Дрожащими пальцами ищу в списке контактов номер Сиенны. Между сестрами пять лет разницы и шестьдесят миль, и, насколько мне известно, они никогда не были по-настоящему близки. Когда мы виделись в последний раз? Наверное, на похоронах их отца. У Сиенны тогда был новый муж, новые губы и двое детей-подростков. На церемонии она с трудом выдавила из себя слезу. Вполне в ее духе, сказала потом Бьянка.
– Здравствуйте, – произношу я, когда на звонок отвечают. – Это Сиенна?
– Микки? Что-то случилось?
Иначе зачем бы я звонил?
– Бьянка попала под машину. На велосипеде.
Сиенна на несколько мгновений замолкает.
– Она сильно пострадала?
– Не знаю. С ней сейчас врачи. Я только что приехал в больницу.
– Что? Что произошло?
– Ее сбила машина соседей. Когда ее забирала «скорая», она была без сознания.
Сиенна со свистом выпускает воздух.
– А дети?
– С ними все в порядке. Бьянка хотела быстро съездить в супермаркет.
– Я… я приеду.
Сперва я не понимаю, что она имеет в виду.
– Я немедленно вылетаю.
– Может, лучше подождать? Пока врачи что-нибудь скажут?
На миг становится тихо, а потом она повторяет:
– Я приеду.
Медсестра периодически поднимает на меня глаза. Спрашивает, как я себя чувствую, не нужно ли мне чего-нибудь. Отвечаю, что хочу узнать, как моя жена.
Спустя минуту, десять или сто, я потерял счет времени, телефон издает сигнал, на экране мелькает новое сообщение. Перед глазами все плывет.
Прости!!! Я понимаю, это мелко, но что еще я могу написать. Пожалуйста, прости!!! Не знаю, как это могло случиться. Она внезапно выехала на дорогу прямо передо мной. Я хотела бы поменяться с ней местами. Я никогда себя не прощу. Как такое могло случиться?
Кликаю на сообщение и читаю его еще раз. Начинаю писать ответ, но стираю. Пишу снова и опять удаляю. В конце концов прячу мобильный. Что здесь скажешь?
– Пришел доктор, – сообщает медсестра.
Врач – мужчина моего возраста с перебитым боксерским носом. Пожимая руку, смотрит мне прямо в глаза и называет свое имя: Ариф.
– К сожалению, у Бьянки кровоизлияние в мозг. Это очень серьезно.
Вокруг все темнеет. Слова повторяются в голове эхом, я перестаю чувствовать собственные ноги.
– Ее везут в операционную, – продолжает врач.
Ноги медленно немеют, я готов упасть.
– Как – в операционную? Она же поправится, да?
Мягкие карие глаза доктора по имени Ариф смотрят в сторону. Он делает глубокий вдох, несколько раз моргает, а когда выдыхает, все его боксерское тело словно сжимается.
– К сожалению, пока ничего сказать нельзя. Мы сейчас попытаемся остановить кровотечение.
Он смотрит в стену мимо меня.
Я не вполне понимаю, что происходит дальше, медсестра, видимо, берет меня за локоть, чтобы я не упал.
Все по-прежнему как в тумане, кружится голова, и мне никак не унять дрожь. Телефон снова вибрирует. На дисплее номер Гун-Бритт. Объясняю, что Бьянке будут делать операцию.
– О нет! Дорогая, милая Бьянка!
– Как дети?
– В шоке. Волнуются.
Мне трудно говорить, но я должен им что-то сказать.
– Вы можете включить громкую связь?
Гун-Бритт тяжело дышит и, кажется, открывает дверь.
– Полиция отпустила Жаклин, – сообщает мне она. – Они ее быстро допросили у нас на кухне и отпустили домой. Хорошо хоть машину забрали.
На это я не отвечаю. У меня нет сил.
– Самое важное – чтобы Бьянка поправилась.
– Да, конечно.
Раздается треск и звук изменяется, когда она включает динамик. Я пытаюсь сосредоточиться.
– Папа?
Я слышу голос Вильяма.
– Малыш.
В горле растет ком, я стараюсь сдержать слезы.
– Сестренка тоже рядом?
Белла отвечает сама:
– Ты приедешь домой? Доктор уже вылечил маму?
– Нет, но скоро, – сдавленно шепчу я. – Сначала ей сделают операцию. А потом мама вернется домой.
– Это долго? – спрашивает Белла.
– Не знаю.
Вильям явно нервничает:
– А где ей будут делать операцию?
– В голове.
Я не хочу ничего скрывать, но они все-таки дети.
– Тут очень хороший доктор, и он обязательно вылечит маму.
– Обещаешь? – спрашивает Белла.
– Обещаю.
