Уточнение времени, когда гелланодиков стало двенадцать, имеет также немалое значение. Павсаний в своем кратком обзоре как будто относит это событие к 368 г. до н. э., говоря ἐπὶ δὲ τῆς τρίτης καὶ ἑκαστῆς φυλαί τε Ἠλείοις δώδεκα καὶ εἷς ἀπὸ φυλῆς ἑκάστης ἐγένετο Ἑλλανοδίκης. Указание на время в данном пассаже с предлогом ἐπί давало основание для его буквального понимания как отсылки к 368 г. до н. э. Сторонники такой интерпретации в связи с этим делали выводы о крупных административно-территориальных и политических изменениях, происшедших в это время в Элиде, и предполагали, что тогда элейские периэки получили гражданские права и были включены в число элейских фил, увеличившихся до двенадцати (Bultrighini 1990: 159–165; Kiechle 1960: 356–357). Однако ни подобная интерпретация свидетельства Павсания, ни основанные на ней далеко идущие исторические выводы не могут быть признаны удовлетворительными[14].
Во-первых, как мы говорили выше, соответствие между числом гелланодиков и фил прослеживается уже в начале V в. до н. э., будучи связано с синойкизмом Элиды; во-вторых, текст Павсания с указанием на наличие двенадцати фил допускает и иную интерпретацию. Олимпиаду 368 г. до н. э., в ходе которой было избрано двенадцать гелланодиков, Павсаний мог привести только для того, чтобы показать последующий контраст в 364 г. до н. э., когда элейцы, число фил у которых сократилось в связи с серьезными территориальными потерями, сократили и численность коллегии, но на деле 368 г. до н. э. не был годом появления двенадцати гелланодиков, а наоборот – последним в истории случаем, когда коллегия имела такой состав (Jones 1987: 144–145). В таком случае двенадцать фил появились в Элиде раньше, и имеющиеся в нашем распоряжении данные о численности элейского совета позволяют приблизительно определить это время.
Если надписи первой половины V в. до н. э. говорят о существовании в Элиде Совета Пятисот (IvO. 7, cf. IvO. 3), и для этого времени известно о десяти элейских филах[15], то в 420 г. до н. э. мы находим у Фукидида уже Совет Шестисот (Thuc. V.47.9), и это число также соотносится с двенадцатью филами: чтобы сформировать представительный орган из шестисот членов, требуется избирать от каждой филы по пятьдесят человек. Вполне логично предположить, что порядок избрания в Совет и на должности в рассматриваемое нами время совпадали. Следовательно, число фил увеличилось с десяти до двенадцати уже к 420 г. до н. э. Поскольку элейские филы в V–IV вв. до н. э. имели территориальный характер[16], увеличение числа фил должно было быть следствием увеличения территорий, включенных в состав элейского полиса. Такие территории в регионе как раз имелись: это, прежде всего, Писатида. Именно эта область уже не была периэкской территорией к концу V в. до н. э., когда по итогам элейско-спартанской войны периэки получили независимость от Элиды. Вероятно, и другие территории (например, гавань Фея и прилегающая область Нижнего Алфея, также оставшиеся за элейцами), прежде не входившие в состав земель элейского полиса, могли быть включены в его состав в течение промежутка времени между 471 и 457 гг. до н. э. (Roy 1997a: 284), что, вероятно, связано с упоминаемыми Геродотом и Павсанием событиями (Hdt. IV.148; Paus. V.10.2–4).
Таким образом, античная традиция рисует следующую динамику развития должности гелланодика в исторически обозримом прошлом: от Ифита и до 580 г. до н. э. – один агонофет, с 580 по 480 гг. до н. э. – двое, в 480–472 гг. до н. э. – девять, с 472 г. до н. э. – десять, чуть позже (до 457 г. до н. э.) и по 368 г. до н. э. – временно число гелланодиков возросло до двенадцати, а затем, в 364 г. до н. э., сократилось до восьми, и после 348 г. до н. э. их снова стало десять.
