Чашечка кофе, которую пила Мама, была, как я сказала, важным ежеутренним моментом, и одной из моих обязанностей было будить Джози, чтобы она успела прийти на кухню к этому времени. Часто, несмотря на мои неоднократные попытки, Джози вставала только в самую последнюю минуту, и тогда она кричала мне из туалета, совмещенного с ванной: «Поскорей, Клара! Мы опоздаем!» – хотя я уже стояла на лестничной площадке и напряженно ждала.
Мы спускались на кухню, где Мама сидела у Островка, глядела на экран своей дощечки и пила свой кофе, а Помощница Мелания держалась поблизости, готовая налить ей кофе еще раз. Времени на то, чтобы Джози с Мамой поговорили, чаще всего было немного, но вскоре я поняла, как важно тем не менее для Джози, чтобы она могла посидеть с Мамой во время этой чашечки. Однажды, когда из-за болезни она большую часть ночи провела беспокойно, я позволила Джози снова заснуть после того, как разбудила ее: думала, правильнее будет дать ей еще немного отдохнуть. Когда она проснулась, она стала кричать мне злые слова и, несмотря на слабость, заторопилась, чтобы успеть на кухню вовремя. Но, когда она выходила из туалета, мы услышали Мамину машину на рассыпанных камешках внизу, поспешили к переднему окну и успели увидеть, как машина удаляется в сторону холма. Кричать на меня снова Джози не стала, но, когда мы спустились на кухню, она не улыбалась за завтраком. Я поняла тогда, что, если она опаздывает к Маминому кофе, то есть опасность, что в ее день закрадется одиночество, какими бы другими событиями он ни был наполнен.
Случались, однако, утра, когда Маме не надо было спешить – когда, хотя она была в своей офисной одежде хорошего уровня и ее сумка была прислонена к холодильнику, она пила свой кофе медленно, даже вставала с высокой табуретки и ходила по кухне с блюдцем и чашечкой в руках. Иногда, стоя перед большими окнами, где на нее ложилась утренняя Солнечная фигура, говорила что-нибудь, например, такое:
– Ты знаешь, Джози, у меня впечатление, что ты зря забросила цветные карандаши. Мне очень нравятся твои черно-белые вещи. Но все-таки скучно без твоих цветных.
– Я решила, мама, что мои цветные – сущий позор.
– Позор? Ну что ты!
– Мама. Я рисую в цвете – это все равно что ты играешь на своей виолончели. Нет, хуже.
От этих слов Джози Мамино лицо преобразилось в улыбке. Мама нечасто улыбалась, но, когда это происходило, ее улыбка была удивительно похожа на улыбку Джози: все лицо, казалось, заливала доброта, и те самые складки, что обычно придавали лицу такое напряженное выражение, становились, меняя форму, складками мягкой шутливости.
– Готова признать. Моя виолончель даже в минуты вдохновения говорила голосом бабушки графа Дракулы. Но твои цветные работы – это совсем другое, это скорее, ну, пруд летним вечером. Что-то вроде. Ты прекрасные вещи делаешь в цвете, Джози. Неповторимые.
– Мама. Родителям рисунки детей всегда такими кажутся. Это эволюционный процесс, биологическое что-то.
– Знаешь, что я думаю? Я думаю, все это оттого, что ты очень хорошую листовочку, которую нарисовала, принесла на ту встречу. На предпоследнюю. И эта девочка, эта Ричардс, сказала что-то чуть-чуть ироническое. Я уже тебе про нее говорила, знаю, но тут опять то же самое. Эта юная особа позавидовала твоему таланту. Потому и сказала то, что сказала.
– Ладно. Если, мама, ты и правда так считаешь, я, может быть, даже вернусь к цветным карандашам. А ты, со своей стороны, может быть, опять возьмешься за виолончель.
– О нет. Это пройденный этап. Разве только кому-нибудь отчаянно понадобится саундтрек для домашнего фильма про зомби.
Но бывали и другие утра, когда Мама не улыбалась и оставалась напряжена, пусть даже с кофе можно было не торопиться. Если, например, Джози что-то говорила про кого-нибудь из педагогов, учивших ее через экран дощечки, и старалась вовсю, чтобы звучало как можно забавнее, Мама в такое утро слушала ее с серьезным лицом, а потом перебивала:
– Мы можем поменять. Если он тебе не нравится, всегда можно поменять.
