У нас есть деньги, хотела возразить Фанни. Но она знала, что одержимость Айзека крылась не столько в зарплате, которую ему платил ее отец, сколько в обстоятельствах, в которых он находился. Слишком часто денег у него недоставало прежде.
Когда Айзек начал приглашать Фанни на свидания, у него и гроша за душой не было. Он любил обещать ей, что, когда встанет на ноги, они будут ужинать стейком в Ритце, ну а пока она часто возвращалась домой настолько голодной, что приходилось идти прямиком на кухню и делать себе сэндвич. Она пыталась убеждать Айзека, что ей нужны не шикарные ужины, а счастье быть вместе, но со временем его обещания только росли. Теперь он говорил, что хочет иметь возможность купить им машину, небольшой дом в Вентноре или Маргейте, обзавестись влиянием в синагоге.
Иногда Фанни задумывалась – возможно, работа у ее отца стала для Айзека не такой уж хорошей идеей. Когда Айзек начал развозить хлеб, она знала, что он считал эту работу временной позицией, где он сможет перевести дыхание, пока планирует следующий шаг. Но в 1928-м, через два года после свадьбы и год после рождения Гусси, Джозеф открыл завод на Медитрэйнен-авеню и перестал печь хлеб в пекарне позади магазинчика на Атлантик. За год «Адлер» в десять раз увеличил производство, и Джозеф приобрел еще несколько грузовиков, чтобы доставлять хлеб по всему югу штата Нью-Джерси.
Впервые на памяти Фанни у ее родителей действительно появилось достаточно денег. Расширение пошло на пользу и Айзеку с Фанни. Айзека повысили – теперь он надзирал над всеми грузовиками из собственного кабинета с телефоном. Выросла и плата.
Но работа сделала Айзека еще больше обязанным Джозефу, и, по мнению Фанни, дала ему слишком много знаний о финансовых делах ее отца. Дом родителей на Атлантик-авеню, оплата за Уэллсли, и особенно поддержка отцом заплыва Флоренс через Ла-Манш вызывали у Айзека возмущение, казавшееся ей необоснованным.
Айзек все так же страстно мечтал выбраться из-под каблука Джозефа, и он начал откладывать деньги, чтобы в один прекрасный день открыть свое дело. Фанни считала план довольно близоруким – почему он не понимал, что отец однажды отойдет от дел, а Айзек, если будет работать усердно и терпеливо, встанет во главе? В худшем случае обязанность по управлению «Пекарней Адлера» придется разделить с тем, за кого выйдет Флоренс. В дни, когда Айзек возвращался с завода в хорошем настроении, Фанни предлагала использовать отложенные деньги на первоначальный взнос за дом.
Когда обрушился рынок ценных бумаг в 1929-м, Айзек начал задерживаться на работе. Когда он приходил домой, то рано отправлялся в постель, едва обращая внимание на Фанни или Гусси. Это продолжалось неделями, пока однажды Фанни не растолкала его.
– Хватит. Ты должен рассказать мне, что происходит.
Айзек растерянно потер глаза.
– Я потерял все деньги.
Фанни почувствовала, как с души падает камень. И это все?
– Айзек, и сколько там было? Двести пятьдесят долларов? – сказала Фанни. – Мы их снова накопим.
– Я купил ценные бумаги на марже.
– Что это значит?
– Я отдал наши деньги в залог, и банк одолжил мне в десять раз больше.
– Я не понимаю.
– Банк одалживает нам деньги, и когда рынок растет, мы их возвращаем.
– А что происходит, когда рынок падает?
Айзек ничего не ответил.
– Айзек?
– Банк отзывает маржу. У меня есть две недели, чтобы вернуть им все деньги.
Фанни понадобилось несколько долгих секунд, чтобы взять себя в руки. Она едва могла представить, что у нее когда-либо оказались в руках две с половиной тысячи долларов, нечего и говорить о том, чтобы достать их где-то за полмесяца.
– И что мы будем делать? – спросила она наконец.
Айзеку не надо было объяснять, что единственным выходом было отправиться к ее отцу и надеяться на отсутствие у него похожих финансовых затруднений. Чтобы купить участок на Медитрэйнен-авеню и открыть завод, нужно было много денег, и Фанни молилась, чтобы деньги ее отца вкладывались в кирпич и цемент «Пекарни Адлера», а не в Нью-Йоркскую биржу. Фанни предложила поговорить с ним, но Айзек и слышать об этом не хотел. Финансовые рынки и их последствия женщин не касались.
