Потом не спеша прошел на кухню, попил водички, завернул в туалет и быстро-быстро прошмыгнул в комнату под одеяло. Через несколько секунд Петр Иванович уже спал. Кто и зачем ему звонил, он так и не вспомнил. А завтра никто ему конечно не перезванивал. Кому он нужен старый примаханный учитель рисования? Да и мало ли дураков на свете? Вот так вот оно бывает…
БАНЯ
– Вот смотри Семенко,– важно сказал Байзель,– это мои трусы, а это твои.
– А какая разница? – тупо спросил Костя, игриво разглядывая, кабинки предбанника.
– Не скажи, – степенно ответствовал суровый наставник,– не скажи. Вот, например, ты свои трусы чистые в воду уронил. Скажи теперь, что лучше, старые одеть, сухие или новые, но мокрые?
– Не знаю,– блаженно улыбаясь, ответствовал одиннадцатилетний кудрявый придурок.
– А ты подумай!
– Не знаю,– опять казал Костя.
– Эх, непутевый, надо соседские трусы забрать, незаметно, чистые и сухие, понял?
– Понял, – кивнул Семенко.– тогда я твои, Байзель, заберу! – и все также, блаженно улыбаясь, зашвырнул байзелевы семейники в лужу под скамейкой.
– Ах, ты ж…– Байзель задохнулся от бешенства, подхватил трусы и встряхнув ими в воздухе, доверительно сообщил воспитаннику: – Убью я тебя, Сема когда-нибудь, ей-ей убью…
Костя засмеялся и побежал на выход:
– Не догонишь, не догонишь!
Полуголый Байзель рванулся за ним и силой заставил сесть на место. Костя сразу заныл неприятным писклявым голоском:
– Ихы-хыы! Ну, Байзель, ну не надо меня убивать!
Наставник и по совместительству опекун, скрипнул зубами:
– Раздевайся!
Костя явно струхнул и, укутавшись в байковую клетчатую рубаху, испуганно глядел на Байзеля.
– Раздевайся грязная скотина, в баню же пришли…
–Зачем? – Костя явно стал проявлять признаки беспокойства.
Байзель попытался сорвать с него одежды, но только вырвал с мясом пуговицу.
– Я тебе дам зачем, мыться! – и снова набросился на Костю.
– Не хочу, не хочу, не хочууу! – орал Семенко, кутаясь в лохмотья.
Наконец после получаса напряженной борьбы, Байзелю удалось наполовину обнажить тщедушное тело воспитанника. Он устал, и пот градом тек по его мужественному лицу.
– Штаны снимай! – приказал Байзель.
– Ихы-хыы… – отвечал Костя.
– Убью, сволочь,– прошипел наставник и Семенко снова завыл.
Байзель повторно набросился на Костю и еще минут через пятнадцать тот уже жался в углу, прикрывая срам руками.
– Ихи-хы, зачем ты меня оголил? Зачем? Ненавижу тебя! Ненавижу!
– Да не срами ты меня перед людьми,– взмолился опекун, – стыд-то какой! Смотри, смеются все над тобой!
И действительно в этот самый момент из парилки стали выскакивать голые мужики и со смехом стали разливать пиво и потрошить нехитрую таранку.
Не обращая на них никакого внимания, Семенко все тянул свою бесконечную песню:
– Не ну зачем ты меня оголил?
Байзель понизил голос до шепота и прошипел прямо в ухо непутевому воспитаннику:
– Ты скотина не мылся за тот год ни разу, и опять за свое?
– Болею я,– громко объявил вдруг Семенко,– нельзя мне мыться!
– Чем ты болеешь? Идиотизмом? – спросил Байзель, стараясь ухватить Костю за голую скользкую ляжку.
– Гангреной! – гаркнул Семенко на всю баню.
– Молчи урод! Поговори мне еще! – наставнику удалось перехватить Костю поперек туловища и он поволок его в парилку, но тут пившие пиво мужики оборвали смех и преградили дорогу этой странной парочке.
– Анну, оставь мальца, лысый! – сказал один.
– Ты двинутый, что ли дядя? – спросил другой,– там же люди моются, а ты его с гангреной туда? Разве можно?
Байзель в сердцах сплюнул на пол и проворчал:
– Да какая там у него гангрена, он как кабан здоровый, мыться не хочет…
– Ну, неееет! – запищал «кабан». – Ну, нееее! Я стысняюсь! У меня, правда, гангрена!
