Натали Р.
Враг моего врага. "Конец фильма"
4.1
Встречи верны, неизбежны утраты.
Птица-рассвет из вечернего склепа…
Путь наш проложен по звездному тракту
Долгой дорогой от неба до неба.
Гакхан
Таксист был словоохотлив и любопытен. Косясь в зеркало на своего пассажира, он испытывал страшные муки. Мужчина сел к нему в аэропорту. Крупный, широкоплечий, лет пятидесяти, наголо бритая голова – чудо-прическа, одинаково эффективно скрывающая и лысину, и седину. Вообще-то вылитый гангстер с виду, только толстой золотой цепи и цацек не хватает. Мужик был в форме – темно-синий китель, такие же брюки со стрелочками, но знаков различия таксист под зимним плащом сперва не разглядел. Форма вроде флотская. Захлопнув пассажирскую дверцу, он уселся за руль и крутанул ключ зажигания, предвкушая занятный разговор.
– Ну что, командир? Дороги в небе ровные?
И тут пассажир на него посмотрел. И таксист понял, что до сих пор тот смотрел не на него. На машину, фуражку, бейджик, на фото полураздетой девушки на приборной панели… Взгляд бледно-синих глаз был ледяным, и таксист поежился.
– Бомж на помойке тебе командир, – с ходу расставил все по местам пассажир, а дальше последовала очень длинная тирада, целиком состоящая из не подлежащих печати слов, столь витиевато нанизанных одно на другое, что таксист аж челюсть отклянчил, вслушиваясь. Лишь к концу до него дошло, о чем в ней повествовалось – о том, для чего следовало бы приспособить его длинный язык. Тогда он язык чуть не проглотил. И больше не осмелился ничего сказать, ни разу за всю дорогу. Только страдальчески косился на пассажира, отвернувшегося к окну, и вздыхал.
В машине было тепло, и пассажир скинул с плеч плащ. Не в силах справиться с любопытством, таксист внимательно разглядывал его, не в упор, конечно: за такое этот тип, чего доброго, убьет, – а отражение в одном из зеркал. На груди – небольшая планка из разноцветных прямоугольничков, символизирующих какие-то ордена и медали. Видимо, не предмет особой гордости – к пятидесяти годам у каждого флотского несколько наград да имеется, если не за заслуги, то за выслугу, к памятным датам, к юбилеям. Зато к переливающемуся на другой стороне кителя восьмиконечному кресту пассажир относился не в пример серьезнее: поправил, отряхнул невидимые пылинки… На плече таксист приметил платиновую адмиральскую звезду. Если б не земная форма и не земные награды, этот головорез выглядел бы натуральным пиратским адмиралом, тяготеющим в свободное время к раздумьям.
Хайнриху было плевать, что о нем думает таксист. Не мешает думать ему самому – и ладно. Приказ явиться на Землю и предстать перед координатором был неожиданностью. Он ни на секунду не вообразил, будто Салима просто хочет его видеть, это не ее стиль. Либо она станет говорить с ним о его рапорте, поданном, когда главнокомандующий сошел с катушек и подговаривал его уничтожить земной же ГС-крейсер, либо о чем-то не менее серьезном. Он как следует позаботился о том, чтобы его отсутствие, каким бы длительным ни было, не сказалось на обороноспособности периметра, назначил толковых заместителей, устроил им профилактическую вздрючку, одну на всех… Сейчас орбитальная станция работала в штатном режиме, гости разъехались. Ремонт «Джона Шепарда» и «Джеймса Кирка» закончился, и не помнящие себя от счастья капитаны Кит Левиц и Сяо Чжу вели свои крейсеры к Нлакису, не по-детски радуясь прощанию с адмиралом Шварцем – как им хотелось верить, навсегда.
Такси вырулило на площадь перед тридцатидевятиэтажным зданием, у фасада которого трепетали, словно диковинные деревья на ветру, разноцветные флаги государств и государственных объединений Земли. Хайнрих поискал среди них австрийский, но красно-белые полосы в разных сочетаниях мелькали и тут, и там. Он не стал вглядываться. Бросил пришибленному таксисту купюру, вылез и запахнул плащ. На Манхэттене он был впервые, комплекс зданий ООН доселе видел лишь на картинках и в видеороликах. В реальности – гораздо более впечатляющее зрелище. Но выдавать в себе провинциала не хотелось. Он с независимым видом проследовал к входу и небрежно кинул охране:
– Адмирал космического флота Земли Хайнрих Шварц – к координатору.
