– Наша, молдавская!
Дядя Павел в раздумье поджал губы и, распрямляя сдвинутые брови, с заговорщическим видом оглянулся на балконную дверь, из которой сквозняк парусом выдувал тюлевую занавеску, – не видит ли жена? Потом растопырил пятерню, мол, пять минут, и я там.
С тех пор старики в очередной раз поумнели.
– Слушай, а чего это мы ругаемся?
– И то верно. Другие врут, а мы за них расхлёбываем.
На том и сошлись: ну их всех к японе маме. Американцы бессовестно включают чёрный пиар, пачкая грязью всех, кто им неугоден; европейцы идут у них на поводу, безжалостно топча собственные же ценности; россияне выпячивают то, что им выгодно и замалчивают то, что не по вкусу; украинцы вообще переворачивают всё с ног на голову.
При этом все любят правду: за то, что она у каждого своя, за то, что ею можно приструнить соперника, за то, что её в случае чего и под сукно можно спрятать. А истина от правды отличается 3D форматом. Поэтому и стараются от неё избавиться – слишком явно выступает из-под сукна острыми краями.
Глава 3. «Ах, какая женщина!»
Вечером старики пришли ко мне с двухлитровкой «Кишинёвского» светлого и пакетом сушёных анчоусов.
– Покопошимся? – Командор суёт мне в руки холодную запотевшую бутылку пива, по-хозяйски идёт в кухню за стаканами.
Слово «гондурасить» в последнее время начало выходить у нас из употребления. Зачем обижать хорошую страну? Теперь мы копошимся, несмотря на то что семнадцать тонн пугают нешуточно.
Дядя Павел поправляет щель между шторами тёплого серого цвета. Окно моей комнаты выходит не во двор, а прямо на тротуар, поэтому по вечерам оно всегда зашторено, иначе любой прохожий заглядывал бы ко мне так же просто, как в аквариум, стоящий в соседней кафешке.
Разлив пиво по стаканам, Командор придвигает стул, садится на него верхом.
– С чего начнём?
Но не успеваю я выбрать из развернувшейся панели закладок какой-нибудь сайт, как посиделки прерывает тётя Лариса:
– Эй, мужички-и, – вместе со скрипом входной двери раздаётся из прихожей её голос. – Вы здесь?
Командор срывает со стола бутылку, прячет её за стол, сердито шепчет мне:
– Ты что дверь не закрыл?
– Так вы последний заходили, – я задвигаю свой стакан и стакан Командора в сумрак за монитор.
Окно распахнуто настежь, сквозняк от раскрывшейся входной двери вздувает шторы, шелестит ядовито-жёлтыми стикерами-напоминалками наклеенными на стену над компьютерным столом, отчего кажется, что они собираются взлететь к потолку, в жёлтый круг света от настольной лампы.
Дядя Павел ставит свой стакан на системный блок, стоящий в боковой ячейке компьютерного стола, двигает его глубже в тень, подмигивает мне.
– «Какая женщина» пришла.
Когда я был мелким, учудил на дне рождения тёти Ларисы. Все поздравляли её, дарили подарки, а про меня забыли: не поставили даже на табуретку, чтобы услышать от меня что-то вроде «Нашей Тани». Чтение стишков с табуретки мне страшно не нравилось, – хоть и мелкий был, а понимание того, что я не пудель дрессированный имелось. Но в тот раз так обидно стало, что я сам по доброй воле взобрался на четырёхногий постамент.
Долго кашлял, привлекая внимание шумной и безразличной ко мне публики. Потом раскланялся как заправский исполнитель, артистично задрал кверху подбородок и, расставив в стороны руки, запел, вернее, заорал писклявым козлетоном. А знал я тогда единственную песню, вернее одну строчку из неё, но, нисколько не смущаясь, пустил эту строчку по кругу, пока не охрип.
«Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую», – я так орал и фальшивил, так старался понравиться, что все от смеха чуть ли не лбами стучали об края стола. С тех пор старики периодически напоминают мне о той гастроли, не забывая при этом иронично подмигивать.