Мужики подумали и предложили осмотреть Семенко, после чего в две минуты, не взирая на его отчаянный визг, распластали на кафельном полу. Кроме черных грязевых подтеков, синяков, нескольких царапин и случайно подбитого глаза, никаких следов болезни не нашли и Байзель сильным пинком направил воспитанника в парилку. Там он грубо привязал Костю к лавке чьим-то старым бюстгальтером, и хотя тот кричал:
– Ну не убивай меня! Ну чем я тебе насолил? – стал выбирать веник покрупнее. После первого же хлесткого удара Костя притворился мертвым, после второго ожил и простонал:
– Я умираю…
– Похороним,– мрачно пошутил истязатель и еще разок влепил Косте по спине, думая, куда бы еще хлестануть побольнее.
– Добей меня, Байзель,– простонал Семенко, извиваясь всем телом и раскрывая рот словно рыба, выброшенная на берег.
– Чичас,– охотно пообещал Байзель и со злости пнул Костю ногой. Тот закрыл глаза и стал звать милицию.
Байзель зарычал и прыгнул на него сверху, нервы его не выдержали и он стал топтать и лупцевать Семенко по всем частям тела без исключения, и, наверное, насмерть бы его затоптал, если бы давешние мужики не оттащили его в сторону от уже всерьез потерявшего сознание Кости. Их обоих облили холодной водой и выперли из парилки, пожелав напоследок легкого пара.
Байзель пришел в себя первым и сразу прохрипел:
– Убью…
Костя лежал на лавке, раскинув руки и ноги, и почти не дышал. Прошло еще немного времени, и он открыл свои хитрющие детские глазки и глядя в потолок сказал:
– Товарищ сержант, заберите, пожалуйста, Байзеля, он меня хочет зарезать.
– Аааа!!! – заорал наставник, бросаясь к вещам,– Живой!
Мужики тупо смотрели на эту странную парочку. Байзель надел сразу двое трусов, пиджак и путаясь в штанинах, бросился к выходу. Костя, видя такое дело, пополз за ним, причитая:
– Не ну Байзель! Ну не покидайзель меня, пожалуйста! Ну, отдай трусички мои!
Наставник, не оглядываясь, бежал по коридору. Семенко полз и орал не переставая:
– Ихи-хи!.. Я не хочу без трусов ходить, не хочууу!!!
Байзель выскочил на улицу и помчался к автовокзалу. Костя встал на ноги и припустил за ним, прикрывая срамное место руками, изредка размазывая по лицу крокодильи слезы. Прохожие недоуменно смотрели ему вслед, так как он был по-прежнему не одет. Байзель тоже сумел застегнуть ширинку только перед самым автобусом, что не помешало ему, однако, забраться в салон. Костя поперся следом, но водитель с испуганным криком: «Голыми нельзя!» попытался вытолкнуть его обратно на улицу. Это удалось, хотя и не сразу. Костя запрыгал за стеклом, выкрикивая:
– Отдай трусишки Байзель! Ну чем я тебе насолил?
Автобус тронулся, Костя побежал следом, яростно дергая пальцами правой руки мизинцем и безымянным, была у него такая скверная привычка, и не переставал орать:
– Ихи-хиии!!!
Пассажиры наперебой стали уговаривать Байзеля отдать Косте «трусички», водителя остановиться, а какой-то особенно сердобольный дедок даже предложил отдать мальчику свои собственные трусы, и попытался раздеться, но стушевался под пристальными взглядами окружавших его женщин.
Автобус остановился, водитель открыл двери. Байзель, как безумный рванулся наружу и помчался в сторону бани. Там уже стояла толпа любопытных. Наставник ворвался внутрь и, озираясь по сторонам, стал быстренько раздеваться. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что от Кости можно спрятаться только в парилке. Что он и сделал.
Через пару минут в наступившей тишине, послышалось шлепанье босых ног по кафелю.
– Байзель? – своим самым противным голосом позвал Семенко,– Это я! Где ты?
Байзель налег на дверь всем своим немаленьким телом. Костя пнул ее пару раз и решив, что она закрыта куда-то утопал.
Только через час наставник решился выйти из укрытия и тревожно осмотрел помещение. За окнами было темно, баня была закрыта. Противник скрылся в неизвестном направлении, забрав всю одежду, почему-то оставив лишь байзелеву шляпу и галоши.
Байзель совершенно выбился из сил, прилег на скамейку и незаметно уснул.