– Мама, я тебя умоляю. Я болтаю просто, понимаешь? На самом деле он намного лучше, чем тот, предыдущий. И смешной к тому же.
– Это хорошо. – Мама кивала, лицо по-прежнему было серьезным. – Ты всегда хочешь дать человеку полноценный шанс. Это хорошая черта.
В те дни, когда со здоровьем у Джози все было в порядке, ей нравилось повременить с вечерней едой до возвращения Мамы с работы. Поэтому мы часто поднимались к Джози в спальню подождать Маминого приезда – и посмотреть, как Солнце отправляется на отдых.
Как Джози обещала, из заднего окна спальни открывался ясный вид через поля до самого горизонта, позволявший нам наблюдать, как Солнце в конце Своего дня опускается в землю. Хотя Джози всегда говорила «поле», на самом деле там было три поля, одно за другим, и, если приглядеться, можно было увидеть столбы, которые их разделяли. Трава на всех трех полях была высокая, и, когда дул ветер, она двигалась так, будто сквозь нее спешили невидимые прохожие.
Небо за этим задним окном спальни было гораздо обширней, чем небесный промежуток, который я видела из магазина, – и способно к удивительным переменам. Иногда оно было цвета лимона во фруктовой миске, а потом могло сделаться серым, как разделочная доска из сланца. Когда Джози была нездорова, оно могло иметь цвет ее рвоты или бледно окрашенного стула, порой на нем даже могла прожилками выступить кровь. Бывало так, что небо делилось на квадраты, у каждого – свой оттенок пурпурного.
У заднего окна спальни стоял мягкий, кремового цвета диван, который я про себя назвала Диваном С Пуговками. Хотя он смотрел в комнату, мы с Джози любили стоять на нем на коленях, положив руки на пухлую спинку, и глядеть в окно на небо и поля. Джози с большим уважением относилась к тому, как меня радовала последняя часть дневного пути Солнца, и мы старались не упускать возможности побыть в эти минуты на Диване С Пуговками. Однажды Мама вернулась с работы раньше обычного, и они с Джози разговаривали, сидя на табуретках у Островка, а я, чтобы дать уединение, отошла к холодильнику. Мама в тот вечер была в приподнятом настроении, говорила быстро, рассказывала забавное про людей в ее офисе, то и дело сама прерывала себя взрывами смеха и порой долго не могла его унять, чуть ли не задыхалась. Посреди этого разговора, когда показалось, что Мама вот-вот опять расхохочется, Джози перебила ее:
– Мама, все это замечательно. Но ты не против, если мы с Кларой на минутку поднимемся ко мне? Клара очень любит смотреть на закат, и если мы не пойдем сейчас, то пропустим.
Когда она это сказала, я оглянулась и увидела, что кухню наполнил вечерний свет Солнца. Мама смотрела на Джози во все глаза, и я подумала, что она сейчас рассердится. Но затем ее лицо смягчилось, появилась ее добрая улыбка, и она сказала:
– Ну конечно, дружочек. Иди. Смотри свой закат. А потом поужинаем.
Кроме полей и неба из заднего окна спальни было видно еще кое-что, любопытное для меня: темное, по очертаниям похожее на коробку, в конце самого дальнего поля. Оно не двигалось, когда вокруг шевелилась трава, и, когда Солнце опускалось так низко, что почти касалось травы, темный силуэт оставался перед Его сиянием. В тот самый вечер, когда Джози ради меня пошла на риск и готова была рассердить Маму, я показала ей на этот силуэт. Она тогда поднялась повыше на Диване С Пуговками и поднесла ладони к глазам, чтобы дать им тень.
– А, ты про сарай мистера Макбейна.
– Сарай?
– Может быть, не совсем сарай, потому что он открыт с двух сторон. Скорее навес, мне кажется. Мистер Макбейн хранит там всякое разное. Я ходила туда однажды с Риком.
– Удивительно, что Солнце опускается на отдых в такое место.
– Ну да, еще бы, – сказала Джози. – Если подумать, Солнцу дворец нужен как минимум. Может быть, мистер Макбейн, с тех пор как я там была, устроил там все по-дворцовому.