Не помню, как выглядела тётя Лариса в те времена, но сейчас она даст фору всем своим сверстницам. Как не зайдёшь вечером к ним с Командором, у неё либо лицо блестит от крема, а она подушечками пальцев осторожно постукивает себя под глазами, либо голова повязана платком, – что-то типа маски для волос, или как это у них там называется? Иногда просит найти в интернете комплекс новомодной утренней гимнастики или рецепт похудения от Малышевой.
Говорят, когда муж и жена много лет живут вместе, они становятся похожи друг на друга. Командор и тётя Лариса похожи, особо роднит их хитринка в глазах и не стариковская готовность к шуткам. Оптимистичная такая парочка.
– Опять Гондурас беспокоит? – «Какая женщина» поочерёдно оглядывает нас, обмахиваясь как веером номером «АиФ». – Смотрю, пивком балуетесь?
– С чего взяла? – округляет невинные глаза Командор.
– А анчоусы так… – она пренебрежительно шевелит пальцами, берёт из пакета кусок рыбы, откусывает с самого кончика. – На сухую грызёте?
– А на сухую это преступление?
– Не преступление, но колпачок от бутылки я бы на вашем месте спрятала. Кто-то утром жаловался, что у него желудок болит. Или мне показалось?
– Это не тебе, это мне показалось, что болит. Ложная тревога.
Тётя Лариса плохо говорит по-молдавски, поэтому общаемся мы с ней только на русском языке. С Командором я тоже разговариваю на русском, а с дядей Павлом на румынском…
Стоп! Не забывать о политкорректности!
Политкорректность по-молдавски, это когда ты называешь в одной компании наш язык молдавским, а в другой – румынским, чтобы никому обидно не было. Оказывается, и такое бывает: язык, которому сотни лет, никак не может определиться, как ему называться.
Одни говорят, что молдавский язык – это такая же глупая выдумка, как и современное Молдавское государство. Другие твердят, что в те времена, когда Штефан чел Маре говорил и писал на молдавском и был властелином Молдавского княжества, Румынии и румынского языка даже в проекте не было. На этой почве и поселился в душах разлад.
Дядя Павел уверяет, что молдавский язык пытаются упразднить – вычеркнуть даже воспоминания о нём. Сам дядя Павел говорит на молдавском языке и никогда на румынском не заговорит.
Иногда ему возражают:
– Как не заговоришь? Вот же – уже говоришь.
– Я говорю на молдавском, – гнёт свою линию дядя Павел.
– А в чём разница? – спросят его.
– Разница в названии. Молдавский язык был раньше румынского, и не пытайтесь меня переубедить. Знаю я все эти ваши словесные выкрутасы.
Командор русскоязычный, поэтому лишь пожимает плечами:
– Ваш язык вы и разбирайтесь, а то скажете, что лезу не в своё дело.
Я тоже русскоязычный и не лезу не в своё дело, но раз дядя Павел свой выбор сделал, я должен этот выбор уважать.
Итак, с дядей Павлом я общаюсь на молдавском языке, а вот когда мы встречаемся втроём: дядя Павел, Командор и я – это надо слышать. Говорим по-русски, потом дядя Павел по привычке обращается ко мне на молдавском и Командор, сам того не замечая переходит на молдавский. Заходя в дебри рассуждений и не в силах подобрать нужное молдавское слово, я снова перехожу на русский. Так и кочуем с одного языка на другой, порой не замечая перехода.
Пока тётя Лариса лениво читает нотации Командору, на выдвижной полке рядом с клавиатурой просыпается мой смартфон. Хватаю его, пока никто не засёк засветившееся на дисплее имя.
На том конце – мелодичный женский голос:
– Деды не задолбали ещё? – а в другое ухо льётся тоже мелодичный, но более строгий голос тёти Ларисы: – Вот ты и стараешься, чтобы заболело. Осень не за горами, а там – сезонное обострение.
– Э-э… – неловко тяну я и изо всей силы плющу смартфоном ухо, превращая его в присоску, чтобы голос абонента не прорвался к старикам. – Нет, всё нормально.
– Так пиво же, – приходит на помощь Командору дядя Павел, нагибаясь и вытаскивая стакан из сумрака, в котором прячется системник.
– А меня задолбали, – говорит голос в трубке. – Чем вы там столько времени занимаетесь?
– Вот именно. – Тётя Лариса сторонится, чтобы пропустить меня. – Как раз пиво бьёт по организму сильнее водки.