Наутро, окоченевший и простуженный, он нащупал ногами галоши и сел, не понимая, где находится, потом вспомнил вчерашнее и с облегчением подумал, что наверное воспитанника наконец-то забрали в приют для идиотов, улыбнулся этой мысли и уже совсем собрался уходить, когда обнаружил пропажу вещей. Озлившись и зашвырнув шляпу в угол, он стал открывать все шкафчики подряд в надежде найти хотя бы что-нибудь. В пятом по счету шкафу он услышал непонятные звуки, похожие на свист и хрип одновременно, и, открыв его, обнаружил там укутанного в свой пиджак Костю мирно сопящего во сне, грязного и измятого.
Байзель тяжело вздохнул и опрокинул шкаф на пол…
Когда Семенко выбрался наружу, то сразу заныл:
– Ну, Байзель, ну не надо! Я больше так не буду!
Наставник ухватил его за шиворот, потряс хорошенько и поставил на место. Это иногда помогало. Помогло и сейчас. Костя неожиданно произнес нормальным голосом:
– Пошли домой!
Байзель хрюкнул и приказал:
– Раздевайся!
Костя сразу вжал голову в плечи и рванулся к свободному шкафу с криком «милиция!» В предбанник заглянул испуганный банщик, но Байзель рявкнув:
– Вон!– принялся выковыривать воспитанника из шкафа. Банщик убежал за подмогой, и вскоре обоих совместными усилиями вывели на улицу.
Там, нахмуренный и неразговорчивый Байзель потер ушибленное в схватке плечо и зашагал к автобусу, а сзади бежал грязный, оборванный, но чрезвычайно довольный собой Семенко и вопил:
– Не ну Байзель! Ну не покидайзель меня, пожалуйста!
Его ноги путались в двух парах черных трусов, а на голове была белая байзелева шляпа.
НА КУХНЕ
Сел как-то Петр Иванович ужинать. Яичко сварил куриное, хлебца взял, сала, луковичку, соль, сахар, чаю накипятил. Только уселся, тут и карлик прибежал, глаза жадные глупые.
– Дай хлеб! – заорал с порога и стал щипать без разрешения поджаристую корочку. Полбуханки исщипал, падлюка.
А на улице было так ясно и светло, что у Петра Ивановича возникло сильное желание потушить этот свет, хотя бы в глазах у карлика, но он ограничился тем, что сказал:
– Ты ешь потише, – и карлик замер с раскрытым удивленно бородатым ртом, и прилипшими к бороде хлебными крошками. Взгляд его был нечеловечески туп. Рожок сглотнул слюну и добавил для эффекта:
– Ты мне мешаешь, выйди! – на уроках в школе, где преподавал Петр Иванович, это иногда срабатывало, но сейчас нет. В планы карлика это не входило, тем более, что и планов у него никаких не было, особенно во время принятия пищи, кроме принятия этой самой пищи, разумеется. Вот и сейчас, он рассеянно зацепил случайно подвернувшейся вилкой, средний по величине, случайно подвернувшийся кусок сала, и не менее рассеянно попав им в свой широко открытый рот, сочно зачавкал.
Петр Иванович поспешно отодвинул продукты в сторону и поинтересовался:
– Дома не наедаешься?
– Гып? – спросил карлик, жуя.
Тут в кухню стали входить люди.
– О! Сидят падлы! – поздоровался Якорь с порога.
– Граждане, чей ребенок? – пошутил Пасенков, одаривая карлика легким подзатыльником.
Буцефал возмутился, миску на бывшего депутата опрокинул с картофельными очистками. Все весело загалдели, стали на табуретки рассаживаться. Рожок не долго думая стал продукты собирать, а Пасенков уже ручку тянет здороваться: «Привет», типа.
– Ой, Ярик, я только руки помыл! – восклицает Петр Иванович и от рукопожатия уклоняется.
Стаканы зазвенели, у людей с собой было. Карлик, чувствуя ладное, тоже со стаканом полез, за что снова по лысине получил уже от Якоря в лучших традициях «Шоу Бенни Хилла».
Бухнули, снова разлили. Маргулис уже готовый пришел, стал в угол ширинку расстегивать, как будто в трамвае, типа, все можно. Тут кто-то из самых пьяных на часы у кого-то из самых интеллигентных посмотрел и стал кричать, что пора бежать, а то магазин закроется. Опять все загомонили, даже Маргулис мочиться раздумал, подскочили, табуретками застучали и побежали. Даже бутылку где чуть-чуть оставалось забыли, ее Рожок потом по-тихому прибрал. Нечего добру пропадать.
