Она думала, что мать опять, как зимой, вскочит и влепит ей пощечину, но та сидела, как пришибленная, ссутулившись, какая-то маленькая, и смотрела в пустую чашку. Мишка посмотрела на отца – ударит? Но тот смотрел в стену. На стене были зеленые обои, на которых в прошлом году Митька с Катькой нарисовали крошечных жуков и божьих коровок, а попало за это Мишке. Переклеивать никто ничего не стал, и мама даже говорила, что жуки ей нравятся, что пусть «поживут до ремонта»… Это было давно. А о ремонте и речи нет.
Мишка не стала говорить про «новую жизнь», которую хотят родители. В их «новой жизни» места детям нет. Ну так ведь и она сама не лучше папы с мамой, потому что тоже умеет жалить ядом, тоже хочет новой жизни, в которой ни родителям, ни младшим места нет. Митьку только жалко. Слышно вон, все еще плачет. Не за просто так он Катьку укусил, надо пойти разобраться. И она сказала:
– Да живите вы как хотите, мне уже пофиг… Мам. Давай так: оставляй Митьку на эту неделю. Мы перед школой будем его в садик отводить. Ему-то какая разница, каникулы или нет.
2
Девятого марта был выходной, светило солнышко, пахло весной, и они пошли втроем гулять к Неве. А на набережной собралась толпа – на корявой маленькой льдине принесло к причалу у «Силовых машин» двух маленьких взъерошенных нерпят. Толпа фоткала их, причитала и непрерывно в сто пар рук звонила в МЧС: льдина таяла да и куда нерпятам в центре города? Кто-то сказал, что такие маленькие щенки нерпы еще не умеют плавать. Мамка, крупная ладожская нерпа, крутилась метрах в семидесяти от парапета, беспокоилась, то и дело высовывая из воды черную гладкую голову, не смея подплыть к детям из-за толпы.
– Да она бы все равно ничего не смогла сделать, – снизу объяснял толпе рыбак из тех, что крутятся на излучине в своих резиновых лодках, когда ни взгляни. Он вытаскивал лодку, в которой сверкало на солнце ведро с корюшкой, на причал. – Самка толстая, ее лед не держит. Я уж давно за ней смотрю, она пыталась, когда
льдина там вон еще была, – он махнул удочкой в сторону Большеохтинского моста. – Хотела к ним, покормить или что, а лед ломался… Теплая зима, вот и лед тонкий… Сколько их, наверное, в Ладоге-то потонуло… Щас эти мужики из службы помощи тюленям приедут, заберут.
Катька, сжав кулачки, стояла неподвижно, не отрывая глаз от нерпят, и чуть не плакала. Митька смотрел серьезно и молча, как большой, и крепко держал Мишку за руку. Один взъерошенный пятнистый нерпенок спал, мурлыкая на солнышке, другой ворочался, зевал, переворачивался, смешно и жалко перебирая толстыми ластами, – два маленьких дурака, не понимающих, что им грозит опасность, что льдина тает, что мамка никогда больше их не обнюхает…
Приехали спасатели. Дядька в красном гидрокостюме слез к рыбаку в лодку, и они поехали ловить нерпят. Поймали, хотя дядьке пришлось заползти на льдину и гоняться за нерпятами на четвереньках. Толпа аплодировала. На причале, завернув в полотенца, спасатели перегрузили нерпят в специальные сумки, осторожно перенесли в машину. Рыбак сунул им с собой ведро с корюшкой. Спасатели уехали. Толпа стала расходиться.
– Деток ищет, бедная, – сказала старушка рядом.
И в самом деле, голова мамки-нерпы высунулась у самой льдины, прибитой течением к стенке набережной. На миг скрылась, высунулась снова – нет детей! Нет! Катька заревела. Митька уткнулся в Мишку.
– Ну чего вы, – сказала им Мишка. – Дети зато живы будут. Их вырастят и выпустят потом в залив или в Ладогу.
– А мама? А мама их теперь куда? А почему они ее с собой не взяли?
– Да как же взрослую нерпу поймаешь? Ничего, она или в Ладогу обратно уйдет, хотя против течения это трудно, или спустится в залив.
Нерпа все плавала и плавала вдоль причала, смотрела на людей круглыми глазами. Мишка сама чуть не заревела. Взяла младших за руки, повела прочь. Их-то мама не ищет… Ушла вчера, даже не оглянулась. Ну ничего, она сама, Мишка, Катьке и Митьке как мамка-нерпа. Все будет хорошо, хотя их несет неизвестно куда на льдине, которая, конечно, тает и того гляди скроется под водой.
Шишка на лбу Митьки – это Катька тогда толкнула его, и он врезался лбом в угол письменного стола – за неделю прошла. След укуса у Катьки вообще исчез. Катька ходила гордая и красивая, как несправедливо обиженная, и дулась, что из-за Митьки им приходится по очереди пропускать курсы английского – там хорошенькую сообразительную Катьку полюбили и уже всем ставили в пример, и она все уроки старательно, правда не без Мишкиной помощи, выучивала и каждое занятие бежала туда «сиять». А тут не «сияй», а с Митькой сиди. Ничего, потерпит. Но доверять ей нельзя.
– Вот только хоть пальцем его тронь, вот только скажи хоть какую-нибудь гадость – возьму скакалку и отлуплю как сидорову козу, поняла?
Мишка объяснила на курсах ситуацию, и ей просто за пропуск во вторник и четверг задали в три раза больше. Ну и ничего: пока Катька была на курсах, она сидела в тишине, учила уроки и английский, а Митька играл под столом в свое вечное лего, иногда задевая плечом Мишкины коленки. А потом она одевала его в комбинезон, брала за руку, и они шли встречать Катьку на автобусную остановку. Митька вцеплялся в ладонь очень крепко – как давно, когда он только начинал ходить и боялся шлепнуться. Он вообще стал очень тихий, бледный, почти не разговаривал, и Мишка потихоньку от Катьки воровала из ее банки с витаминами толстых оранжевых медведей, разрезала вдоль и скармливала Митьке.