– Мне хотелось бы узнать, когда Джози туда ходила.
– О, давно уже. Мы с Риком совсем еще маленькие были. До того, как я заболела.
– Там было что-нибудь необычное поблизости? Ворота? Или, может быть, ступени спускались в землю?
– Не-а. Ничего такого. Просто сарай. А мы и сараю были рады, потому что были маленькие и очень устали, пока туда шли. Это было, заметь, не на закате, а днем. Если там и есть вход во дворец, то он скрыт. Может быть, двери отворяются, только когда Солнце уже совсем близко? Я видела в одном фильме что-то вроде этого: там у всех плохих главное убежище внутри вулкана, и то, что там наверху можно принять за озеро лавы, на самом деле крыша, она отодвинулась для них, когда они спустились на вертолетах. Может быть, дворец Солнца так же устроен. Но мы-то с Риком его не искали. Мы просто так туда отправились, а там нам жарко стало, и мы захотели в тень. Поэтому посидели немного в сарае мистера Макбейна, а потом пошли обратно. – Она мягко дотронулась до моей руки. – Мы правда ничего такого не увидели, жаль, но что поделаешь.
Солнце между тем стало коротенькой линией, сияющей сквозь траву.
– Уходит, – сказала Джози. – Будем надеяться, хорошо выспится.
– Мне хотелось бы узнать, кто был этот мальчик. Этот Рик.
– Рик? Мой лучший друг, только и всего.
– А… Понимаю.
– Слушай, Клара, я что-то не так сказала?
– Нет. Но… теперь моя обязанность быть лучшей подругой Джози.
– Ты моя ИП. Это другое. А Рик – ну, мы собираемся быть вместе всю жизнь.
От Солнца теперь осталась только розовая метка в траве.
– Рик ради меня что угодно готов сделать, – сказала она. – Но он слишком много беспокоится. Вечно беспокоится из-за всякого, что может нам помешать.
– Из-за чего он беспокоится?
– Ну, как тебе объяснить. Разные там любовно-романтические вещи. И, догадываюсь, есть еще кое-что.
– Еще кое-что?
– Но он зря беспокоится. Потому что у нас с ним все давным-давно решено. И перемениться не может.
– А где сейчас этот Рик? Он живет поблизости?
– Совсем рядом. Я вас познакомлю. Мне не терпится, чтобы вы встретились!
* * *
Я познакомилась с Риком на следующей неделе – в тот день я впервые увидела дом Джози снаружи.
Мы с Джози много раз дружески спорили о том, как взаимно расположены разные части дома. Она не соглашалась, например, что чулан для пылесоса находится прямо под большой ванной. Потом однажды утром, после очередного такого дружеского спора, Джози сказала:
– Клара, ты меня сводишь этим с ума. Как только закончу с профессором Хельмом, выведу тебя наружу. Посмотрим на все оттуда.
Этот план меня взволновал. Но вначале у Джози был урок, и я увидела, как она раскладывает на Островке свои бумаги и включает дощечку.
Чтобы дать ей уединение, я села не на соседнюю табуретку, а через одну. Вскоре стало понятно, что занятие идет негладко: голос преподавателя, вылетавший из-под наушников Джози, часто звучал укоризненно, она царапала что-то бессмысленно на своих рабочих листах, иногда отодвигала их подальше, так что они едва не падали в раковину. В какой-то момент я заметила, что она полностью отвлеклась из-за чего-то за большими окнами и совсем не слушает своего профессора. Чуть позже она сердито проговорила в экран:
– Да сделала же я это. Правда сделала. Почему вы мне не верите? Да, в точности так, как вы сказали!
Урок продлился дольше обычного, но в конце концов Джози сказала:
– Хорошо, профессор Хельм. Спасибо. Да. Конечно, сделаю. До свидания. Благодарю вас за сегодняшнее занятие.
Она со вздохом выключила дощечку и сняла наушники. Затем, увидев меня, мгновенно просветлела.