Ему понадобилось несколько дней, чтобы собраться с духом, но когда он поговорил с Джозефом, то почувствовал облегчение. Найти деньги будет нелегко, сказал Джозеф, но он сможет. Они договорились о займе – беспроцентном, на десять лет.
– Как он выглядел? – спросила Фанни Айзека, когда он объяснил условия.
– Что ты имеешь в виду? Он выглядел, словно собирается одолжить нам денег.
– Он был удивлен? – сказала она, но на самом деле хотела узнать, был ли он разочарован.
Когда обрушились банки, туристы остались сидеть по домам, и на глазах у Фанни и Айзека многие надежные предприятия Атлантик-Сити начали закрывать свои двери. И Айзек будто в одну ночь перестал мечтать. Он больше не приходил с завода со смутными идеями собственного бизнеса и набросками витрин на оборотах старых счетов. Он перестал говорить о доме, который они купят, он стал тише и безразличней. Он меньше смеялся над шутками Фанни и чаще срывался на Гусси. Вместо того, чтобы радовать и впечатлять родителей Фанни, как раньше, он теперь их избегал, отказываясь от ужинов на шаббат и воскресных прогулок на пляже. Но самым заметным для Фанни изменением стало полное нежелание заводить второго ребенка.
Два месяца после кризиса Айзек не касался Фанни. Когда он все же вернулся к ней холодной январской ночью, от облегчения она едва не заплакала. Ветер с океана бился в окно их спальни, и батареи, из которых недавно выпустили воздух, скрипели от груза ответственности. Фанни чувствовала, как внутри нарастает знакомое напряжение, как будто бы и у нее был рычажок, который стоило подкрутить. Она прошептала в ухо Айзеку:
– Продолжай, – но едва только слова покинули ее, как он отстранился, выплескивая теплую лужицу на ее бледный живот.
– Зачем ты это сделал? – спросила Фанни, хоть и знала ответ.
– Я не хочу заводить еще одного ребенка в таких обстоятельствах.
На глаза навернулись слезы, но их скрыла темнота.
– А в каких захочешь?
– Я не знаю, Фанни, – ответил он со вздохом. – Не в таких.
Из всех знакомых Фанни мужчин, которых так или иначе затронул кризис, Айзек со своей работой на хлебозаводе был в наибольшей безопасности. В тяжелые времена их друзья и соседи могли отказаться от новых туфель и шляп, но вряд ли доходило до того, что они не могли позволить себе купить хлеб. Она догадывалась, что дела могут повернуться к худшему, но Фанни была уверена, что во всех обстоятельствах, кроме самых суровых, отец сможет защитить Айзека. Он уволит сколько угодно пекарей и упаковщиков, прежде чем выгнать с работы собственного зятя. Может, Айзек и не зарабатывал состояние, но бедность им не грозила.
Прошло три года, прежде чем Айзек перестал отстраняться от нее. В первый раз Фанни подумала, что он просто ошибся. Но это повторилось две ночи спустя, а затем еще раз через неделю. Она ничего не сказала, опасаясь, что он опомнится, но начала надеяться, ждать тех моментов, когда его мускулы напрягутся, а дыхание начнет прерываться. Как в первые дни вместе, она обвивала его ногами и прогибалась в спине, позволяя телу прижиматься к мужу, пока он не вздрогнет. В темноте, ожидая, когда его дыхание вернется в норму и усыпит и ее, она пыталась убедить себя, что Айзек перевернул новую страницу, что его уступка являлась выражением уверенности. Но в глубине души она знала, что скорее всего Айзек просто сдался.
* * *
– Единственное, что мне в этой палате непонятно, – сказала Фанни Айзеку, – так это где здесь радио.
Айзек рассеянно оглядел комнату.
– Почему ты считаешь, что тебе оно положено?
– У других женщин вниз по коридору оно есть. По ночам его слышно.
Айзек ущипнул себя за переносицу, как будто не мог до конца поверить услышанному.
– Думаешь, я слишком много хочу? Конечно, с радио приятнее…
– Тук-тук, – раздался голос из-за двери. Фанни села прямо, когда увидела, что это администратор МакЛафлин совершает утренний обход.
