Маринка, поправив уздечку и седло, дала из рук какое-то лакомство, быстро и легко вскочила на лошадь верхом. Не успел я опомнится, как она понеслась по-над речкой.
– Вот озорная девчонка, – услышал я рядом голос Фомича, – такие нигде не пропадут. Втроём мы стали наблюдать, как она лихо управляла лошадью, грациозно восседая в седле. Фомич, то и дело восхищаясь её смелостью, приговаривая:
– Лошадь её слушается, знаешь почему? – Она чувствует наездника, его смелость и силу! Лошадь – умное животное!
И, обращаясь ко мне, говорит: «если ты будешь говорить с лошадью, она будет говорить с тобой, Вы узнаете быстрее друг друга. Если ты не будешь говорить с ней, то ты не узнаешь её, а того, чего ты не знаешь, ты будешь бояться!»
Насколько оказался прав конюх, я узнал через несколько минут, когда Маринка передала уздечку в руки конюха:
– Ну, джигит, покажи теперь ты, на что способен!
Я от страха сразу же забыл всё, о чём говорил мне Фомич. Молча подошёл сбоку, подпрыгнул, чтобы лечь на седло, но попытка оказалась неудачной, и я свалился назад под общий хохот.
И только с помощью сестры и Фёдора я влез на седло, естественно, мои ноги до стремян не доставали, я ногами обхватил живот лошади и лёг на её холку.
Но седло мешало крепко прижаться к телу умного животного.
И в тот момент, когда Фомич пытался передать мне в руки уздечку, лошадь стала подпрыгивать, стараясь сбросить меня из седла, как нерадивого наездника. Я крепче ухватился за холку коня и стал с испуга шептать ласковые слова. Лошадь перестала брыкаться, ухом повела и медленно пошла рядом с Фомичом. Я ухватился двумя руками за седло, покачиваясь телом в такт шагам лошади. Какое-то время рядом с нами шёл конюх, и только убедившись, что лошадь спокойно приняла наездника, передал уздечку мне. Гордость распирала мою грудь. Я преодолел страх, но самое главное, в глазах сестры продемонстрировал свою смелость и решительность. Сколько я сделал ходок вдоль реки, не помню, но мысленно стал постигать смысл существования конного человека в недалёком прошлом. Кубанский казак без коня ничего не значил. На коне, и только на коне смотрелся казак воином, способным защитить Кубань, а с ней и всю Русь от набегов чужестранцев. Мне казалось, что лошадь подо мной чувствует человека, умеющего ценить её красоту. Ну и что под Маринкой лошадь летела, как пуля, не стуча копытами, зато подо мной отстукивала биение моего сердца. Не скрою, мне передалось от лошади её достоинство, с которым она слушалась меня.
Ах, юность, юность, как хочется быть любимым и любить без памяти. От этих мыслей я долго не замечал усталости, напряжения всех мышц тела и ног. Когда возле костра я слез неуклюже с лошади, на первых порах шага не мог сделать, ноги занемели и не слушались меня.
5. Ночь в горах
Как только солнце скрылось за горами, начало быстро вечереть. Фомич, отправив сына домой, стал готовить приправу для долгожданной ухи. Мы, же предупредив Фомича, пошли купаться, захватив с собой полотенце.
Мы идём не спеша, по-над речкой на высоком её берегу, рядом внизу под ногами шумит река и совсем рядом беспечно шелестит трава, сочная и высокая. Я не смело посматриваю на сестру, как бы предвкушая увидеть её голой и такой желанной. Я боюсь её привлекательности, стараясь не спугнуть её желаний искупаться голой – молчу, как воды в рот набрал. В её глазах, в которые я заглядываю изредка, встречаю тоже волнение и переживания. Я постоянно опускаю глаза для приличия, упиваюсь тишиной и пением кузнечиков. Мы уже не слышим, как потрескивает костёр, как лошади жуют траву, тихим шагом ступаем на висячий мост, который как старый друг принимает нас в свои объятия и помогает спокойно перебраться на пологий берег реки. Ступая осторожно по гальке направляемся в сторону станицы, где река свой бег замедляет и вода теплей.