Минутная заминка – изучение документов, сверка с базой данных.
– Вам назначено на 11.30, герр Шварц, – прощебетала девушка в официальном костюмчике. – Позвольте, я вас провожу.
Он пожал плечами. Девушка подвела его к лифту, строя глазки. Как же, адмирал – важная птица… Дуреха! Его сердце занято. А флиртовать с сотрудницами ООН – вовсе уж пошлость.
– Привет, неудачники, – бодро поздоровался он с гвардейцами, занявшими пост у кабинета координатора.
Начальник караула воздел очи горе. Молча, что характерно. Знал по опыту: зацепишься языком за Шварца – сам не рад будешь.
Из приемной выглянула секретарша.
– Адмирал Шварц? Проходите, Салима ханум примет вас.
И эта туда же, трепещет ресничками. Чтоб им провалиться, чертовым бабам. Любопытно, что на них так действует – мальтийский крест или адмиральская звезда?
Он прошел через приемную, шагнул в кабинет и отдал честь.
– Адмирал Шварц по вашему распоряжению прибыл. Какие будут приказы?
Кабинет координатора был достаточно просторным. Однако отнюдь не роскошным, как салон какой-нибудь киношной принцессы. Обставлен строго, мебель дорогая, но неброская. Серые кожаные кресла, рабочий стол с ноутбуком, овальный стол для совещаний в узком кругу, окруженный стульями, в углу – диван возле низкого чайного столика. На полу ковер сдержанной расцветки, бежевый с серым и темно-серым, на окнах бежевые жалюзи. А створка окна, кстати, приоткрыта.
– Вы оставляете открытым окно? – он укоризненно покачал головой. – Это небезопасно.
Изящная женщина в шелковом светло-коричневом костюме с улыбкой прищурилась:
– О безопасности следует печься в меру. Вас не смутило, что на входе у вас не отобрали оружие?
Хайнрих скосил глаза на лазерный пистолет и честно ответил:
– Нет.
Она засмеялась, подавая ему руку для рукопожатия. А вот как бы не так! Он ловко перехватил ладонь и прижался губами к тыльной стороне, как заправский рыцарь.
– Итак, приказы, – она посерьезнела и взяла со стола тонкую прозрачную папку. – Как вы верно подметили, они для вас есть. Я назначаю вас временно исполняющим обязанности командира ГС-крейсера «Ийон Тихий».
– Оба-на, – вырвалось у него.
– Вам надлежит отправиться в Ебург, где находится крейсер, и взять его под свое командование. Позаботиться о ремонте, заправке, что там еще делают с крейсером перед рейдом. Затем вы стартуете к Нлакису и принимаете под свою руку эскадру, блокирующую подступы к планете. Что скажете? – черные миндалевидные глаза требовательно обратились к Шварцу.
Само собой, ему было что сказать. По части выражения эмоций равных ему не имелось, пожалуй, во всем флоте. Беда в том, что словесные формы, в которые он обычно облекал свои чувства, были неуместны в этом официальном кабинете, перед лицом координатора. И он произнес то, что было позволительно:
– Служу Земле!
Она усмехнулась.
– Я и не сомневалась, адмирал. Присядьте и ознакомьтесь с документами, – она вручила ему папку, глазами указав на диван у чайного столика.
На «Максиме Каммерере», флагмане ГС-флота Земли, у кардинала Джеронимо Натта была прекрасная каюта, по комфортабельности не уступающая капитанской, должным образом освященная и оформленная в его вкусе. Иконы и распятия чередовались на стенах с коллекцией древнего оружия, не контрастируя, а вполне гармонируя со скромной, почти спартанской обстановкой. И все же это было не его место. Находясь на Земле, он предпочитал принимать посетителей не здесь, а там, где чувствовал себя в своей стихии – в храме. Байк-паркинг не мог похвастать древними соборами. Джеронимо облюбовал для своих встреч армянскую церквушку-новодел с невероятно носатым и столь же невероятно тактичным священником.