Обещаю и клянусь. Что еще остается?
– Я скоро к вам приеду. – Я чувствую, что больше ни минуты не могу без них. – Я вас люблю.
Гун-Бритт выключает громкую связь и снова закрывает двери:
– Это настоящий кошмар, Микки.
– Да. Здесь я сейчас ничем помочь не могу. Я еду домой, к детям.
– Мы с Оке рядом, вы же знаете.
– Сестра Бьянки тоже приедет, – сообщаю я.
– Сиенна? Я думала, они не общаются.
Я тоже так думал. Откуда Гун-Бритт знает, как ее зовут?
– Послушайте, – Гун-Бритт понижает голос, – в том, что случилось, виноваты вы. Вы же понимаете это, да?
11. Микаэль
До катастрофы
Лето 2015 года
В одно из последних воскресений лета меня разбудил голос с нижнего этажа:
– Есть кто-нибудь? Вы дома?
Бьянка побежала по лестнице в трусах и рубашке, а я смотрел вниз, наклонившись через перила. В холле стоял Фабиан, в застиранной футболке и бермудах, его короткие, кое-как остриженные волосы были взъерошены еще больше, чем обычно.
– А чем вы занимаетесь? – спросил он, глядя вверх на меня.
– Спим, – ответила Бьянка.
– Так долго? Можно мне войти?
Как будто он уже не вошел.
Я вздохнул, Бьянка, обвязавшись вокруг талии банным полотенцем, поспешила в кухню.
– А который час? – спросила Бьянка.
– Не знаю, – ответил Фабиан.
– Как ты попал в дом? – крикнул я сверху.
Он запрокинул голову и улыбнулся так широко, что при желании я мог бы разглядеть миндалины.
– Через дверь, конечно.
– Разве она была открыта? – спросила Бьянка.
И оба они посмотрели на меня.
– Не знаю, – ответил я. И тут же добавил: – Я исправлюсь.
После переезда в Чёпинге у меня появилась плохая привычка оставлять наружную дверь незапертой. В Стокгольме такое совершенно немыслимо, но тут другое дело. Запираться здесь казалось излишним.
– Звонка же нет, – объяснил Фабиан.
– И то верно, – вздохнул я.
Звонок так и лежал в одной из коробок из-под бананов, что стояли вдоль стенки в гостиной. Как только я о них вспоминал, у меня начиналась мигрень.
– Можно мне побыть у вас? Я могу помочь красить. Или поиграть с Вильямом.
Бьянка бросила на меня умоляющий взгляд. Мы оба считали, что Фабиан слишком взрослый, чтобы играть с Вильямом, но ни я, ни она не решались об этом сказать.
– Можно, но позже, – сказала Бьянка и посмотрела на дисплей телефона. – Сейчас только четверть восьмого.
– О’кей, – ответил Фабиан. – А когда будет можно?
– Приходи через несколько часов.
– Несколько часов? – переспросил он. – А точнее нельзя?
Бьянка сдержала вздох:
– Через два часа. Возвращайся через два часа.
И он вернулся. Он всегда возвращался.
Вечно возникал в саду, у ворот, в гараже, в общем дворе. Такой черт из табакерки. Отвернешься на минуту – парень тут как тут, стоит и что-то говорит прямо тебе в ухо.
– Он как привидение, – как-то сказал я Бьянке. – Появляется ниоткуда.
– И похоже, интересуют его не игры с Вильямом, – заметила Бьянка.
– Вот-вот, ему нужны именно мы.
Мы рассмеялись, и капля краски упала с моего валика на пол.
– Черт, везде эта краска.
– Думаешь, он с диагнозом? – спросила Бьянка.
– Наверняка. Народ сейчас получает диагнозы чаще, чем письма по почте.
Бьянка рассмеялась и брызнула в меня кистью.
– Не надо красить все только в черное и белое. Хорошо, что людям сейчас помогают. И что каждый может узнать, почему он чувствует то, что чувствует.
– Конечно. Но иногда получается чересчур. Разве нужно наклеивать ярлыки на каждую личность?
– Пожалуй, нет. – Бьянка задумалась. – Что ты думаешь о Фабиане? Синдром Аспергера?
– Не знаю.
– Он очень начитан в некоторых областях, – сказала Бьянка. – Я думаю, он умный. И речь у него более взрослая, чем у нормального тринадцатилетнего подростка.
– С интеллектом у него точно все в порядке, – сказал я.
– Тогда что? – настаивала Бьянка.
Если б я знал.
Я немного помолчал, а потом сказал:
– В школе много учеников с синдромом ЧТНТ.
– ЧТНТ? – переспросила Бьянка.
Я смущенно улыбнулся:
– Что-то-не-так.
