– Боишься заблудиться? – Я уже хочу ответить на звонок, но своим нарочито строгим покашливанием Рита заставляет меня обернуться.
– Слышь, Матей, – она, когда сердится, или просто играет в недовольство, называет меня по фамилии. – Тебе не говорили, что ты плохо воспитан?
– Ты первая.
– Незнание не освобождает от ответственности, – Рита продолжает играть в суровость. – Придётся отвечать по всей строгости.
Она старше меня на восемь лет, но разницы в возрасте я не чувствую. Рита выглядит от силы лет на двадцать пять, а когда начинает шутливо придуриваться, вообще похожа на малолетку с торчащими в стороны косами и чупа-чупсом во рту.
Дочь на каникулах у бабушки, муж где-то на заработках в России. Свободная женщина.
Временно – как любит уточнять она.
– Ответь, – кивает она на монитор.
– По всей строгости?
– На звонок.
– Это отец, я ему перезвоню.
Рита пожимает плечами – мол, как знаешь, берёт меня обеими руками за ворот рубашки, разворачивает спиной к дивану. Не сопротивляясь, падаю на скрипучие пружины. Деловито раздвигая полы халата, Рита садится на меня верхом.
У Командора на каждый жизненный случай припасён анекдот. Начни с ним говорить на любую тему, он через минуту-другую произнесёт свою коронную фразу: «По этому поводу есть хороший анекдот». Ну и у меня кое-что из его анекдотов остаётся в памяти, а потом вдруг всплывает в нужный момент.
Вот и сейчас вспомнилось: маленький тщедушный мужичок едва успевает к уходящему лифту; запыхавшись, втискивается в дверь и сходу оказывается лицом к лицу с дамой крупного телосложения. «Что, насиловать будешь?» – спрашивает дама. «Нет!» – испуганно крутит головой мужик. Дама деловито засучивает рукава: «Будешь, гад! Куда ты денешься».
Я не маленький и не тщедушный, а стройная и гибкая Рита никак не тянет на тётку из лифта, и всё-таки она в эту минуту так похожа на неё.
– Чего лыбишься? – Рита ёрзает, устраиваясь на мне верхом.
– Анекдот вспомнил.
– Ну? – Она распускает поясок халата.
– Не… – ёрзаю затылком по дивану. – Тупой анекдот.
– Поэтому лыбился?
– Ага! Мне нравятся тупые анекдоты.
Она наматывает концы пояса на руки, распрямляет его как удавку.
– А если мне тоже нравятся?
– Этот не понравится.
– Не надо было начинать.
– Я и не начинал.
Она несколько раз рывком распрямляет поясок, заставляя его вибрировать как струну и, хищно прищурив глаза, примеряется взглядом к моей шее.
– Колись.
– Отстань.
Она закидывает поясок мне за голову, затягивает его на шее и склоняется, накрывая меня волосами. Комнату снова заполняет сигнал вызова по скайпу, но мы уже не слышим его.
После того, когда заканчивается то, ради чего приходила Рита, мы лежим, положив головы на диванный валик. Монитор давно перешёл в режим ожидания и в тёмной комнате светится только рубиновый огонёк компьютерной мыши, бросая красные отблески на окружающие предметы. Впечатление такое, будто и клавиатура, и смартфон и оставленный на выдвижной полке стакан с остатками пива сгрудились вокруг затухающего костра.
Скомканная диванная накидка свесилась на пол, за окном слышен звук проезжающей мимо машины, бубнение музыки в салоне, женский смех.
Подняв вверх руку, Рита ноготком указательного пальца, выводит на тёмном потолке какие-то только ей понятные знаки, потом после длинной паузы, когда меня начинает клонить в сон, ни с того ни с сего вдруг говорит:
– Прикинь, у свиней оргазм длится тридцать минут.
– Чего?
– Тридцать минут, – медленно и внятно повторяет она как нерадивому ученику.
