной берёзой. Степан погладил шершавый ствол великанши:
– Ей лет сто.
Егор снисходительно улыбнулся:
– Лет семьдесят ей.
– Откуда такая точность? – Степан удивленно глянул на Егора.
– Возле моего дома растёт берёза таких же размеров, и осталось ей жить лет пятьдесят. Такой век берёз. Когда вернусь с войны, рядом со своей красавицей посажу молоденькую берёзку, чтобы символ России и красоты не иссякал в веках.
Степан усмехнулся:
– Интересный ты человек, гармонист, усмехнулся Степан, – в отношении тебя у командиров есть идея.
– Что за идея? – оживился парень.
– Потом скажу, а теперь приготовьтесь: наши «герои» на подходе.
Петраков с товарищем вынырнул из темноты и, увидев несколько человек, удивлённо пожал плечами.
– Нам, наверное, предстоит секретная операция, но я, товарищи бойцы, всегда готов к выполнению любого боевого задания.
– В таком случае сейчас идём с нами к командиру для получения дальнейших указаний, – контрразведчик взмахом руки пригласил всех следовать за ним.
Командир батальона, занимавший для своего штаба просторный дом, строго посмотрел на вошедших партизан и рукой пригласил сесть за стол.
– Я не буду терять время и задам один лишь вопрос: откуда у нас в отряде появляются фашистские листовки?
Голубев оживился:
– С воздуха гады сбрасывают.
– И я так думаю, – подхватил версию Петраков.
Командир батальона повертел листок в руках:
– Так-то оно так, но вот вопрос: слишком уж часто эти листовки прямо под ноги бойцам попадаются, и самолётов немецких вроде над нами столько не летает. Что вы думаете по этому поводу?
– Разрешите, товарищ командир? – Егор насупил брови.
– Давай, Алексеев, выкладывай свою версию.
– Я так думаю, что эти листовки кто-то специально под нос нам суёт. Я бы этого гада своими руками расстрелял.
– Я твои чувства понимаю, Егор, – командир положил листовку перед Петраковым на стол, – вот ты, Петраков, скажи, где ты хранил картошку в зимнее время, когда жил в деревне до войны? И сколько тебе колхоз выдавал зерна, и что ты с ним делал? Мне ещё задать тебе вопросов на колхозную тему или этих достаточно, чтобы ты нам правду о себе рассказал?
Петраков сжался, побледнел и ничего не ответил.
Командир батальона стукнул кулаком по столу.
– У тебя есть шанс остаться в живых, хотя, сам знаешь, у нас с такими как ты разговор короткий.
– Я всё скажу, – Петраков поднялся с места, – в отряде есть человек, которому я подчиняюсь. Он и снабжает меня листовками. А в мою задачу входило их распространение среди партизан, – предатель замолчал и напрягся в ожидании своей участи.
– Спасибо за бдительность, – Степан пожал руку Голубеву, – я забираю Петракова в свой отдел для дальнейшей с ним работы.
– Надеюсь, – командир батальона улыбнулся, – о нашей бдительности узнает весь отряд.
– В этом не сомневайтесь, – контрразведчик отдал честь.
– В таком случае все свободны, кроме Алексеева.
Когда бойцы вышли, командир похлопал в ладоши.
– А теперь о приятном. Пора твою «Тулу» испытать на прочность, а тебе какое-то время побыть артистом. Завтра перед отбоем командир разрешил устроить для бойцов отряда концерт силами гармонистов. У нас их вместе с тобой – трое. Твоя задача – согласовать со всеми репертуар.
– Я, конечно, не профессионал, – Егор выпятил грудь вперёд, – но с большим удовольствием выступлю на концерте и организую всё, как положено.
На следующий день, за два часа до наступления темноты, в одной из лесных котловин, где звук летит только вверх сквозь верхушки вековых деревьев, собрались партизаны, свободные от боевых заданий и дежурств.
Когда все, кто смог прийти, разместились вокруг импровизированной сцены, Алексеев и два его товарища вышли к зрителям и грянули «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». После этого номера каждый гармонист выступил со своей программой. Алексеев, выслушав самодеятельных артистов, сразу же запел частушки:
Распроклятая Германия
Затеяла войну.
Взяли милого, хорошего —
Оставили одну!
Отчего же не приходится
С залеточкой гулять?
Двадцать третьего июня
Он уехал воевать.