Политический аспект истории гелланодиков
Исследователи давно обратили внимание на связь между изменениями в составе, порядке комплектования и характере деятельности распорядителей Игр, с одной стороны, и процессом становления и развития полисных структур Элиды, с другой. Античная традиция, специально рассматривающая проблему происхождения этой должности, довольно единодушно свидетельствует о том, что первоначально (т. е. со времени «восстановления») агонофетами Олимпийских игр были представители элейского рода Оксилидов (Paus. V.9.4; Schol. in Pind. Ol. III.22b; 22 (Th.)), стало быть, первым агонофетом восстановленных Игр был Ифит, а после него – его наследники. Это положение дел перекликается с тем, как в «Илиаде» на примере Ахилла показана роль царя-предводителя на погребальных играх в честь Патрокла[17]. Гомеровский Ахилл тоже выступает здесь как верховный и фактически единственный распорядитель состязаний: он объявляет о начале очередного состязания, заранее определяет вид награды за то или иное место (Hom. Il. XXIII.258, 651–663, 700–707, 740–753, 798–810), осуществляет жеребьевку участников (Hom. Il. XXIII.354) и награждение победителей (Hom. Il. XXIII.735–757, 795–797). Можно видеть, что в этом случае не обходится без споров при установлении победителя, и на принятие решения о победе в каждом конкретном случае на басилея-агонофета могли повлиять не только непосредственно наблюдаемый результат состязания, но и другие внешние факторы и институты: клятва, которую требует от Антилоха Менелай в доказательство того, что тот обошел его честным путем (Hom. Il. XXIII.580–585); знатность и авторитет среди ахейских вождей того или иного участника, так что Ахилл даже решает предоставить вторую награду пришедшему последним, но зато весьма уважаемому и известному своим искусством ристателя Эвмелу (Hom. Il. XXIII.535–562); сопротивление, которое встречает данное решение в лице пришедшего по факту вторым Антилоха, предъявляющего свои претензии на награду и готового защищать свое право в рукопашной схватке (Hom. Il. XXIII.541–554); согласие и одобрение принятого агонофетом решения со стороны других ахейских вождей (οἳ δ’ ἄρα πάντες ἐπῄνεον ὡς ἐκέλευε: Hom. Il. XXIII.539) и т. д. Небезынтересно отметить, что и в эллинистической истории мы встречаемся с возможным воспроизведением этой древней практики, когда монархи, организуя спортивные состязания по образцу Олимпийских на новом месте, также выступали в роли их первых агонофетов-гелланодиков; о таком эпизоде из истории своего родного города вспоминал Либаний в «Похвале Антиохии» (Liban. Or. XI.269).
Такие атрибуты должности гелланодиков, как пурпурное одеяние и венок на голове (Schol. in Pind. Ol. III.19–24; Liban. Or. XI.269), исследователи также объясняли как унаследованные от царской власти (Gardiner 1925: 83–84; Mezoe 1930: 52; Drees 1968: 54). Существует мнение, что принятые ими решения не могли быть подвергнуты каким бы то ни было обсуждениям и изменениям: гелланодики клялись, что никому не будут открывать причину, почему тот или иной участник не допущен ими до состязания (Paus. V.24.10). Как показывает случай с атлетом Леоном из Амбракии (96-я Олимпиада – 396 г. до н. э.), даже заведомо пристрастное решение, вынесенное гелланодиками, не могло быть отменено Олимпийским советом, а виновные гелланодики лишь подвергались штрафу (Paus. VI.3.7)[18]. Все эти детали, вместе взятые, дают представление о том, что власть агонофета-гелланодика с самого начала носила сакральный характер, что вполне соответствует сакральному характеру власти царя, как это можно наблюдать и на собственно греческом материале, и благодаря различным синхростадиальным этнографическим параллелям. Так, О. М. Фрейденберг, рассматривая фигуру гелланодика именно в таком широком контексте, пришла к выводу о структурной связи определявшего исход состязаний гелланодика с божеством, для которого гелланодик являлся представителем и своего рода «инструментом» для выражения божественного приговора (Фрейденберг 1997: 90–92, 140, 169). Поэтому в течение длительного времени наличие одного агонофета-распорядителя исследователи связывали с существованием в Элиде монархической власти. Серьезные исследования по проблеме монархии в раннеархаическое время (Drews 1983; Андреев 2003: 89–129, особ. 118–125; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b), а также сообщение Павсания о том, что потомки Лая, сына Оксила не были царями (Paus. V.4.5), позволяют предположить, что речь идет не столько о монархической власти в собственном значении этого слова, сколько о руководящей роли на Играх одного из знатных элейских аристократических родов.