Перед кардиналом, завернувшимся в мантию и восседающим на жесткой скамье, как на троне, стоял епископ Ян Гурский. Взор его был потуплен, руки сложены на животе. Выслушав доклад, кардинал начал задавать неприятные вопросы, и епископ чувствовал себя неуютно.
– Итак, самопроизвольное срабатывание пусковой установки… – раздумчиво произнес Джеронимо Натта. – Как это могло произойти на освященном корабле?
Версию пуска ракеты по приказу капитана он не рассматривал. С Василисой Ткаченко он уже успел поговорить. Женщина пребывала в мятущихся чувствах, пыталась скрыть правду, но Джеронимо Натта поднаторел в выяснении истины. Раба Божья Василиса была виновна разве что в нетвердости веры, позволившей злу опутать ее, словно паразит свежее древо. Она пыталась бороться с этими тенетами – неэффективно, зато искренне. Джеронимо мало заботило, как с ней обойдется начальство и что ожидает ее за обман по законам мирским. По мнению Церкви, она заслуживала не кары, а помощи. Заблудшая овца получила вразумление, молитвы и пост избавят ее от остатка скверны – тем легче, чем дальше продвинутся монахи в Андах по пути борьбы с первопричиной. Джеронимо Натта хотел надеяться, что случившееся станет этой женщине хорошим уроком, и она обретет крепкую веру, оберегающую от всякого мрака. Будь ныне другой век, кардинал поступил бы строже, но по теперешним меркам Василису нельзя даже назвать отступницей, слишком многие подвержены сомнениям и колебаниям, слишком часто вера подменяется пустым исполнением обряда, слишком много соблазнов повсюду, и грех гордыни уже не почитают грехом… В этом контексте слабость изначально чистой души – не вина, а несчастье.
Однако если можно и должно проявлять снисхождение к пастве, то к человеку, на которого возложен священный сан, предъявляются совершенно иные требования. Кардинал остро взглянул на епископа.
– Вы ведь освятили бортовые агрегаты после ремонта?
Ян Гурский сглотнул.
– Ваше высокопреосвященство…
– Да или нет? – грозно вопросил кардинал, подавшись вперед.
– Э-э… нет, – сокрушенно признался епископ.
– Почему? – тон кардинала стал опасным.
Ян Гурский замялся.
– Неужели не успели? – желчно промолвил Джеронимо Натта. – Не так уж много времени занимает это таинство! А важность его очевидна.
– Я… Ваше высокопреосвященство, освящать крейсер, который называется «Дарт Вейдер» – это кощунство! – выпалил епископ.
– Насколько я помню, этот крейсер называется «Анакин Скайуокер», – холодно заметил кардинал.
– Да, но какое из этих названий лучше отражает суть?
Джеронимо Натта скривился, как от кислятины. Он был далек от мысли недооценивать значение слова, как-никак по слову Божьему создавалась Вселенная. Но пустой демагогии не любил.
– Я понял ваш тезис, Гурский, – сухо проговорил он. – Взять, например, вас. Некоторые называют вас епископом. А я назову мудаком. Какое название лучше отражает суть?
Щека Яна Гурского нервно дернулась, лицо залил нездоровый румянец.
– Вы не справились со своими обязанностями, Гурский. Хуже – вы пренебрегли ими. Вы не смогли дать утешение и вразумление Василисе Ткаченко, когда она их искала. Да, это говорит лишь о вашей неумелости и несостоятельности как духовника. Но вот то, что вы сознательно не провели таинство освящения крейсера, оставив его открытым для козней врага рода человеческого, заставляет усомниться в цвете вашей собственной души.
Епископ побледнел.
– Ваше высокопреосвященство, я истинно верую в Господа нашего Иисуса Христа. Возможно, я допустил ошибку, но… Я никогда не…
– Чтобы не допускать впредь ошибок, вы будете служить Церкви там, где ошибиться невозможно, – под гулкими каменными сводами голос кардинала звучал, как приговор. – Будучи облечен доверием его святейшества Бенедикта XXV и всеми необходимыми полномочиями, я лишаю вас епископского сана. Дозволяю вам избрать для себя любой монастырь. Надеюсь, несколько лет в обители избавят вас от гордыни и суесловия и охранят от глупостей, которые вы могли бы совершить в иных обстоятельствах.