– О, так у тебя компания, – сказала она и посмотрела на часы. – Мистер Фельдман, вы должны помнить, что часы посещения начинаются в девять. Сейчас только половина восьмого.
– Так рано? – спросил он с сардонической усмешкой, но МакЛафлин это не развеселило.
Фанни не знала, стоит ли спрашивать о радио, и надеялась, что Айзек это сделает вместо нее. МакЛафлин ее немного пугала, еще с прошлого лета.
МакЛафлин начала читать больничную карту Фанни, и она воспользовалась возможностью, чтобы беззвучно прошептать Айзеку «радио». Он сделал вид, как будто не понял, о чем она, и Фанни сердито закатила глаза.
– Давление выглядит неплохо. Немного повышенное, но не настолько, чтобы начать беспокоиться. Доктор Розенталь говорил с вами о давлении?
Фанни признала, что говорил.
– Хорошо, – подытожила МакЛафлин, с хлопком закрывая карту. Прошлым летом Фанни думала, что где-то в этой исписанной заметками книжке были ответы. Почему она родила так рано? Была ли в этом ее вина, Айзека или Божья? Какое-то время она при любой возможности спрашивала МакЛафлин и доктора Розенталя, но они не давали ей удовлетворительных ответов. В конечном итоге она перестала спрашивать.
Айзек не был сторонником расспросов – ни тогда, ни сейчас. Она снова прошептала ему «радио», и он пожал плечами, не оставляя ей иного выбора, кроме как спросить самой:
– Мы хотели узнать, в этих палатах есть радио?
МакЛафлин посмотрела на Айзека. Не знай Фанни, что это не так, то могла бы подумать, что она нахмурилась.
– Не в каждой.
– Правда? – сказала Фанни.
– Только за дополнительную плату.
– Сколько? – спросила она.
– Дороже, чем готов был заплатить ваш отец.
* * *
После ухода МакЛафлин, Айзеку и Фанни говорить было особо не о чем; Айзек сидел на краешке стула, как будто готовый сбежать в любое мгновение, и рассеянно крутил на указательном пальце свою шляпу. У него были длинные элегантные пальцы.
Наконец, Фанни потеряла терпение.
– Ты испортишь поля, – сказала она, и он перестал.
– Ты видел вчера Гусси? – спросила она, пытаясь найти тему для беседы, которая подойдет обоим.
– Хмм?
– Гусси? Мама говорит, что у нее все в порядке.
– О да, – неуверенно ответил он. – Я… я действительно ее видел.
– Я ужасно по ней скучаю, – сказала она. – Я даже не ожидала, что буду скучать так сильно. Ведь прошлым летом я провела в больнице всего неделю, от силы десять дней.
– Ммммм.
Все мужчины становились такими ужасными собеседниками в дискомфортной ситуации, или это особенность ее мужа?
– И как она? Счастлива? – спросила Фанни.
Услышав слово «счастлива», Айзек поднял глаза. На его лбу пролегли морщины.
– Счастлива? – переспросил он, будто не понимая вопроса.
– Счастлива.
– Да, да. Конечно, она показалась мне очень счастливой.
Когда несколько других попыток завязать разговор закончились так же, Фанни отпустила Айзека.
– Тебе пора на работу. Пока МакЛафлин не выгнала тебя за нарушение больничного распорядка.
Она пыталась пошутить, но Айзек не засмеялся. Он уже надел шляпу и вскочил на ноги.
Он наклонился поцеловать ее в щеку, но она схватила его за галстук и притянула губы мужа к своим. Ей хотя бы на минутку требовалось почувствовать себя старой Фанни – Фанни, которая видела в его глазах что-то удивительное, когда он смотрел на нее. Айзек ответил на поцелуй, и на несколько длинных мгновений они снова оказались в своем потайном месте под Набережной на Соверен-авеню. Не было ни Гусси, ни займа, ни Хирама. Их самым большим беспокойством был вопрос, разрешат ли Эстер и Джозеф своей старшей дочери выйти за мужчину без средств.
Когда Фанни отстранилась, щеки Айзека казались немного порозовевшими, а на лицо легла тень улыбки. Он коснулся ее подбородка и поцеловал в кончик носа, прежде чем повернуться к двери.