Я не заметил, как быстро стемнело, только на высоком берегу, как маяк горел наш костёр, а вдали на небе загорелась яркая Венера. Маринка взяла меня за руку и повела к высоким липам, которые я ещё приметил днём.
– Будем раздеваться по очереди, неожиданно услышал такой милый и долгожданный голос сестры. – Ты только отвернись! Когда я войду в воду, я тебе крикну: «Можно!» Купаться будем раздельно, недолго, а то Фомич будет волноваться.
Мы разжали руки, я отвернулся и стал чутко прислушиваться к разным шорохам, хотел уловить главный момент: снятие халата и удаляющийся шорох гальки, но из-за шума воды ничего не расслышал, лишь только:
– Уже можешь раздеваться!
Голос сестры, заглушаемый шумом воды, я всё-таки расслышал, но где-то вдали. Я повернулся к реке, ища глазами сестру, вижу, она стоит по грудь в воде и машет мне рукой. Волосы её развиваются от чуткого ветра, который стелился по-над водой с чёрных гор. Мне стало не по себе, я даже испугался, представляя водяного и русалок в реке.
Слышу голос сестры:
– Чего тянешь, отойди несколько метров в сторону, чтобы тебя не было видно, и раздевайся, да поживей! Вода не очень тёплая, долго не выдержим!
Я отошёл метров пять от того места, где раздевалась сестра, быстро снял с себя одежду и стал медленно заходить в воду.
Холодная вода так сковала моё тело, у меня хватило смелости и сил зайти в воду только по пояс. Я стою в воде и пошевелиться не могу. Смотрю сестра, наклонившись и прикрывая грудь руками стала быстро приближаться ко мне. Сбросив руки с груди в бешеном темпе стала ими работать, обливая меня речной водой с головы до пояса. Набрав воздух в лёгкие, я нырнул с головой и стал приближаться к её ногам, пытаясь их обхватить. Я уже не чувствовал, что вода холодная и дно скользкое! Куда делись страх и стеснения!
И в тот момент, когда мои руки коснулись её ног, и я стал ими перебирать так, чтобы добраться до заветной цели, как ощутил, что мою голову обхватили крепкие руки сестры и не дают мне сделать соблазнительное дело! Я пытаюсь вырваться из этих жёстких объятий, однако все усилия мои тщетны.
Запас воздуха иссяк, я хватаю ртом воду, чувствую, силы меня покидают, отталкиваюсь что есть силы руками и ногами от сестры. Вынырнув из воды, стал извергать воду фонтаном, откашливаясь, еле добираюсь до берега. В глазах пошли круги, и я потерял сознание. Пришёл в себя, как говорила сестра, быстро, напугав её до смерти. Слышу далёкий голос сестры:
– Ну и напугал ты меня!
Она держит мою голову на своих голых коленях, опрокинув её вниз. Какое-то время я ещё не сознавал: мы голые! И здесь, забыв о красоте женского тела и в каком положении мы находимся, я вскочил на ноги, как ошпаренный, и стал кричать:
– Дура, психопатка! Бешеная!
Сестра встаёт на ноги и как ни в чём не бывало говорит:
– Отвернись, бесстыжий! Дай одеться!
Она надевает трусики, потом халат, а я уставился глазами на неё и икать начал. То ли от испуга, то ли от нервных потрясений и холодной воды. Слышу:
– Будешь знать, как в чужой огород без спроса лазить!
– Ты что, не понимаешь, что меня чуть не утопила!
– Чуть не считается!
Ещё не понимая, что произошло, махнул рукой, развернулся и стал одеваться, судорожно откашливаясь и икая. Потом ничего не говоря, молча пошёл вдоль берега по направлению моста.
Я чувствую, что теряю волю над собой, становлюсь неуравновешенным и сердитым. Слышу, как под ногами шуршит галька, раздражая меня. Я сердито говорю: – Что плетёшься сзади, догоняй!
Она начинает быстро приближаться ко мне, берёт меня за плечи, потом за голову и крепко целует в губы, при этом приговаривает:
– Ну, прости меня, дуру!
Я обнимаю её крепко за талию прижимаясь к ещё мокрым грудям и чувствую, что закипаю животной страстью. Сестра это почувствовала и как-то ласково-повелительно:
– Пойдём, нас уже, наверно, заждались, уха стынет!