В том же месяце я приступил к новой работе – учителем физкультуры в старших классах школы Чёпинге. На крыши домов мягко опускалось утро, сквозь густые облака пробивалось солнце, я ехал на велосипеде вдоль речки на восток. Место работы я менял несколько раз, но это всегда были стокгольмские школы, и я никогда не волновался. На этот раз у меня слегка сосало под ложечкой, когда я, припарковав велосипед в школьном дворе, впервые направился к входу. Все было по-новому. Летом я один раз встречался с директором. Это был приятный мужчина лет пятидесяти, который любил и Транстрёмера[8], и «Тоттенхэм Хотспур»[9]. Теперь же, чтобы посмотреть на меня, в зале школы собрался весь педагогический коллектив. Еще бы, новичок. Из самого Стокгольма.
Через неделю начались уроки, и я познакомился с учениками, вежливыми, воспитанными и в целом очень милыми, хоть я и не всегда понимал их сконский диалект. В подавляющем большинстве это были благополучные дети из семей среднего класса, в свитерах «Гант» и модных узких джинсах. Но были и те, кто приезжал из сельских районов, для которых Чёпинге считался центром, – ребята в кроксах и кепках козырьком назад; их свозили автобусами из Альсторпа, Хофтенторпа и прочих мест, которые пролетаешь, не успевая глазом моргнуть.
Все мои волнения быстро улетучились. Школа Чёпинге мне понравилась. Сплоченный коллектив, хотя было трудно избавиться от ощущения, что ты новичок в замкнутом мире, где все знают всё друг о друге. Учителя держали учеников под полным контролем.
Тот живет там-то и там-то. Этот внук такой-то и играет в одной футбольной команде с таким-то, а с мамой вон того я училась в одном классе.
– Так всегда получается в маленьких городах, – сказала мне преподавательница английского Май-Роуз в учительской за чашкой кофе из автомата.
А обладатель моржовых усов Рон, преподававший музыку, добавил, что никто эту стратегию и не скрывает:
– Директор принимает на работу исключительно жителей Чёпинге.
Поэтому-то он и спрашивал у меня на интервью, не собираюсь ли я поселиться в Мальмё или Лунде. На уроках физкультуры в нашем распоряжении были большой спортзал, футбольное поле, хоккейная и баскетбольная площадки, беговые дорожки и стойки для прыжков в высоту. Мы были полностью обеспечены самым современным инвентарем, многие ученики активно занимались спортом, играли в футбол, гандбол, плавали, увлекались конным спортом и гольфом. Просто день и ночь в сравнении со школами в стокгольмских пригородах, где я работал раньше.
Как-то в пятницу в сентябре я заканчивал занятие в девятом «А» игрой «оторви хвост» – в ней нужно оторвать как можно больше «хвостов» у товарищей, сохранив при этом собственный.
На обеденном перерыве я забыл зайти в туалет и, не в силах дотерпеть до конца урока, поручил следить за игрой двум ответственным девочкам, которые сами были освобождены от физкультуры из-за простуды. Уходя, предупредил:
– Я отлучусь не больше чем на пять минут.
Пропахшая потом раздевалка мальчиков находилась ближе всего, я быстро повернул к туалету и дернул за ручку двери. Черт. Занято.
– Фабиан? – Я заметил его в самом дальнем углу душевой, он стоял, засунув руку в серебристую куртку, висевшую на одном из крючков. – Что ты делаешь?
Когда я подошел, он не сдвинулся с места.
– Это не то, что вы подумали, – проговорил он, – я… я…
Не думая, я схватил его руку и выдернул ее из кармана дорогой брендовой куртки. На пол упали ножницы.
– Что ты делал?
Я понял это, сняв куртку с крючка. Он ее порезал. Эксклюзивную ткань рассекала огромная прореха.
– Я не первый начал, – сказал Фабиан. – Это просто моя ответочка.
Я был в таком шоке, что забыл про туалет.
– Что ты имеешь в виду? Что кто-то раньше испортил твою одежду?
Я внимательно осмотрел его с головы до ног. Кепка «БМВ», штаны на подтяжках и некогда белые кроссовки.
– Нет, но они сделали много другого.
– Чего, например?
Его лицо искривилось в упрямой гримасе. Если они над ним издевались, он об этом ни за что не расскажет.
– Как бы они ни поступали, так делать нельзя, Фабиан. Если кто-то плохо обращается с тобой, нужно говорить об этом учителям или маме. Месть – это неправильно! Получается порочный круг.
– Простите, – сказал он.
– Чья это куртка? – дернул я серебристый рукав. – Тебе придется извиниться. А потом мы позвоним твоей маме. Вам надо будет возместить стоимость.