– Нет, Клара, я не забыла. Мы идем наружу, так? Дай только приду в нормальное состояние. Этот профессор Хельм, чтоб его, как я рада, что уже не надо на него пялиться! Живет где-то в жарком месте, это легко понять. Видно, как он потеет. – Она сошла с высокой табуретки и потянулась. – Мама сказала, если мы выходим наружу, надо всегда сообщать Мелании. Сходи скажи ей, пожалуйста, пока я одеваюсь.
Мне было видно, что Джози тоже взволнована, но ее волнение, я догадывалась, относилось к тому, что она увидела в большие окна во время урока. Как бы то ни было, я отправилась в Открытую Планировку искать Помощницу Меланию.
Открытая Планировка – это была самая большая комната в доме. В ней стояли два дивана и несколько мягких прямоугольных сидений; еще были подушки, лампы, растения и угловой письменный стол. Когда я открыла в тот день скользящую дверь, обстановка за ней была сцеплением решеток, фигура Помощницы Мелании в этом сложном рисунке едва различалась. Но все-таки я разглядела ее – она сидела с прямой спиной на краю мягкого прямоугольника и усердно что-то делала на своей дощечке. Она посмотрела на меня недружелюбно, но, когда я сказала ей, что Джози хочет выйти наружу, она оттолкнула дощечку в сторону и прошагала из комнаты мимо меня.
Джози я нашла в прихожей, она надевала свою любимую коричневую стеганую куртку, в которой иногда ходила и дома, когда ей нездоровилось.
– Ну что, Клара. Даже не верится, что ты столько у нас прожила и ни разу не выходила.
– Да, я никогда не была снаружи.
Джози посмотрела на меня секунду-другую, потом спросила:
– Ты хочешь сказать, что никогда вообще снаружи не была? Не только здесь, но совсем нигде?
– Да, это так. Я была в магазине. Теперь я здесь.
– Ого. Значит, для тебя это будет событие! Бояться там нечего, поняла меня? Никаких диких животных, ничего такого. Ну, пошли.
Когда Помощница Мелания открыла входную дверь, я почувствовала, как в прихожую вливается новый воздух – и Солнечное питание. Джози улыбнулась мне, ее лицо наполнила доброта, но затем между нами втиснулась Помощница Мелания, и я не успела ничего сообразить, как она взяла руку Джози и засунула ее под свою руку. Джози тоже была удивлена, но не воспротивилась, и я согласилась мысленно: снаружи для меня все ново, и Помощница Мелания не зря сомневается, что я смогу там надежно оберегать Джози. Так что они вдвоем пошли впереди, а я следом.
Мы вступили на рассыпанные камешки – я предположила, что их нарочно разбросали для шершавости, ради машины. Ветер был мягкий и приятный, и я удивилась, что высокие деревья на холме даже сейчас гнут ветки и машут ими под его натиском. Но вскоре мне пришлось сосредоточиться на ходьбе, потому что среди рассыпанных камешков было много углублений, видимо, от колес машины.
Вид передо мной был мне знаком: он открывался из переднего окна спальни. Следуя за Джози и Помощницей Меланией, я вышла на дорогу, она была гладкая и твердая, как самый настоящий пол, мы двигались по ней некоторое время до и после того, как по обе стороны возникла стриженая трава. Мне хотелось оглянуться на дом – увидеть его так, как увидел бы прохожий, и подтвердить свои оценки, – но Джози и Помощница Мелания все шли и шли, их руки были по-прежнему сцеплены, и я не решалась приостановиться.
С какого-то момента мне уже не нужно было такое внимание обращать на ходьбу, я подняла глаза и увидела слева травянистый склон, а на нем, у самого верха, движущуюся фигуру подростка. По моей оценке, ему было пятнадцать, но я не могла быть уверена, потому что видела только силуэт на фоне бледного неба. Джози направилась к склону, и Помощница Мелания что-то сказала – в помещении я, наверное, расслышала бы, но снаружи звук ведет себя иначе. Как бы то ни было, я поняла, что возникло несогласие. Я услышала, как Джози сказала:
– Но я хочу познакомить с ним Клару.
Были еще какие-то слова, которых я не разобрала, а затем Помощница Мелания сказала: «Ладно, недолго только» – и отпустила руку Джози.
– Пойдем, Клара, – сказала Джози, обернувшись ко мне. – Поднимемся к Рику.