Дальнейшие изменения в системе управления Олимпийскими играми были тесно связаны с изменениями в политической структуре элейского полиса и положении Олимпийского святилища. Наиболее проблемной, пожалуй, является интерпретация самого первого из зафиксированных Аристотелем и Павсанием изменений – когда вместо одного распорядителя Игр их стало двое. Для объяснения этого давно было предложено две гипотезы. Первая из них связана с представлением о связи между составом коллегии и политическим строем элейского полиса (что, как мы видели, в общем, верно для V в. до н. э.) и заключается в том, что появление двух распорядителей вместо одного, которым был потомок Ифита, связано с внутриполитическими преобразованиями в Элиде: ликвидацией царской власти (Gardiner 1925: 101; ср. Bultrighini 1990: 149), пресечением рода Оксилидов или сменой элитарной аристократической формы правления более умеренной олигархической (Swoboda 1905: 2381, 2390; Gehrke 1985: 365–366). Однако такие объяснения нельзя признать полностью удовлетворительными.
Сам Павсаний прямо говорит, что царская власть в Элиде была упразднена много раньше, и Оксилиды, согласно местной же элейской традиции, были частными лицами (Paus. V.4.5), к тому же представления науки о монархии в эпоху архаики за последние сто лет были сильно скорректированы (Андреев 2003: 118–125; Drews 1983; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b; Crielaard 2011). По справедливому замечанию ряда исследователей, в элейской исторической традиции фигура Оксила играла роль, аналогичную той, которую Тесей сыграл в традиции афинской: к Оксилу возводились основание города Элиды (Strab. VIII.8.5), первый синойкизм (Paus. V.4.3), аграрный закон, запрещавший залог минимальной части первоначального надела (Arist. Polit. 1319a (Bekker)); в Элиде классического времени было несколько памятников, связанных с Оксилом: статуя самого Оксила в городе Элиде, на постаменте которой имелась стихотворная надпись, называвшая Оксила основателем города и свидетельствовавшая о его родстве с Этолом (Strab. X.3.2)[19], на агоре в Элиде имелось сооружение, которое во времена Павсания отождествляли с могилой Оксила (Paus. VI.24.9), в воротах, ведущих из Элиды в Олимпию, локализовали могилу сына Оксила Этола (Paus. V.4.4), с женой Оксила, Пиерой, связывали источник на границе Элиды, водой которого совершали очищение распорядители и участники празднеств в честь Зевса и Геры.
Вопрос об историчности Оксила и достоверности связанной с ним традиции является весьма важным во многих отношениях. Некоторые исследователи склонны доверять традиции об Оксиле и приходе этолийцев в Элиду вплоть до мелочей (Блаватская 2003: 96–97, 118, 186). Для других он является символической фигурой, обозначающей новую волну мигрантов – северо-западных греческих племен и дорийцев, пришедших из Этолии на смену эолоязычным эпейцам, в этом исследователи склонны видеть т. н. «рациональное зерно» легенды об Оксиле (Swoboda 1905: 2380). Иногда предпринимаются попытки проверить отдельные вопросы ранней истории Северо-Западного Пелопоннеса, в связи с чем фигура Оксила и связанные с ним сообщения традиции как будто получают косвенное подтверждение (Eder, Mitsopoulos 1999) или, напротив, становятся фактом мифологии и пропаганды (Link 1991: 147; Demand 1990: 26). В целом же, в большинстве специальных работ, посвященных истории Элиды, эта фигура устойчиво сохраняет за собой эпитет «легендарный» и выносится за скобки, по ту сторону собственно истории. Остается только пожалеть, что до сих пор легенда (или легенды) об Оксиле не сделалась (сделались) объектом специального рассмотрения в качестве явления истории элейского самосознания, поскольку сам факт, что в историческое время к этой фигуре, видимо, неоднократно обращались, на наш взгляд, вполне заслуживает того, чтобы быть осмысленным в историческом контексте.
По всей видимости, род Оксилидов действительно восходит к переселенцам из Этолии, в эпоху Темных веков он занимал среди них ведущее положение и в результате миграций обосновался на территории среднего Пенея, где в классическое время помещалась столица элейского полиса (Eder, Mitsopoulos 1999: 1–40). Представитель этого рода Ифит в элейской традиции рассматривался как личность, с деятельностью которой связывалось «восстановление» агонов в Олимпии и учреждение священного перемирия – экехейрии, что позволяло принимать участие в Олимпийском празднестве представителям разных политических общностей, которые в повседневной жизни могли враждовать друг с другом (Евдокимов 2014: 173).
