Маринка спросила время. Фомич вытащил из кармана ручные часы «Победа» и, оправдываясь, что ремешок порвался, произнёс:
– Пятнадцать минут десятого!
– Ой, – воскликнула сестра, – собираться надо домой! А потом уже серьёзно, по-взрослому промолвила, как-то вежливо:
– Жениться Вам надо, Фомич. Ежели вы с мамкой сладить не можете, то ищите бабу. Чтобы вас ценила и служила вам, как собачонка. Иначе толку не будет. Вон, кроме мамки, сколько гарных баб в станице, это с мужиками дефицит.
Она подняла велосипед с земли и зычным голосом, приказным тоном:
– Что расселся, вставай – пора домой, дел дома под завязку хватает.
Я вскочил с земли на ноги, и мы медленно, как бы раздумывая, направились к мосту. Отойдя метров сто от нашей ночной стоянки, Маринка вдруг неожиданно заявила:
– Фомич меня раздражает, как так не может понять, что моя мамка ему не пара.
Я оглянулся назад. У костра по-прежнему находилась одинокая фигура конюха, как бы подчёркивая, что в его жизни не осталось простых последних желаний.
8. Чем отплачу за этот день
Как только мы покинули мост, Маринка сразу стала меня торопить:
– Садись быстрей на раму!
Я стал отказываться, боялся, что она не справится с управлением и мы вместе где-нибудь завалимся на пыльной дороге.
– Я пойду лучше пешком, заявил я неуверенно.
– Садись не трусь, ломаешься, как сдобный сухарь!
Я боязно влез на раму, крепко уцепился за руль. Только успел для храбрости прокричать: давай газуй, – как Маринка лихо вскочила на седло, и мы поехали. Подбадривая сестру, я только и успевал кричать на всю окрестность:
– Вау!!! Вау!!! Вау!!!
Маринка быстро и легко крутила педали, повторяя одно и то же:
– Не держи крепко руль, а то в кошерах окажемся!
Как только мы выскочили из-за поворота на нашу улицу, Маринка вслух, радостно заметила:
– У нас гости! – Одну, Волгу узнаю – председательская, а вторая, возможно, важного гостя из Краснодара.
Она загадочно заговорила:
– Вишь ты прибыл! Кто проболтался, что ты у нас отдыхаешь?
Около калитки, ещё не заходя во двор, узнал по голосам нежданных гостей. Под виноградным навесом за столом сидели отец, дядя Григорий, незнакомый молодой мужчина, как оказалось, председатель колхоза, а между ними молодая красивая женщина.
– Это новая пассия твоего отца, – тихо шепнула мне на ухо сестра.
Я внимательно, с интересом стал рассматривать её, сравнивая с матерью.
Мои наблюдения прервала тётушка:
– Ну сколько можно вас ждать! Уже и солнце в зените, а вас всё нет и нет!
– Да мы, мама, не голодны. Но с вами посидим вместе, я рада, что у нас такие редкие гости.
Я сразу догадался, что сестра лукавит, лишь потому, как новая пассия моего отца смело и ловко ухаживала за мужчинами и так приветливо всё время обращалась к тётушке, стараясь её мысли разгадать заранее! Она непринуждённо через несколько минут стала обнимать мою сестру, не обращая никакого внимания на меня. При этом так назойливо хвалила сестру, как бы подчёркивая мою никчемность, чем вызывала у меня только раздражение и злость. Я едва себя сдерживал, чтобы не нагрубить кому-нибудь за столом.
До меня с трудом, как до жирафа, стало доходить, что отец с этой женщиной – частый гость у тётушки. Растревоженный одной мыслью, почему об этом мне ничего не рассказала Маринка, я уселся рядом с тётушкой, которая постоянно отвлекалась от стола, подавая всё новые и новые блюда, которые я в своей жизни никогда не пробовал.
Отец вёл неторопливый разговор о хозяйственной деятельности колхоза, обещал помочь запчастями для тракторов, комбайнов и автомашин. Я знал, что это он сможет сделать, так как к этому моменту уже возглавлял важный отдел в краевом управлении сельского хозяйства и никогда не забывал родную станицу.