– Айзек, – позвала она, когда он уже почти переступил за порог. – Я едва не забыла.
Она взяла лежащий на туалетном столике конверт, все еще без почтовой марки, и протянула ему.
– Будь так добр, отправь его Флоренс.
Джозеф
Когда Джозеф добрался до Пляжного киоска Уисшафтера следующим утром после похорон дочери, паренек пятнадцати или шестнадцати лет уже расставлял стулья и разворачивал огромные пляжные зонты.
– Сколько будет стоить арендовать стул на целую неделю? – спросил Джозеф, изо всех сил пытаясь смотреть на лицо парня, а не на безбрежный океан за его спиной.
– Восемь долларов, – сказал он.
Джозефа передернуло. Купить стул вышло бы дешевле.
– Еще надо оставить депозит в три доллара.
Джозеф достал кошелек и начал отсчитывать купюры. Он никогда не смог бы рассказать Эстер, что потратил столько на какую-то фривольность. Мальчишка достал из кармана огрызок карандаша и книжечку с чеками.
– Имя? – осведомился он.
– Джозеф Адлер.
Парень начал болтать, пока заполнял и подписывал чек.
– Слышали об утопленнице в воскресенье?
Джозеф закрыл глаза и увидел, как жену тошнит на пол больничной палатки после того, как пляжный хирург объявил время смерти Флоренс.
– Первая в этом сезоне, – продолжил паренек.
Джозеф заставил себя спросить:
– Известно, кто это?
– Какая-то девчонка, – он передал Джозефу чек. – Принесите его в конце недели, чтобы забрать депозит.
Джозеф едва смог согласно кивнуть. «Какая-то девчонка».
– Ваш – вон тот, – произнес мальчик, указывая на деревянный стул с полосатым сине-белым сиденьем из холстины. На раме синей краской по трафарету был выведен номер «63».
Джозеф подошел к стулу, сложил его и аккуратно взял под мышку. Свободной рукой он коснулся шляпы и зашагал в сторону Стейтс-авеню. Он не отошел и на пару дюжин шагов от песчаной полоски, когда паренек подбежал к нему.
– Сэр, вы не можете уносить стул с пляжа. Он ваш на эту неделю, но он должен оставаться на песке.
Джозеф поставил стул на землю и снова достал кошелек.
– Знаешь что, – сказал он. – Вот еще три доллара. Дай мне унести стул, а когда я его верну, можешь оставить себе еще и депозит.
* * *
Администрация пекарни располагалась на третьем этаже завода, вдали от миксеров, месильных машин и разделителей теста, которые заполняли второй этаж, и печей, стеллажей для охлаждения, станков для резки хлеба и упаковочных станций, которые были на первом.
Когда шесть лет назад Джозеф создавал план здания, он много обдумывал, как лучше испечь буханку хлеба. Выпечка хлеба до такой степени механизировалась – единственный способ зарабатывать на ней, – что ему казалось необходимым пересмотреть каждую часть этого процесса. Он думал об ингредиентах: стофунтовых мешках муки, воде, дрожжах, соли; думал о точном числе минут, за которые поднималось тесто, сколько буханок влезало в печь, как долго хлеб должен был остывать, прежде чем его можно было снять с противня, и раз уж американский народ требовал нарезанного хлеба, на сколько кусков он мог нарезать батон. Если можно было сделать что-то эффективнее, он находил такие возможности. Для этого он поставил станки на первый и второй этажи, а себя, секретаря, Айзека и маленькую армию водителей-продавцов посадил на третий. Он занял маленький кабинет позади здания, откуда мог следить, как каждое утро грузовики заполняются хлебом, и как они возвращаются под ночь пустые.
Ноги Джозефа горели, когда он поднялся по лестнице и поспешил к своему кабинету. Несколько водителей говорили по телефону, но миссис Саймонс не было на посту, и за это Джозеф был особенно благодарен. Он прислонил пляжный стул к ногам, пока искал в ее столе лист бумаги, который обнаружился в третьем ящике. Черной ручкой он написал «НЕ БЕСПОКОИТЬ» крупными печатными буквами. Слишком грубо? Возможно. Он добавил прописью «Важные дела», надеясь, что это смягчит приказ, и приклеил грубый знак на дверь своего кабинета.