– Э-эм… – Я протискиваюсь между тётей Ларисой и сидящим верхом на стуле дядей Павлом. – Как тебе сказать… Нормально всё.
– Мама? – спрашивает меня в спину тётя Лариса.
– Ага, – вру я.
– Привет передай.
Поднимаю ладонь, мол, передам и выхожу из комнаты.
Моя мать работает в Италии, и я не видел её уже четыре года, разве что на экране смартфона. Она находится там нелегально, поэтому приезжать домой хотя бы раз в год не имеет возможности, иначе, обратно уже не сможет уехать. Говорит, ещё немного денег накопит и вернётся домой. Год-полтора максимум.
Отец – инженер по образованию – года три находится в России. Неплохо устроился, сколотил свою строительную бригаду. Работает официально, ни от кого не прячется, поэтому в отличие от матери приезжает домой на Рождество и на Пасху, когда в России длинные праздники. Так что у нас по современным молдавским меркам «нормальная» такая семья – по скайпу.
Прикрыв за собой кухонную дверь, тихо, но сердито говорю в трубку:
– Чего разоралась? Хочешь, чтобы они услышали?
– Ничего я не орала. Нормально говорю.
– У меня динамик такой, что на всю комнату слышно.
– Да, они всё равно глухие как тетерева. Ты отправишь их однажды? Я уже полчаса, как из ванны вылезла, сижу дура дурой.
В кухне полусумрак. С одной стороны – рифлёное стекло кухонной двери, густо засеянное из прихожей искрами преломлённого электрического света, с другой – окно, в которое сквозь вертикальные жалюзийные жабры скупо цедится зеленоватый неоновый свет.
– Куда отправлю? – с сомнением говорю я. – Они только пришли.
– И что мне делать?
– Потерпеть можешь?
– Могу, но не больше пятнадцати минут.
– А потом?
– Пойду куда-нибудь, – голос в трубке приобретает игривые нотки. – Я женщина свободная.
– А чего так? Развод получила?
– Типун тебе на язык! Временно свободная.
– Ладно, потерпи, сейчас тётя Лариса их разгонит, она это умеет. Давай! Перезвоню.
Потирая раскрасневшееся ухо, возвращаюсь в комнату, где старики перетирают всё ту же тему:
– Смысл в том, что водки выпьешь грамм двести, а пиво пьёте литрами, – видя меня, тётя Лариса решительно взмахивает рукой. – Всё! По домам! Не мешайте парню, может ему на свидание надо.
– Да никуда ему не надо, он в последнее время всё дома сидит. – Дядя Павел хитро посматривает на меня, прихлёбывая пиво. – Где эта твоя с короткой стрижкой?
– Не сошлись характерами.
– Так давно уже не сошлись. – Командор косит глазами за монитор, но не решается достать свой стакан. – Пора другую завести.
– Это тебе что? Кошка? Собака?.. Завести! – передразнивает тётя Лариса. – Кормишь, гладишь её, а она тебя за это любит. – Отмахивается газетой от стариков, мол, что с вас взять. – Денис, у меня снова проблема с кроссвордом. Найди, как называется финский квас.
За окном слышится шарканье ног по стене, дребезг жестяного отлива с наружной стороны подоконника. Шторы приоткрываются, и в просвете между ними появляется голова моего приятеля Влада. Тётя Лариса от испуга прижимает к груди ладонь.
– Добрый вечер! – Влад лежит животом на подоконнике, оглядывая комнату. – Не помешал?
У него лёгкая щетина на щеках, стрижка в стиле милитари, татуировка в виде штрих-кода на правой стороне шеи. Он редко пользуется дверью, когда приходит ко мне. Это надо обогнуть дом, зайти в железную калитку рядом с воротами, потом в подъезд. А тут прыг грудью на подоконник и любой вопрос решай, не слезая с окна.
– Уф-ф! – наконец отнимает от груди ладонь тётя Лариса. – С тобой заикой можно остаться.
– Я на секунду. – Влад шуршит ладонью по крепкому выбритому затылку. – Думал, может, пойдём на террасе посидим.
– Ты что не знаешь, что он у нас непьющий? – Командор наконец понимает, что прятать пиво глупо и достаёт из-за монитора стаканы. – Вон, на два пальца нацедил и то не может выпить.