– Нет! Не надо маме! Я сам отдам деньги. – Он умолял, сложив ладони. – Микки, пожалуйста! Мама не должна об этом знать. У нее и так плохо с деньгами!
На него было больно смотреть. Но выбора у меня не было. Или был?
Черт возьми, он изрезал чужую куртку!
– Я призна`юсь и попрошу прощения, – умолял Фабиан. – Деньги принесу в понедельник! Только не вмешивайте сюда маму!
Мне было жаль его, но я все-таки рассказал.
12. Фабиан
До катастрофы
Осень 2015 года
Люди как загадки, а загадки мне никогда не нравились. Ответы всегда дурацкие и притянуты за уши. «Что идет, оставаясь на месте?» Ха-ха-ха. Полный отстой.
Мне никогда не нравилось то, что любят сверстники. Когда они в детском саду играли в маму и папу, я сидел и думал, что попал не на ту планету. В младших классах все мальчишки играли в футбол. Спорт я ненавижу. Мерзость. Девчонки прыгали со скакалкой или просто играли, а я сидел в углу с книжкой.
Ненавижу «Мелло»[10] и musical.ly[11]. Всю эту фигню в социальных сетях. Я люблю чему-нибудь учиться и читать. Но не придуманные истории – меня интересует реальность.
Мне нравятся машины и компьютеры. «БМВ» и игры «Каунтер Страйк»[12]. Чувства и все такое меня не очень занимают. Люди слишком много говорят. Им все время надо спорить, обсуждать, высказываться. Что плохого в молчании и одиночестве?
Большинство считает, что у меня с головой не в порядке, я чокнутый и сам не замечаю, что я не такой, как они. Но на самом деле у них самих проблемы с башкой. Идиоты! Говорят, что любят разное и каждый имеет право быть собой. Вранье, пустые слова.
Я предпочитаю машины и компьютеры. И животных.
Если бы мама не так боялась собак и у нас было больше денег, у меня была бы собака. Лабрадор или боксер. Говорят, собака – лучший друг человека. Верный и преданный.
Самое страшное наказание для собаки – когда ее исключают из своры. Не ругают, не бьют, не морят голодом. Хуже всего, когда ее оставляют одну. Не пускают к другим.
Люди тоже во многом как животные. Мы просто убедили самих себя, что мы особенные.
Я жил в разных местах, но ничего о них не помню. И ладно. Я родился в Калифорнии, в США, на другой стороне Атлантики. И однажды туда вернусь. А Чёпинге – реальная жопа. Стая в десять тысяч человек. Крысиная. Мама жила во многих таких местах и говорит, что везде одно и то же. Раньше здесь хотя бы был Бенгт, но сейчас тут пусто. Бессмысленно. Через пять лет я сдам на права. И сразу уеду. В Калифорнию, в автомастерскую к отцу, работать в гараже. А мама будет сидеть на веранде за сетчатой занавеской от комаров и пить рутбир.
По Чёпинге я скучать не буду. Дыра, которая не стóит ни слов, ни воспоминаний.
Сначала мне казалось, что после приезда Микки и остальных станет лучше. Я слушал мамины вдохновенные рассказы, хотя точно знал, что у нее на уме.
Конечно, Микки классный. Тут я редко ошибаюсь, обычно я быстро различаю фальшивых людей. А после этой истории с курткой Рубена он вообще стал для меня прозрачным, и я вижу его насквозь. Когда я вернулся домой, мама сидела за столом на кухне и плакала. Тысяча двести крон за тряпку. Ей придется брать кредит.
Как я мог? Она была такая грустная. Несчастная.
Ненавижу смотреть на нее, когда она такая.
Если бы Микки ничего не сказал, я бы сам как-нибудь достал деньги.
– Почему всё всегда так, Фабиан? – спросила мама.
Если б я знал. Больше всего мне хотелось пообещать, что это никогда не повторится, но я не даю обещаний, если нет стопроцентной уверенности, что смогу их сдержать.
Позже в ту же пятницу случилось кое-что еще, совершенно безумное.
Весь вечер я проторчал за компом. За окном совсем стемнело. Потом я услышал, что мама в спальне. Дверь была закрыта, но я сразу почувствовал – что-то не так. Подкрался и прислушался. Мама разговаривала шепотом. Она говорит с кем-то по телефону?
Я догадался по тембру. Глухому и низкому, хотя он тоже разговаривал шепотом. Мужской шепот не похож на женский. И смеялся он по-другому.
Мне стало очень жарко, в голову ударила кровь.
Я узнал, узнал этот голос. После того как мы уехали из Калифорнии, он был со мной всегда. Говорят, что плод умеет различать голоса родителей еще до рождения.