Моё детское чутьё и свежее, чуткое восприятие жизни подсказывало, что и с этой женщиной, как и с предыдущими, отец долго жить не будет. На этой мысли и прервал мои раздумья отец:
– Вот, приехали посмотреть, как ты здесь живёшь. Кой-чего тебе привезли.
– У меня всё есть, – промолвил я, ожидая самого главного вопроса, столь неприятного для меня, что захотелось немедленно встать из-за стола.
– Сиди! Сиди!
– Ну, рассказывай, как школу закончил, не остался ли, как всегда, на осень.
Болезненная тема для меня вдруг обескуражила, я не знал, как к ней подступиться. Отец при всех стал высказывать неудовольствие, как воспитывает меня мать:
– Говорил я ей ещё три года тому назад, отдай его ФЗУ на завод Седина. Не послушалась, теперь что с тобой делать?
– Братик, от стыда можно умереть, от того что ты так говоришь! Судьба сына, родного, совсем редко приходит тебе на ум! Ты даже не знаешь, что в Ф. З. У. берут только с четырнадцати лет. Ребёнка нажили вдвоём, а всю тяжесть забот возложил на Татьяну. Выстудилось, очерствело сердце твоё, в этой сладкой жизни.
– Сестра, ты неправа, в моей душе есть место для сладкого и для горького, порой не могу только разобраться, что душа требует! Ну, теперь понятно, почему ты бываешь трезвым редко.
И здесь я услышал голосок доброй кобры:
– Может, пусть поступает в сельхоз техникум. Друг твой директор техникума, переговори с ним! – Позорится, на первом курсе же отчислят. Бери пример с Маринки, на медаль тянет. Тебе, правда, до медали как до Киева пешком. Иди пока не поздно на завод, какую ни будь рабочую специальность получишь.
Тётушка вдруг встала из-за стола и раздражённо выпалила:
– Попрекать женщину все мастера, а ответственность нести вдвоём за сына не могут или не хотят! Тётушка посмотрела укоризненно на отца, давая понять, что тема закрыта. И в это время председатель колхоза подозвал к себе Маринку, по-отцовски обнял её и, обращаясь к тётушке, предложил дочери поступать по направлению колхоза в сельхозинститут на зоотехнический факультет. Развивая свою мысль, он посоветовал серьёзно подумать над этим вопросом, при этом подчеркнул: колхоз будет платить повышенную стипендию и общежитие оплачивать.
Маринка, глядя на мать, как отрезала:
– Хватит нам в семье одного животновода!
Тётушка, склонив голову набок и прищурив глаза, думала о другом, не сомневаясь в правильном выборе своей дочери. Её волновал серьёзно житейский вопрос, почему мужчина выбирает ту, а не другую женщину, не задумываясь о последствиях этого выбора, порой опасного. Причин, конечно, много, как положительных, так и отрицательных. Главная причина любовь! Но она не вечна, часто быстро проходит, а где обязанность и ответственность за судьбы детей. Тётушка неожиданно засмеялась и глядя в глаза отца, заметив, что из-за стола встала его новая пассия, промолвила:
– Петро, с нечистой силой ты связался! Баба хотя молодая, но хитрая. Облапошит тебя, оставит голым, без кола и двора. Пока, не поздно, возвращайся в семью. У тебя растёт хороший парень! Она внимательно посмотрела на отца, а тот только хмыкнул и ничего не сказал. Мне стало обидно, я встал из-за стола и пошёл на хоздвор. Удушливый ком подкатил к горлу, но я сдержал слёзы и промолвил:
– Без тебя проживём!
Я не заметил, когда со мной рядом оказалась сестра. Она обняла меня за плечи и, заглядывая мне в глаза, вдруг произнесла:
– Ты держался, молодец, здорово! А Мамка-то, мамка, как отбрила твоего отца! Будет помнить долго!
– Такие ничего не помнят, вымолвил я, сдерживая слёзы.
Всё, что можно было припомнить в этот миг, я вспомнил, как свой страшный сон. Неужели всё это было со мной, подумал я, – надо браться за ум пока не поздно! И повернувшись лицом к Маринке, не веря ещё своим словам, заявил:
– Маринка, ты заметила, как борзел отец перед этой сукой, а она сплошной косяк, как зыркнет на него своими глазами, как кобра, и ушла! Я немного помолчал и уже в другом, услужливом тоне обратился к сестре:
– Маринка, помоги мне осилить школьную программу.