– Я же не предлагаю ему пить, просто посидеть.
– Не, Влад, – отрицательно мотаю я головой. – Не охота выходить.
Сидеть по барам – это не моё. Когда все трезвые – тогда да! Но этот период длится не долго, потом сознание компании устремляется в коллективный полёт, а твоё по-прежнему остаётся пристёгнутым вместе с задницей к стулу. Все становятся весёлыми, забавными, но чужими. Иногда бывает весело смотреть как их штырит, но быстро надоедает, а потом вообще подходит черта, за которой – непонимание. И тогда остаётся два варианта: либо маяться от скуки и тайком посматривать на часы, либо проявить решительность, сослаться на срочные дела и уйти.
Влад некоторое время молчит, потом пожимает плечами:
– Ладно, пойду, посмотрю, кто там из знакомых есть. Сигарету дай.
В последнее время сигареты он не покупает, – как приходит, первое, что от него слышишь: «Дай сигарету». Чтобы не доставать постоянно сигареты я держу одну пачку на подоконнике специально для него.
– Там смотри, – киваю подбородком за штору.
Он оглядывает подоконник, суёт пальцы под раскрытую створку окна, выковыривает оттуда пачку.
– Я две возьму, ладно?
– Ладно.
Он суёт одну сигарету за ухо, вторую берёт губами и, прощаясь, поднимает ладонь, спрыгивает за окно. В щель между шторами с улицы виден зеленоватый отсвет неоновой рекламы.
Наш сосед Виорел имеет две квартиры на первом этаже – третью и четвёртую. В одной квартире он живёт с женой и дочерью, а во второй открыл стоматологический кабинет. Прорубил дверь на улицу, отштукатурил фасад, вывеску неоновую установил. Недавно купил в Словакии новое оборудование, старое свалил за сарай. Теперь по вечерам у меня за окном зеленоватое неоновое свечение.
Я разворачиваю к тёте Ларисе монитор, указываю на него пальцем.
– Финский квас называется калья.
– Не слышала. – Записав слово в клеточки кроссворда, она сворачивает газету трубочкой, шутливо хлопает ею Командора по голове. – Всё! По домам!
Я провожаю стариков, но дверь за ними лишь притворяю, не защёлкивая замок. Теперь остаётся только послать вызов на последний входящий номер, но перед этим я принимаю меры, чтобы имя абонента не светилось на дисплее при каждом звонке, а то, так недолго и спалиться.
Зарегистрировать её под цифрой шесть, исходя из того, что она живёт этажом выше в шестой квартире? Или написать «она»?
Но шифровальщик из меня никудышный, поэтому я просто вписываю её имя задом наперёд: «Атир».
Глава 4. Временно свободная
Сквозняк вздувает шторы, входная дверь по-воровски скрипит, закрывается изнутри на два оборота. Свет из прихожей наискось ложится в уютный сумрак освещённой только светом монитора комнаты, но вскоре гаснет и он, а на пороге комнаты появляется та, чей голос звучал в трубке. Атласный халат небрежно перетянут пояском, на голове роскошная копна завитых мелкими колечками светлых волос. На красивом лице ироничная усмешка.
Жёлтый бумажный сквозняк над столом втянул с улицы сладковатый запах маттиолы, которую тётя Лариса каждый год высаживает вдоль дворовой ограды и называет не иначе, как ночной фиалкой. Летом я редко закрываю окно, поэтому Рита всегда приходит с этим ночным ароматом.
Но поднимает меня с дивана не её приход, а сигнал вызова по скайпу. Сажусь за компьютерный стол, боковым зрением ловя осуждающий взгляд.
– А встретить у двери было лень? – Стоя в дверном проёме, Рита меняет позу, полы халата спадают по сторонам, обнажая выставленное вперёд колено.
Таинственно обозначенная в темноте светом монитора, высокая, стройная, она и сама похожа на ночную фиалку, – халат голубого цвета, духи с цветочным ароматом, приходит затемно.
Рита сама выбирает время, когда прийти, поэтому я и не встречаю её у двери. Несмотря на воинственные заявления, она не против такого порядка, и у неё уже вошло в привычку негромко закрыть за собой дверь, аккуратно поставить к стене мои брошенные у порога кеды, по-хозяйски выключить оставленный для неё в прихожей свет.