И она выбежала из темноты на пирс, забрала Оливера и поцеловала Рори, крепко обняла его, обливаясь слезами радости. Он поцеловал ее в ответ, прижав к себе, не желая больше отпускать. А потом сам не заметил, как произнес: «Я люблю тебя. Больше всех на свете. Я очень, очень люблю тебя». Такие слова назад не возьмешь.
Лидия спала с лица.
– Давай не сейчас, – ответила она, и в это время навалила обрадованная толпа. Все решили отпраздновать, запустили салют. Тот самый, который из-за поисков сперва отменили. Заиграл джаз-банд. По всему пирсу люди принялись танцевать.
Даже Трей в ту ночь поздравил Рори. В матюгальник, не меньше:
– Давайте поаплодируем помощнику шерифа, нашему герою! – произнес он. Лидия держала Трея за руку, а на плече у него спал Оливер.
Толпа ликовала, а Лидия все прятала взгляд. И уже на следующий день пошла молва. Сперва тихая, мол, Рори сам усыпил Оливера таблеткой снотворного; потом, пока никто не видел, спрятал его на лодке и в одиночку побежал обыскивать ее, желая прослыть героем. К тому времени, как слухи дошли до самого Рори, они превратились в полноценную, правдоподобную историю, хотя все своими глазами видели, как Рори метался по пристани, отгоняя толпу. Все видели, как он исполнял служебные обязанности, и были рядом с ним на пирсе. Однако ход событий постепенно приобрел иной оборот, воспоминания менялись, и вот уже кто-то видел, как Рори под шумок убегал, уводя за руку Оливера.
– Не было такого, – ответил Рори первый раз, как услышал сплетни, но, отрицая их, он лишь убеждал всех в обратном.
– Это не твое дело, Гас, – произнес он смотрителю. – Больше не вздумай убирать мост.
Вернувшись на дорогу, Рори крутил лебедку до тех пор, пока зеленый мост с металлическим лязгом не встал на место. Мост, по которому едва мог проехать джип, соединял два отвесных утеса, у основания которых шумел быстроводный канал. Проезжая на другой берег, Рори едва удержался, чтобы не показать Гасу средний палец.
Малый Эф, занимавший площадь вдвое меньше Большого, примерно одну квадратную милю, представлял собой почти идеальный круг поросшего лесом гранита, на котором не было ничего, кроме тропинок, коттеджей и пляжей. «Городок» сюда еще не дотянулся. Местный порядок не допускал на Малый Эф машины, кроме разве что редкого обслуживающего транспорта, поэтому единственная небольшая дорога на этом клочке земли не знала колес крупнее, чем от тачки. Рори старался вести осторожнее, петляя между деревьями и береговой линией. Гости по большей части, особенно те, кто наведывался на остров в конце сезона, знали, как тут заведено, и Рори махал рукой, проезжая мимо весело бредущих своим ходом к парому людей.
Где-то на полпути, с подветренной стороны острова деревья расступились, открыв вид на берег, покрытый водорослями и приливными лужами. Примерно в четверти мили от дороги на каменном кругу стоял красно-белый маяк: отлив обнажил песчаный перешеек, соединяющий его с берегом, но скоро море снова поглотит его. Маяк построили на рубеже восемнадцатого века, и он тут же стал излюбленной натурой пейзажистов, мелькая на сотнях, если не тысячах полотен, от шедевров до откровенно любительской мазни. Как и почти все маяки, этот вот уже несколько десятков лет назад автоматизировали, и с тех пор сама башня, как и пристройка смотрителя, пустовала.
Сегодня, несмотря на бурю, за мольбертами стояли по меньшей мере шесть художников – они стремились запечатлеть темнеющее небо и кипящее море. Рори покинул салон и какое-то время понаблюдал за ними. Потом взял с приборной панели микрофон громкоговорителя и прогудел в него, мол, паром отходит ровно через двадцать пять минут.
– До бури другого не будет, – добавил он, глядя, как художники хватают вещи и разбегаются.