Подбородок Яна Гурского дрогнул.
– Ваше высокопреосвященство, это очень суровая кара! Я служил со всем рвением, просто…
– Просто оказали дьяволу небольшую любезность, – едко подсказал кардинал. – Если вы не потрудитесь замолчать и смиренно принять наказание, Гурский, я выдам вас главнокомандующему космофлотом как виновника предательского термоядерного удара по ГС-крейсеру Земли. После того, что сделает с вами этот человек, не признающий христианского милосердия, вам костер избавлением покажется.
Бывший епископ содрогнулся и молча склонил голову.
Хайнрих закрыл папку и выжидательно уставился на Салиму верноподданным взором, который, по его мнению, неплохо ему удавался. С точки зрения Салимы, Шварц слегка переигрывал. Артист!
– Конечно, адмирал, в вашем назначении есть несколько несообразностей, – проговорила Салима, как бы соглашаясь. – Но, надеюсь, вы понимаете, почему я поручаю «Ийон Тихий» именно вам?
Хайнрих изобразил мыслительный процесс и брякнул:
– Потому что я ваш любовник.
Она улыбнулась почти против воли.
– Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не путать причину со следствием.
– А ничего, что я никогда не пробовал управлять ГС-кораблем?
– Пилоты на «Ийоне» есть. Там не хватает толкового командира.
– Что с Гржельчиком? – поинтересовался он.
– Капитан Гржельчик в монастыре.
Хайнрих вздернул бровь.
– Он что, вдруг узрел величие Господа и решил постричься в монахи?
Она покачала головой, погасшая улыбка не вернулась. Даже странно.
– Хайнрих, ты ведь верующий человек, – сказала утверждающе, но с толикой вопросительной интонации. Не уверена была? – Насколько глубоко ты религиозен?
– Ровно настолько, чтобы не менять свою веру, – он хорошо помнил ее предложение принять ислам и заманчивое обещание. – Я добрый христианин, Салима. Командор мальтийского ордена, между прочим, – он погладил крест.
– Хорошо, – кивнула она, не став, против ожиданий, вновь поднимать тему перехода в ислам. – Все равно, какова твоя вера, лишь бы она шла от света и была достаточно крепка.
Салима пересела на диван рядом и посмотрела прямо в глаза адмиралу Шварцу.
– Об этом мало кто знает… Я решила пока воздержаться от публичного выступления, но ваша Церковь в курсе. Капитан Гржельчик подвергся прямой атаке темной силы. Ее называют по-разному в разных религиях, но суть от этого не меняется. Удар был мощным, кое-кого позадевало. Сейчас за Гржельчика идет борьба. Между церковниками и… понимаешь?
Он присвистнул. Известие оглушило, и заковыристое ругательство вырвалось само собой. Он виновато посмотрел на Салиму, она ничего не сказала.
Он потянулся к ней и ободряюще обнял за плечи:
– Правильно. Рыцарь-командор мало какой черной дряни по зубам. Можешь быть спокойна за «Ийон»… и за своего сына, конечно. Ты же меня знаешь. Любые враги еще на подходе кровавыми слезами умоются, будь они из плоти или из тьмы, я их оттрахаю всех разом, а потом по очереди, по самые… – он осекся и взглянул на нее смущенно: – Блин! В переносном смысле, честное слово.
Она наконец улыбнулась.
– А что главнокомандующий думает насчет моего назначения? – полюбопытствовал Шварц. – Он же меня страсть как любит, еще сильнее Гржельчика.
– Господин Максимилиансен отстранен от должности и находится под следствием.
– Твою мать!.. – он икнул и поспешно уткнулся в папку, пряча неловкость. Ни хрена себе, новости в мире!
Взгляд сфокусировался на первой попавшейся бумаге, и Хайнрих, увидев название города, вспомнил, о чем хотел спросить.
– Салима, а как «Ийон Тихий» оказался в Ебурге? Там и космодрома-то нет.
– Все космопорты Земли по приказу господина Максимилиансена отказали «Ийону» в посадке, – бесстрастно произнесла она.