И в это время прогремели два выстрела и над рекой взлетела ракета, осветив округу.
– Вот видишь, Фомич сигналит. Он всегда берёт в ночь, когда пасёт лошадей, двустволку и ракетницу.
В каком-то полусумасшедшем состоянии мы дошли до середины моста и не сговариваясь остановились.
Из-за горы появился большой жёлтый круг луны. Я только сейчас заметил, как над рекой стал стелиться туман. Мне показалось, что плывём куда-то вверх против течения воды и тумана.
Обида моя нелепая стала исчезать, просветляя мой ум, затуманенный страстью и минутной слабостью. На душе стало гадко и омерзительно, смог ли я после этого честно смотреть в глаза тётушки.
Я ещё не сознавал, что она мечтает сохранить девичью честность и непорочность своей дочери. Она особенно важна в сельской местности, где на одном краю станицы чихнёшь, а на другом слышно.
В деревне, как нигде понимаешь, что ранняя физическая близость нарушает все нравственные устои крестьянства. Где семья не столько ячейка общества, сколько его фундамент.
Живя в сельской местности, где на природе девичий организм развивается быстрее мальчишеского, матери рано начинают бояться за девчат.
Пройдя все тяготы сельской жизни, родители знают, как никто, что требуется нашему брату – только красивое тело. Для этого безбожно готовы врать о высоких чувствах, говорить о возвышенной поэтической любви. Я вцепился в металлический трос и задумчиво проговорил:
– Маринка, если бы я упал с моста в реку, ты бы бросилась меня спасать?
Сестра посмотрела на меня с удивлением и говорит:
– Ты ещё и максималист! А ты сам как думаешь?
В это время висячий мост зашатался, на другом конце его появился велосипедист. При лунном свете отчётливо высветилась женская фигура, выплывающая из-под высоких крон лип.
– Маманя приехала, ни слова, что мы купались голяком!
– Заказано!
Мы бросились встречать непрошенного гостя, я же, не разделяя мнения сестры, обрадовался появлению ещё взрослого человека в нашей компании. Тётушка сразу полезла к нам с расспросами, что мы здесь делаем на реке в такое позднее время,
Идучи по мосту, требовательно продолжала:
– Ваше место около Фомича и ни шагу от него. В лесу в такое время любой зверь может появиться. Я, как только увидела сигнал ракеты, сразу догадалась, что Фомич вас или ищет, или кличет на ужин. На велосипед и к вам. Благодать, ночь такая лунная, что читать можно! Я, глядя на тётушку насмешливо молвил:
– Вы что, тётушка, хипеш нам устроили?
– Поговори ты у меня, совсем тётку не чтишь. Словечки уличные, блатные, не читаешь ничего, ничего не любишь.
– Вы тётушка, какая-то сердитая сегодня.
– От чего не сердиться, намаешься весь день, а ночью от вас покоя нет, так дурно делается.
– Отчего же дурно, тётя? Мы взрослые, за нас беспокоиться не стоит!
– Не стоит, говоришь, беспокоиться? – переспросила тётушка и, взглянув на Маринку, добавила:
– А кто по ночам у костра не сидит, а шастает где попало. Ни шагу от Фомича! Сейчас, я ему задам перца, будет знать, как самовольничать. Я же ему наказывала – глаз с вас не спускать!
Тётушка, косясь на меня лукаво, в какой-то момент, когда я замешкался, ловит мою руку и ласково прижимает к себе:
– Горе ты моё луковое, растёшь без присмотра и ласки отцовской не знаешь. Вольность твоя и свобода к хорошему не доведут. И здесь она сгоряча добавляет:
– Мужики только умеют красиво разглагольствовать о любви. Возьмём твоего отца, хотя он мой и родной брат, но скажу честно: нет у него совести и честности. Каждой встречной женщине клянётся в любви. Вот тебе и верность, и порядочность.
– Мама, ну при чём здесь твой брат, когда в нашей станице куда ни глянь полно безотцовщины.
– Доченька, ты не путай разные вещи, последствия войны и безнравственное отношение к семье.
– Мама, ты не права, никто не имеет права упрекать и осуждать мужчину за то, что он живёт, как ему хочется и с кем ему нравится.
– А как же нравственные обязанности, – возмутилась тётушка.