Некоторых жизнь ничему не учит. Каждый день повторяется одно и то же, даже если не надвигается буря. Паром приходит, паром уходит. Кто-то успевает, кто-то нет. А Рори, что бы ни произошло, приходится разбираться. Какое-то время он смотрел на море, пытаясь прогнать мысли о Лидии. В детстве они жили по соседству, гуляли по лесу и каменистым берегам, восемь лет ходили в однокомнатную школу с другими детишками на острове. Потом каждый будний день стали мотаться на пароме на материк, посещая занятия в старших классах, где их называли «островитянами». Они были для всех изгоями, странными людьми, почти выродками.
Неразлучными.
Сколько Рори себя помнил, он всегда желал Лидию, но не то чтобы сознательно лелеял эту страсть. Даже уехал в Портленд, где поступил в колледж и делил комнату с другими четырьмя ребятами, жил в большом городе, мечтая уехать как можно дальше от дома. Однако обстоятельства распорядились иначе: родители умерли, а Пит тогда еще был несовершеннолетним и нуждался в присмотре. Потом и Лидия, уезжавшая в колледж в Ороно, вернулась и привезла, к всеобщему удивлению, мужа. Чужака. Трея.
Тут кто-то постучал в окно джипа. Не постучал даже, забарабанил, и Рори вынырнул из задумчивости, почти ожидая увидеть одного из художников, который потребует подбросить его в порт. И в самом деле, на дороге нервно перетаптывалась с ноги на ногу женщина; рядом стоял ее чемодан, содержимое которого было разбросано по земле.
Все на этом острове жило в ритме парома.
– У вас еще двадцать минут, – сказал Рори, приспустив стекло и неведомо как заставив себя улыбнуться. – Еще спокойно успеете.
Женщина ахнула и показала вдаль на тропинку. Потом наконец обрела дар речи и сказала:
– Там человек.
– Ясно. Его что, подбросить?
– На дороге. За поворотом. У него нож.
Включились наработанные рефлексы: вызвать подкрепление (да ну, какое тут подкрепление?), очистить территорию, изолировать источник проблемы.
– Бегите, – хрипло прорычал Рори. – К мосту. Если кого-то встретите, велите им тоже уходить. Ни за что не останавливайтесь.
Женщина смотрела на него, не шевелясь.
– Быстро!
Спотыкаясь, она перешагнула через собственный чемодан и побежала прочь. Рори же, огибая поворот, сообщил о ситуации в дежурную часть на материке и чуть не врезался в мужчину – тот размахивал тесаком над головой, угрожая чему-то невидимому. Он был в чем мать родила, шел спотыкаясь и глядя перед собой сонными глазами. Рори дал по тормозам и выскочил из машины.
– Черт возьми, Пит! – прокричал он. – Опусти нож.
Младший брат Рори некогда был мускулистым и привлекательным малым, но теперь сильно схуднул, а его тело покрывали следы от уколов и шрамы.
– Пидор, пидор, пидор, гомик, пидор, – бормотал Пит, размахивая ножом.
– Господи Иисусе, под чем ты сегодня? – спросил Рори.
Брат еще сильнее разъярился и неуклюже бросился на него, вспоров ножом воздух, однако Рори привык бороться с младшим братишкой. Он всю жизнь напоминал Питу, кто из них старший. И теперь жалел об этом. Он отступил в сторону, уходя от удара, и Пит плюхнулся в лужу, сверкая голым задом.
Рори отбросил нож в кусты, прижал братишку коленом к земле и надел на него наручники.
– Ты уж извиняй, – произнес он.
Пит был младше на шесть лет. Он едва дотянул до конца старших классов и был еще пацаном, когда умерли сперва мать, а затем и отец. Рори к тому времени успел поучиться в колледже, но затем записался в полицию, а Пит пошел по стопам отца и стал паромщиком. Работа ему нравилась: он любил быть главным, оставаясь в зоне комфорта, где все знакомо. Любил пиво и девчонок, которые ежедневно мотались на пароме туда и обратно. Большую часть времени, особенно летом, работа у Пита была не бей лежачего. Но потом на остров и в семью Рори проникли наркотики, забрав по очереди ее членов. Сперва мать – та принимала оксикодон, пока рак пожирал ее тело. Затем отца – он таскал у нее таблетки, чтобы заглушить боль от старой травмы. Оба нашли врачей, которые продлевали им рецепт. Мать умерла от рака семь лет назад, а отец – от передоза – спустя год. Теперь вот Пит…
Начал братишка с того, что в старших классах таскал у родителей таблетки и продавал их в школе. Рори прикидывался, будто не знает, закрывая глаза на преступление и беря грех на душу. После инцидента с паромом и после того, как Пит вылетел с работы, схлопотав заодно условный срок за употребление наркотиков, дела только ухудшились. Рори гадал, когда – а это правда был вопрос времени – ему пригодится налоксон[3], который он всюду носил с собой, чтобы, если что, выручить брата. Вообще на острове этот препарат спасал очень часто.