Опять пошли дожди, да такие, что на лужи страшно смотреть, – глубокие, бездонные, того гляди оттуда какая-нибудь скользкая гидра вылезет. Или протухший кракен. Люди вокруг почему-то тоже казались какими-то страшными, просроченными, бесполезными, и Мишка, не глядя в серые мертвые лица, обходила их, стараясь не наступать в лужи. Дождь лупил и лупил по капюшону куртки и никак не кончался.
Прошла еще неделя. Надо было собираться в лагерь. Но как? Куда деть младших? Тете Свете, папиной сестре, она позвонила сама – но та брать Катьку наотрез отказалась, а Митьку – тем более, потому что не возить же его в садик ей с Комендантского на Охту. Объяснять про родителей – а чем тетя Света поможет? У нее своя семья, работа, муж, дети… Зачем ей еще трое чужих? Да еще братовых, противных; наверное, у тети Светы с папой тоже только ругань. Мама это как-то разруливала раньше, в гости они семьями друг к другу ездили на дачи, но тети-Светин муж и папа чуть ли не каждый раз или разругивались, или молчали, как два кирпича, чтоб жен не огорчать. На кой такие гости… В общем, никто не поможет.
Мишке стало страшно. Если лагерь накроется медным тазом… Отец уехал то ли в Петрозаводск, то ли в Мурманск и не звонил. Денег осталось триста сорок рублей. Мать молчала.
И тут, вечером в четверг, когда в темных углах квартиры шебуршали черные голодные мальчики, а она сидела с тихим, косившимся в темноту Митькой, смотрела в учебник, и английские слова расплывались в мокрых глазах, позвонила Ангелина Поликарповна:
– Здравствуй, моя хорошая! В лагерь уже собралась?
И так ласково, будто с небес, звучал ее голос, что в темных углах стало светло и пусто. Мишка едва не разревелась и опять, как доброй фее, выложила ей все. Ангелина решила сразу:
– Младшего не могу взять. А вот Катюшку возьму на неделю с удовольствием. Она – девочка умная и ласковая, моей Анне всего на год больше, поладят.
– У вас есть дочка?
– Да, а я что, не говорила? Я вам с Катюшкой потому и помогаю: надеюсь, что и моей девочке кто-нибудь в трудную минуту поможет. Все, не волнуйся. Заканчивай четверть, а в субботу утром я возьму Анечку и поедем все вчетвером, отвезем тебя в Сестрорецк.
С Мишкиных плеч будто гора свалилась. И кстати за окном, от банкетного зала в соседнем доме, очередная свадьба запустила фейерверк, ликующими цветными вспышками загрохотавший чуть ли не прямо за стеклами. Счастье! Только надо придумать, чего наврать родителям.
Наутро, пораньше затолкнув Катьку в школу и скорей волоча Митьку в садик, она позвонила маме:
– Мам, привет! Все, я Митю в садик отвожу и забирать его вечером уже не буду, сама забирай. Вернусь – опять его возьму на недельку. Да, мам, я спросила, Катьке можно со мной в лагерь или нет, и знаешь, сказали, можно! Потому что мы многодетные, а там кто-то заболел, и они не знали, куда это место деть. А что она маленькая, так ничего, ну не справится, так сертификат не получит. – Мишка поражалась тому, какое рождается в ней складное и красивое вранье. Это что, тоже браслет так работает? Это и есть навыки коммуникации? – Там питание четырехразовое, прогулки, все такое.
– Собери ее как следует, – устало сказала мать. – Погода еще неустойчивая, штаны возьмите болоньевые для прогулок, там с залива всегда ветра, в Сестрорецке… А Митьку… Ну заберу; а если бабушке совсем плохо будет, воспитательнице какой заплачу, договорюсь, чтоб подержала у себя…
– Как бабушка?
– Да никак. Без сознания почти всегда, есть перестала, еле водичкой ее выпаиваю… Все, Мишка, пока, вон она стонет, укол надо сделать…
Митьку в садике она еле отодрала от себя. Он не ревел, даже не ныл – просто лип, обнимая за шею, и Мишке все казалось, что он беззвучно скулит. Она пообещала:
– Зайчик мой, вот я вернусь, и будет уже апрель, солнечная погода, я тебя возьму, и мы пойдем с тобой гулять долго-долго, только вдвоем, все детские площадки обойдем. Хорошо? Даже на ту большую в парке сходим, с самолетом, помнишь? И на пруду хлебушком уток покормим, да?
Митька кивнул. Вздохнул, как взрослый, отлип и пошел в группу, не оглядываясь. А из группы сладко пахло молочной лапшой, какао и безопасностью. Заботой взрослых.
Пока от садика мчалась в школу, пустая рука без Митькиной лапки мерзла и все думалось, что врать нехорошо, что маме надо бы как-то помочь и с бабушкой тоже, – но разве она не помогает тем, что заботится о Катьке? И говорить маме, что Катьку заберет чужой человек, потому что Мишке очень надо в этот английский лагерь, – разве не значит расстроить ее еще больше, потому что понадобится снова решать, куда деть Катьку? И лагерь тогда точно накроется медным тазом, а отношения с Ангелиной Поликарповной испортятся.
Примечания
1
Добрый день, проходите, пожалуйста, менеджер сейчас подойдет (англ.).
2
До свидания, будем счастливы видеть вас снова (англ.).
3
Ангел твоей любви (англ.).
4
Мы вас ожидали! (Англ.)
5
«Весна в парке» (англ).