Тихо стало минут на семь. Потом тапки по коридору протопали, это Шульц горшок понес выносить на кухню, в окно. Из комнаты никак этого сделать было нельзя, потому что он сквозняков боялся. Хоп! И полетело. Слава Богу, не зацепило никого. А как-то раз было дело. Жорж с похмелья топал злой как Усама Бен-Ладен, а ему такой подарок с четырнадцатого этажа прилетел. Шульц три дня из комнаты не вылазил. Боялся. И горшок не выносил вообще. Потом ночью потихоньку выполз и вынес. Раз вынес, после еще раз и пошло и поехало. Наладилась жизнь у человечины.
Следом за ним Семенко Костик нарисовался. Что ему за печкой понадобилось? Одному черту известно. Сопел там сопел, колупался, колупался. Доколупался, пока какая-то каракатица склизкая на голову не упала. Мокрая, как улитка. И за шиворот. Как он орал! К Байзелю помчался, вези, мол, в больницу немедленно. А тот всегда готов, говорит: «Сейчас полстакана дочитаю и сразу повезу!» И дочитывал часа полтора. Костя все это время вещи собрать пытался, и никак у него настольный хоккей в рюкзак помещаться не хотел. А когда он все-таки решил его не брать, то увидел только торчащую из-под одеяла байзелеву левую ногу и полпервого-ночи на будильнике. Тогда только Семенко плюнул на все, рубаху стянул и выкинул каракатицу за окно, и тоже спать пошел.
За это время на кухне успела побывать хозяйственная Ахинора Степановна с некоторыми кастрюлями. Помимо нее заглядывали Имедоева с дочкой, причем, последняя дважды. Первый раз глянула, что Ахинора готовить удумала, и не заняла ли имедоевские конфорки, а второй раз для контроля и тут же матери донесла, что все-таки заняла. Побились немного потом из-за этого, но как-то вяло. Всего одну Костину рубаху, что над печкой сушилась в борщ уронили и все. Потом ее спрятали надежно в форточку, и она спланировала прямо на мусорку на спящего бомжа Кукловода. И он узнал о пополнении собственного гардероба только утром.
Потом, когда все по комнатам разошлись, мужик какой-то заходил, вообще неизвестный. Даже приблизительно. Просто пришел на кухню, сел на табуретку, подумал о чем-то своем, взял банку из-под помидоров рожкову, выпил весь рассол, еще чуть посидел и ушел. Куда тоже никто не знает, а о том, что он все-таки был упрямо говорят факты, потому что когда Рожок с утра всех опрашивал, типа «а не знаете, кто мою баночку опустошил?» все в один голос говорили, что не знают, но вроде бы какой-то мужик заходил и к банке прикладывался, а кто он, что он, может это Рожка брат из Барнаула, это уж извините… Но уж раз вы, Петр Иванович, говорите, что баночка пустая, значит он подлец и выпил, и как только таких людей земля носит. Но, вы же Петр Иванович, на нас не думаете? Ну и хорошо… Так и порешили.
Ага, тараканы, конечно, на кухне еще присутствовали, но они не в счет, да и рассолом мало интересуются. Ну и все…
Хотя нет, Петр Иванович еще раз на кухню выходил, ночью. Он на Костину рубаху еще утром позарился, вот и вышел на грабеж в полтретьего ночи. А рубаха-то уже тю-тю. Не повезло Рожку. А ведь не спал полночи, ждал, пока все угомонятся, чтоб наверняка цапнуть. Не вышло у подлеца. Так и надо. Нечего на чужие рубахи раскрывать беззубый рот. Постоял Рожок над плитой, губками почмокал, труселя семейные из задницы вытянул, чтоб не резали и спать ушел, и на работу проспал потом, из-за жадности своей и бесстыдства.
А то рассола человеку пожалел, скотина…
НАД ОЛЬХОВКОЙ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО
– Проходи, Петр Иваныч,– приветствовал гостя Якорь,– а я тут видишь какую вонизму развел…
– А шо то? – настороженно спросил Рожок, переступая непонятную лужу на входе в дачный домик и втягивая хищными волосатыми ноздрями воздух.
– А… – Вовка махнул татуированной рукой и сунул под хищный нос учителя рисования дурно пахнущую серую тряпку,– на нюхни!
Петр Иванович попятился от ужаса и чуть не расколол затылок об стену.
– Воняет? – спросил Якорь, гордо улыбаясь.
Рожок закатил глаза к неприветливому осеннему небу, которое щедро проглядывало в щели потолка между досками.
– То-то же! – Якорь в свою очередь понюхал тряпку, – Во воняет! Говорил Ахиноре, нечего скотину дома держать, не послушала. Баба есть баба! Ладно, Рог проходи, неча в дверях стоять. О, тихо… – Вова прислушался к чему-то, Рожок тоже. Оказалось, где-то в глубине домика, работал радиоприемник.