Рывком подняв на ноги Пита – брат рычал и пытался укусить за руку, – Рори запихал его на заднее сиденье джипа и бросил ему плед.
– На вот, укройся. Эта сморщенная пипирка славы тебе не добавит.
Под кайфом и голышом выбежав в лес, размахивая ножом, Пит откровенно нарушал условия срока. Похоже, пришла пора наконец сдать братишку. Не может же Рори вечно его покрывать. Вот только тюрьма, где наркотики достать несложно, ничего не исправит. Наоборот, лишь ухудшит.
Внезапно накатила дикая усталость. Паром отбывал через десять минут, и Рори нужно быть на причале, чтобы проводить его. Надо бы еще разок объехать Малый Эф, поискать опоздавших. А еще одеть братишку, отвезти на материк и сдать шерифу. Так Рори поступил бы в качестве представителя закона, исполняя служебные обязанности. Но есть же еще долг перед семьей. К тому же сегодня ночью надо быть на острове. Переждать бурю вместе с остальными, убедиться, что никто не пострадал.
– Пидор, пидор, пидор, – трещал Пит, молотя в окна джипа.
– Прекрати, – велел Рори. – Пожалуйста, – добавил он потом дрогнувшим голосом.
Его слова, похоже, достигли цели: братишка слабо улыбнулся и закрыл глаза.
– Даров, братан, – промямлил он.
Приоритеты.
Что самое главное?
Семья – на первом месте. Так учила мама. Об этом напомнила бы и Лидия.
Рори завел двигатель. Через восемь минут паром уйдет. До завтра другого не будет. А значит, у Рори восемь минут на размышления.
Впереди на дороге, в паре сотен ярдов, он увидел женщину – та бежала к нему. Рори хотел уже ехать дальше – в конце концов, любой, кто застрял на острове, теперь сам по себе, – но что-то в том, как женщина двигалась, заставило его притормозить. Вот она споткнулась и упала, поднялась на четвереньки. Ни чемодана, ни тележки при ней не было, а ее светлые волосы развевались вокруг головы сальными щупальцами. Да это же одна из сквоттеров, занявших викторианский дом, новенькая, пробыла на острове всего неделю-другую. Особняк стоял в лесу как раз за поворотом. Рори не сомневался, что Пит – чем бы он ни закинулся – достал наркоту именно там. Не первый раз захотелось взять спички и подпалить чертову развалину. Развелось на острове чужаков. Развелось барыг, стремящихся нажиться на всех подряд.
Рори обернулся к Питу:
– Знаешь ее?
Братишка смотрел перед собой пустыми глазами.
Женщина закричала, но слов Рори не разобрал.
Он ждал. Оценивал ситуацию. Смотрел, нет ли при ней оружия. Теперь на ее лице он видел испуг. Слезы. Пот. И тут он вспомнил: мальчик, темные волосы, грустные глаза… холодное осеннее утро, когда эти двое прибыли. Мальчонка жался к бедру матери, когда они сошли с парома и отправились вдаль по дороге, неся грязный зеленый вещмешок. Рори в тот день чуть не последовал за ними, понимая, что они наверняка окажутся в том старом доме, где ребенку совсем не место.
Спустя мгновение Рори уже несся в сторону пирса. Оставалось четыре минуты. Не дай бог, Гас убрал мост.
– Сегодня тебе везет, – сказал Питу Рори.
Сейчас он был единственным помощником шерифа на острове, и приходилось выбирать. Он включил сирену и проблесковые маячки – нужно было задержать паром.
Глава 3
Морган Магуайр пропальпировал живот кокер-спаниеля по кличке Руфус. Руфусу было пятнадцать лет. Шерсть у него уже спутывалась и местами лезла, тело покрывали папилломы, но в остальном он был здоров. Его хозяин Эрвин сидел, вцепившись в подлокотники кресла, пока Морган производил стандартный осмотр.