– Мама, ваши нравственные нормы нам с братом боком вышли, и в первую очередь тебе, а могли жить припеваючи в полноценной семье. Сколько у тебя было ухажёров, всех отвергла из-за этой морали, мол, член правления колхоза, член партии, депутат районного совета, выходит, и полюбить не может!
– Так что же получается, любя человека, ты не признаёшь верности?
– Мама, в первую очередь между людьми должна возникнуть любовь, а потом взаимное доверие, а уважение в семье потом строится.
– Какая ты умная стала у меня, каких книжек начиталась, а вот окунёшься в эту жизнь и поймёшь, что есть совесть и уважение людей.
Уважением людей надо дорожить. Правда природы в нашей праведной жизни – по совести. Надо иногда включать и свой разум.
Тётушка передала велосипед Маринке и вдруг обхватив меня за плечи, поцеловала в щёку. Она не много помолчала, а потом страстно произнесла:
– Я считаю, у каждой женщины есть своё право – право над собой. Однако разнузданность и разврат осуждаю. «Нас сейчас и рассудит Фомич», – произнесла тётушка, не доходя несколько метров до костра,
– Фомич! – позвала тётушка, – разреши, пожалуйста, наш спор.
Фомич встал во весь рост возле костра, пламя осветило красное лицо конюха.
– Ты случайно не выпил? Смотри у меня! Почему за ребятами не следишь?
Фомич затянулся папироской.
– Вы меня унижаете своей подозрительностью. Я за ними следил, видел: как они купались, как стояли на мосту. А как заметил ваш приезд – сразу успокоился.
– Вот молодец, а то я собралась тебя ругать! Маринка, подай сумку.
Тётушка достаёт из сумки бутылку самогона и кусок сала с зелёным луком. Мы усаживаемся вокруг костра на брёвна. Фомич в алюминиевые котелки наливает каждому горячей ухи. От её запаха побежала слюна. Он берёт бутылку самогона и прячет её подальше от глаз и в то же время спрашивает:
– Ну о чём спор?
– Об отношении мужчин к женщине, – промолвила тётушка, – хороши все мужчины, пока не наигрались с женщиной! Встретил молодую и с глаз долой, о детях забывают и о своём долге.
– Нет, с этим я согласиться не могу, заметил конюх. – Если бы женщины были добрее и могли прощать некоторые мелкие шалости мужчинам, так и несчастий бы столько не было, и разводов меньше.
– Да что это ты говоришь, Фомич, возразила тётушка, какая чушь несусветная. Это, наконец, смешно! Почему по вашей прихоти дети должны страдать!
6. У костра
Редко когда чья-то живая душа захочет нарушить покой природы, разговаривая громко с близкими людьми у костра возле реки. Притягательная сила огня и воды известна испокон веков, и каждый живущий на земле в той или иной степени ощущал её магическое воздействие на свою нервную систему. Когда смотришь на огонь и воду, душа если и говорит – то только не о себе, не о своих хлопотах, а о той природе, которая не только гармонично уживается с человеком, но и способна лечить его от нервных недугов и стрессов. Для утешения и успокоения своей души достаточно было мне сбежать с уроков на Кубань; развести костёр, сесть возле него и, стряхнув с себя груз ненужных забот и тревог, слушать только шум реки и треск костра.
После питательной ухи и крепкого чая из чабреца меня так разморило, что глаза стали слипаться, а слух перестал улавливать отдельные фразы тётушки и Фомича. Я уже не слышал сладкого голоса Маринки, дремал, клевая носом, прямо сидя на бревне.
Слышу, как мужской голос из далека говорит:
– Ишь, как ребят разморило, а женский голос вторит ему: – Да!
И вдруг стало тихо, не слышно шума реки, ни треска горящих дров, лишь усыпляющий запах сосны глубоко проникал вместе с теплом от костра в моё тело.
Сколько я дремал, не помню. Очнулся от того, что чувствую, чьи-то руки меня поднимают. Открываю глаза, а Фомич укладывает меня на подстилку из сена, рядом с Маринкой. Смотрю на тётушку, а она, вглядываясь в дочь, как мне показалось, расцвела в совершенно счастливой улыбке. От созерцательного настроения у меня и сон куда делся.