Она, не сдерживая радости, проницательно глядя на меня, произнесла:
– Этого часа я ждала! Я рада тебе помочь!
В этот же день, вечером, гости разъехались, унося с собой неопределённость и чувство неуверенности. Я уже знал, что мне надо делать, чтобы измениться в лучшую сторону.
9. Банный день
Медленно и беззвучно захватила меня учёба под руководством сестры. Я полностью подчинился её порядку и её воле. Характера моего хватало на то, чтобы упорно двигаться, осваивая новые и новые программы, не ропща и не вздыхая, как будто в чане души кто-то размешал веру и надежду и дал мне её выпить. Мечта закружила меня. Скоро я уже хорошо понимал, что я делаю, зачем себя я так мучаю. Много из того, что меня мучило: успеть бы к осени нагнать своих сверстников – становилось реальностью. В каком-то обновлённом порядке знания стали накапливаться, как бы говоря: пришёл твой черёд! Учёба меня захватила. Я чувствовал приятную освобождённость от страха и непонятной тяжести. Я сбросил душевный груз переживаний, расправил плечи и целиком подчинил свою волю требованиям сестры. К концу июля тревога и беспокойство души меня покинули, появился интерес: а что там впереди?! Мне не было суждено тогда понять, чья сила и воля вела меня – сестры или Божья! Так как эти силы слились воедино и подчинили мой разум к благоразумию. Конечно, в процессе подготовки возникало много вопросов, на которые я тогда ответить не мог, да и сейчас бессилен перед рядом вопросов. Как бы там ни было, когда в последнюю декаду августа мать приехала за мной, она меня не узнала, настолько произошли во мне внутренние перемены. Я стал заниматься зарядкой, делать утренние пробежки, подтягиваться на турнике до пятнадцати раз. Но самое главное: из моего лексикона исчезла половина уличного жаргона. Новость, которую привезла мать, меня ошеломила. Я буду учиться в новой, самой престижной школе города – базовой пединститута. Узнав об этом, я несколько минут сидел не шевелясь, рассеянный мой взгляд не мог поймать предмет, на котором я бы мог сосредоточить своё внимание. Потом, опустившись на землю, спросил:
– Как тебе удалось это сделать?
Я знал, что с таким табелем успеваемости мне закрыты двери в любую школу десятилетку. Кому нужны такие заботы – ещё на три года, когда от своих двоечников голова болит, не знают, куда их спихнуть после седьмого класса.
– Сынок, не всё так просто. Я обегала пороги многих школ, но все отказывали в моей просьбе, а как по телефону соединялись с твоей прежней школой, то как чёрт от ладана отмахивались от меня. Случайно встретила в районо своего фронтового товарища, директора школы Исаченко: он на свой страх и риск взял тебя в свою школу. Теперь, сынок, придётся оправдать его доверие.
Тревога, смешавшись с непонятным доселе мне чувством ответственности, заставила задуматься, аж на лбу пот выступил. Подавленность мою сразу заметила сестра и одобрительно вымолвила:
– Не подведёт, тётя, не волнуйтесь!