– Я принес образец кала, – сообщил Эрвин.
– Проверим, – ответил Морган. – Я только не знаю, на что. С Руфусом все хорошо, просто он стареет.
Пройдет год или два, и разговор будет другим, куда труднее. Морган даже не был уверен, что Эрвин его выдержит. Он приносил собаку на осмотр в клинику на Централ-сквер в Кембридже практически каждую неделю – последние года два, с тех пор как умерла его супруга. Ему уже было под восемьдесят, и сам он выглядел как его пес: тоже лысеющий и в папилломах. Морган вообразил, как они с псом сидят дома одни, на диване и смотрят «Рискуй!»[4]. Вообразил их прогулки по району, маршрут которых менялся по мере того, как переезжали друзья. Он опустил Руфуса на пол, и тот осторожно подошел к Эрвину, давая почесать себя за ушами.
– Я волнуюсь, – признался Эрвин.
– Знаю. Приходите в любое время.
Последние несколько месяцев Морган и сам переживал. С тех самых пор, как вошел в палату нью-гемпширской больницы к искалеченной Эстер. Они оба изменились и прежними уже не станут, ведь Кейт с ними, а Дафна валандается где-то, занятая непонятно чем. Отчасти Морган надеялся, что уж сегодня-то – в их с сестрой день рождения, один на двоих, который они в детстве терпеть не могли, но потом полюбили, – Дафна с ним свяжется, а отчасти боялся, что она объявится. Морган с Эстер еще сами не оправились, и Дафна только усложнит им задачу.
– Вы очень хорошо заботитесь о Руфусе, – сказал Морган, ненавидя себя за эту банальность. Эрвин-то хотел того, чего Морган никак не мог ему дать: вернуть то время, когда жена была здорова, дети молоды, а брюшко Руфуса – розовым и гладким. Он хотел времени, когда жилось счастливо.
Того же хотел и сам Морган.
Когда он провожал Эрвина с Руфусом к стойке ресепшена, зазвонил телефон. Морган ответил и тут же перезвонил по другому номеру.
– Мне нужна помощь, – сказал он. – Сегодня вечером.
Энни ухватилась за фальшборт, ожидая, пока из неспокойных вод залива Мэн покажется очередная ловушка для омаров. На ней были только желтая штормовка да плотные резиновые перчатки – чтобы не цапнули за руку, пока она наматывает трос с ловушкой на лебедку у побережья острова Финистерре, где от Ирландии ее отделяли только серые воды.
– Эй, Рыжая, не стой.
Энни обернулась к капитану судна, Воуну Робертсу, который в это время смотрел на темное западное небо. Его черный лабрадор по кличке Минди прошелся по палубе и ткнулся носом ей в руку. Энни терпеть не могла, когда ее зовут Рыжей. Кличка напоминала о детстве, когда девчонки-задиры на игровых площадках дразнили ее за цвет волос и светлую кожу. Пришлось, однако, напомнить себе, что Воун – босс, а когда ты бродяга, издеваться над тобой могут куда хуже. К тому же Лидия Пелетье рискнула и выбила для нее эту работу, и Энни не могла позволить себе потерять дневной заработок и единственного друга, которого обрела за все лето, прожитое на острове.
– Есть, босс! – отозвалась она.
Лебедка вытянула из воды очередную ловушку, и Воун шестидюймовым ножом с синей ручкой срезал водоросли. Пока он двигался вдоль лесы, Энни, действуя методично, достала из ловушки извивающееся создание и измерила панцирь: три с четвертью дюйма – минимальный допустимый размер улова. Окажись омар на долю дюйма меньше, и отправился бы назад в серые воды еще на денек, однако удача была не на его стороне. Энни бросила добычу в бак и проверила еще девять омаров, шесть из которых – включая самку, которой она пометила хвост, – пришлось отпустить. Затем Энни надела омарам на клешни резиновые ленты, а Воун в это время вел судно дальше по волнам. Минди стояла на носу, и ветер трепал ее черные уши.
– Как думаешь, будет шторм? – спросил Воун. – Если да, то надо достать весь улов.