Не виню я ягодиночку
И армию свою,
Виню я Гитлера поганого,
Проклятую войну
Ехал Гитлер на Москву
На машинах-таночках,
А оттуда, из Москвы —
На разбитых саночках.
У московских у ворот
Удивляется народ:
Немцы ходят в наступленье
Только задом наперед.
Ой, яблочко,
Да наливается.
Наша Русь на врага
Поднимается.
Ой, яблочко,
Растет, красуется.
Ведь не так страшен черт,
Как малюется.
Ой, яблочко,
Да так и сочится.
Враг живьем не уйдет,
Не воротится.
Ой, яблочко,
Да розмариново.
Да всех врагов истребим
До единого.
Скоро Гитлеру могила,
Скоро Гитлеру «капут»,
А советские машины
По Берлину побегут.
От Москвы и до Берлина
Дороженька узкая.
Сколько Гитлер ни воюй,
А победа – русская.
Партизаны, партизаны,
Партизаны-молодцы.
В партизанах наши братья,
В партизанах и отцы.
Партизанка моя мать,
И отец мой – партизан,
И сама я – партизанка,
На боку ношу наган.
Эх, подруженька, подружка,
Давай елочки садить,
Чтоб отважным партизанам
Легче фрицев было бить.
Партизаны молодые,
Молоды да удалы:
На большак сражаться ходят,
Не жалеют головы.
А мой милый – партизан,
Охраняет линию,
Чтоб советскую машину
Не взорвало миною.
С партизаном я гуляю,
Он находится в лесу.
Я, молоденькая девочка,
Поесть ему снесу.
Скоро кончится война,
Скоро Гитлеру капут,
Скоро наши черноглазые
С победою придут.
Закончив петь частушки, Алексеев поднял руку вверх и улыбнулся.
– Я не ожидал увидеть сегодня здесь столько прекрасных женщин, а поэтому специально для них и для одной кареглазой девушки, в которую я влюбился с первого взгляда, исполню свою любимую песню. Егор подошёл к своей избраннице и запел:
– Если кареглазая девушка сегодня не захочет услышать от меня признание в любви, то завтра я с гранатой брошусь под вражеский эшелон.
От этих слов среди зрителей прокатилась волна смеха. Девушка, которую звали Аня, смело вышла на сцену и посмотрела на гармониста.
– Егор, завтра я тоже брошусь с тобой под поезд, но останусь девушкой.
Теперь уже более мощная волна смеха вырвалась из котловины и полетела к небесам. Среди хохота были слышны выкрики бойцов: «гармонист, не по зубам орешек», «мы ждём от тебя завтра подвига», «Аня – городская, а ты деревенский». Егор набрался храбрости и выдохнул:
– Да, я – «деревня», но о жизни я знаю много чего, потому что деревня – это исток жизни.
Политрук Маркин, который стоял рядом с Аней, вышел на сцену и хлопнул Егора по плечу.
– Эшелон можешь взрывать при условии, что ты останешься живым. А о любви скажу так: партии небезразличен моральный людей. Откровения товарища Алексеева согласуются с моральными принципами поведения советского человека.
Аня снова вышла на сцену и топнула ногой, посмотрев на других гармонистов.
– А ну-ка, сыграйте нам с Егором барыню. Я хочу посмотреть, герой ли он на самом деле и так ли ловок, как о нём говорят.
Гармони как по команде запели, Егор подпрыгнул вверх, потом присел, а после пошёл выплясывать вокруг своей барыни-сударыни. Девушка величаво пошла шажками, окунаясь во всё более сложные элементы танца, стуча ножками по земле. Когда танцоры достигли вершины мастерства, музыканты вдруг заиграли вальс, и котловина с бойцами мгновенно закружилась в вихре этого прекрасного танца. Егор кружил Аню и говорил ей о любви, о свидании. Девушка хихикала от смущения и невзначай прижималась к парню.
После концерта состоялось свидание двух военных людей, но что было на нём, знали только влюблённые, тёмный лес и звёзды, поблескивающие в верхушках деревьев.
Возвращаясь со свидания, Алексеев вспомнил свою деревню, родных, Настю с просьбой «забеременеть её». Егор улыбнулся и подумал: вот вернётся он с войны, тогда они и обсудят этот вопрос на сеновале. Настя вряд ли из деревни куда-то денется.