Тётушка, глядя на меня, сразу же стала нахваливать меня, а сама, видимо, ждала, что маманя станет расспрашивать об отце. Но маманя делала вид, что её этот вопрос не интересует, хотя она часто спрашивала, кто был в гостях, как мы проводили время, ездил ли я в гости к дяде Григорию. Тётушка подробно рассказывала о моих успехах в учёбе, не затрагивая пребывания отца в гостях: короткого, но яркого. Наконец тётушка объявила: сегодня у нас праздник и по этому поводу устроим банный день. Быстро на вечер распределили обязанности. Я стал готовить дрова для баньки, натаскал воды в котёл и возле баньки в бочки. Женщины заботливо стали готовить ужин, я же внимательно и ревниво наблюдал за матерью, улавливая каждое её желание. Воспитанный одной матерью без отца, я эгоистично воспринимал её потребность быть в курсе жизни отца. Она внешне не подавала вида, но я знал, что она до сих пор его любит. За приятной суетой как-то не заметили, что солнце село. Женщины заторопились в баньку, где уже была растоплена печь и кипела в котле вода. Я же остался сидеть под виноградным навесом ждать своей очереди и отгонять котов от стола. На душе было отрадно и в то же время уже охватывала грусть расставания, а неизвестность тревожила. Я встрепенулся, когда услышал громкий смех возле бани и всплеск воды. Распираемый любопытством, я вышел из беседки и стал подглядывать за их проказами. Голые, красивые женские тела по очереди ныряли в бочки с головой. Я силился понять и рассмотреть, где моя мать, так и не смог. Все были статные, фигуристые, с высокими грудями, мокрые волосы закрывали их лица, разобраться в этой красоте было невозможно. По телу нельзя было определить возраст хозяйки. А им тогда было: матери – 38; тётушке – 40 и сестре -16 лет. До конца не познавшие мужской ласки и внимания сохранили чистоту и преданность своей первой любви. После войны прошло уже 9 лет, а они до сих пор при такой красоте – одиноки: одна при живом муже, а другая по вине чужой чёрной силы. Я ещё долго сидел под навесом, дожидаясь таких красивых и дорогих мне женщин с одной мыслью; рассмотреть их красоту поближе. Моё терпение было на исходе, когда они как феи нарисовались перед моим лицом, восторженно приказывая:
– Иди купайся!
Всю блаженную мою идиллию они смазали мгновенно.
Когда я в баньку залетел, от густого и горячего пара чуть не задохнулся. Быстро искупавшись, прибежал назад под навес и за стол рядом с сестрой сел. Мать: сядь рядом со мной, я соскучилась! Не возражая, я пересел к матери, от которой исходил такой жар, что мог согреть не одного дитя.
– Ну рассказывай, что у вас здесь случилось. Отец тебя обидел?
И здесь тётушка, наливая себе и мамаше красного вина стала обзывать отца различными неприличными словами, при которых у нас с сестрой уши вяли. Маринка посмотрела на мать и вполне серьёзно:
– Мама, уймите свой пыл. Безусловно, твой брат бесстыжий человек. Зачем эту кралю привёз к нам, тем более знает, что у нас отдыхает Владлен.
Мать наклонила голову и тихо запела:
Потом она упала на стол и заплакала. Тётушка подскочила к ней и стала успокаивать, я не знал, что и делать. Сестра взяла меня за руку и сказала:
– Пойдём погуляем.
Мы вышли за ворота, сели на лавочку, сестра обняла меня и нежно промолвила:
– Вот такая у нас – женская доля!
10. Повороты судьбы
Конечно, той заповеди Апостола Павла, которая послужила эпиграфом моей повести, я не мог тогда знать, тем не менее в мыслях я прелюбодействовал, и, когда пришло время расставаться, я отрывал сестру по живому от своего сердца. Мы шли на остановку все молча, стараясь не выдать грусти. Лишь когда автобус стал трогаться, я выскочил из него и на глазах у всех любопытных стал её обнимать и целовать, как бы стараясь сохранить о ней память хотя бы на своих губах. Я догадывался, что наверняка до весны следующего года её не увижу. Она попросила писать письма, а я опрометчиво дал обет, не представляя ещё тогда, какой на себя взваливаю тяжкий труд и мучения. Автобус уносил меня в город, оставляя в пыли станицу на неопределённый срок, неведомый ещё мною. Какая-та страшная пустота охватила меня, невольно закружилась голова. Я прислонил голову к плечу матери и выдал:
– Грустно!
Я ощутил запах пыли, который проник в салон автобуса, щекоча нос. Я еле сдерживал чих и только сейчас заметил: оказывается, я подрос! Через мгновение я стал примерять, насколько моя голова стала выше материнского плеча. И в это время услышал:
– Подрос! Подрос! Возмужал!
Я невольно подумал: от материнского глаза ничего не скроется, наверняка заметила в моих глазах грусть расставания, а возможно и тревогу. Мать, безусловно, давно поняла, каких трудов, какой борьбы стоило мне, чего ещё будет стоить, чтобы затушить пожар души, вспыхнувший от глаз сестры. Мать как никто знала, девушки и женщины прекрасны прежде всего глазами. Это их тайное оружие, способное ослепить и взять в плен самого искушённого мужчину.