В более позднюю эпоху память об основателе этого элейского рода актуализировалась в связи с масштабными структурными изменениями внутри элейского полиса (серьезное преобразование урбанистического полисного центра – Элиды-на-Пенее, синойкизм, демократизация политического строя и принятие аграрного закона, запрещающего ипотеку первоначальных наделов), с которыми были связаны преобразования в порядке проведения Олимпийского праздника (введение обязательного срока предварительной тренировки в гимнасиях Элиды, установление культов героев Оксила, его сына Этола и жены Пиеры в качестве общеполисных и связь с церемониями начала Олимпийского празднества). Эти нововведения были легитимизированы путем привязки их к герою легендарного прошлого, что в целом является достаточно широко распространенным средством для традиционных обществ. Надпись римского времени фиксирует, что род Оксилидов в Элиде не пресекался и его потомки занимали видное место в полисе (IvO. 456). Таким образом, вероятно, что и указанные изменения в Элиде в конце VI – начале V в. до н. э. могли происходить при активном участии представителей этого рода, однако подробности нам остаются неизвестными.
Таким образом, наиболее вероятным из вариантов «политической» гипотезы, положенной в основу объяснения факта появления второго устроителя игр в 580 г. до н. э., остается предположение, что руководство Олимпийскими играми сначала находилось в руках одного рода, а затем было изъято у Оксилидов, превратившись в собственно магистратуру – выборную полисную должность, на которую избирались по жребию граждане Элиды. Принимая во внимание общепризнанную роль греческой знати в социально-политических процессах эпохи архаики, элитарный характер греческой атлетики и агонистики (Зайцев 1985: 89–111), руководящую роль аристократических родов во многих культах (в той же Олимпии на протяжении всей ее истории руководство оракулом осуществляли аристократические роды Иамидов и Клитиадов (Parke 1967: 166–175)), а также то огромное почитание, которого удостоился Ифит в Олимпии, такое положение дел на раннем этапе видится вполне приемлемым. В этом случае появление двух распорядителей действительно должно объясняться превращением Игр из частного мероприятия Оксилидов в достояние элейского полиса, а точнее – корпорации элейской знати (поскольку, вероятнее всего, именно знатные элейцы были теми, кто, как свидетельствует Павсаний, участвовали в жеребьевке на право занимать пост судьи и распорядителя Игр). Такое важное изменение произошло, очевидно, в результате не известной нам в подробностях борьбы между представителями знатных элейских родов в VII – начале VI в. до н. э.
Слабым местом данной гипотезы является отсутствие прямых указаний источников на факт такой борьбы внутри элейской знати, в то время как имеются сведения о том, что в указанную эпоху шла борьба другого характера, а именно борьба за распорядительство Играми между элейцами и писейцами, в которую на определенном этапе включился также Фидон Аргосский (Hdt. VI.127). В связи с этим была выдвинута другая гипотеза происхождения второго гелланодика. Согласно этой версии, вплоть до 580 (или 572) г. до н. э. председательство на Играх осуществлялось совместно представителями Элиды и Писатиды, а после утраты Писатидой самостоятельности в связи с антиэлейскими выступлениями писейского царя Пирра оба поста руководителей Игр заняли представители элейской полисной общины (Gardiner 1925: 83; ср.: Swoboda 1905: 2386). В качестве косвенных подтверждений справедливости данного предположения можно привести такие факты, как принадлежность святилища на протяжении длительного времени писейцам и двойной элейско-писейский контроль над проведением Герей (Paus. V.16.5–8). Однако, как было уже сказано выше, сам по себе факт владения святилищем еще не означает, что писейцы проводили там спортивные агоны в честь Зевса, т. е. игры в том виде, в каком они существовали и развивались после Ифита. Даже если допустить, как это склонны делать некоторые исследователи, что писейцы на самом деле некогда осуществляли деятельность по подготовке и проведению Игр (Gardiner 1925: 83; Scott 2010: 31, 147), из этого напрямую не вытекает, что с распространением элейского влияния на долину Алфея элейцы стали проводить панэллинские игры, разделяя власть над ними с прежними хозяевами.