Своими вопросами и резкими переходами с одной темы на другую она иногда ставит меня в тупик.
– И что из того?
– Значит мы не свиньи.
– У меня и до этого не было сомнений.
– А говорят, что физиологически свиньи самые близкие нам создания.
– Слушай, я что-то делаю не так? – Порывисто встав с дивана, вырываю из-под Риты край скомканной накидки, обматываюсь ею вокруг пояса, ибо на мне из одежды остались только носки.
– Почему не так?
– Ну а к чему эти намёки на свиней?
– Дурак! – Она резко поднимается на локте, хватает край накидки, тянет к себе. – Дело не в тебе, а в том, что у женщины оргазм в самом лучшем случае длится пару минут. Раздели тридцать на два. Понимаешь?
– Понимаю. – Я тяну накидку на себя, Рита не отпускает.
– Что ты понимаешь?
– Надо пятнадцать раз за ночь, чтобы не было стыдно перед свиньями.
– Ну-у… – Прищурив глаза, она продолжает заниматься со мной перетягиванием накидки, потом отпускает её и показывает растопыренные указательный и средний пальцы. Я поначалу думаю, что это знак «виктория», но Рита, чтобы мне было понятнее, несколько раз сводит и разводит пальцы как ножницы. – Я, конечно, не изверг, но ещё от двух раз не отвертишься.
– Всего-то? – Сажусь за стол, разворачивая вэб-камеру так, чтобы та часть комнаты, в которой стоит диван не попадала в объектив. – Я отца набираю, тихо сиди.
– Ага, сейчас выскочу с голой задницей и булками перед камерой начну трясти.
Она идёт к шкафу в соседнюю комнату, возвращается оттуда с охапкой сиреневого постельного белья. Пока я говорю с отцом, она неторопливо застилает постель, иногда замирая, прислушиваясь к разговору.
Отец не любит, как он выражается, болтологии. Всегда начинает одной фразой: «Привет, как дела?» И если всё нормально, говорит конкретно по делу. То ли дело мама – она может часами выспрашивать самые незначительные подробности моей жизни или жизни наших соседей.
Отец в этот раз как всегда краток: у его знакомого скоро освобождается место в автосервисе, а я давно уже жду, когда подвернётся хорошая работа, чтобы рвануть в Москву.
Рита в очередной раз замирает с расправленным в руках пододеяльником, будто слушает не ушами, а отведёнными назад плечами и сведёнными вместе лопатками.
– Недели через три будь готов, – подводит итог отец. – Всё, давай!
Когда я встаю от компьютера, Рита уже застелила диван и лежит на животе, уткнувшись носом в подушку.
– И ты скоро уедешь, – обиженно смотрит на меня снизу-вверх одним глазом. – В сентябре?
– Сама слышала.
Не поднимая головы, она скребёт ноготком наволочку цвета ночной фиалки, вздыхает. Иногда мне кажется, что она старше меня на тысячу лет, а иногда, будто дитё малое, – хочется достать носовой платок и утереть ей сопли. Она совсем не глупая, но ей почему-то нравится образ легкомысленной блондинки. По крайней мере, тогда, когда она рядом со мной.
Я знаком с ней самого рождения, но первые смутные воспоминания начинаются лет с пяти. Родители тогда уехали на какую-то вечеринку в Кишинёв, а Ритку попросили забрать меня из детского сада. Я почему-то капризничал, не хотел с ней идти, а она тащила меня за руку, обзывала гадким мальчишкой и ещё каким-то неизвестным мне словом.
Много лет спустя, исходя из своего обогатившегося словарного запаса, я пытался вспомнить, что это было за слово, но догадок и по сей день у меня нет. Запомнилась только обида, хотя не факт, что слово было обидным, скорее обидным был тон, которым Ритка произносила его.
Когда мне было шесть лет ездили всем нашим дружным двором на озеро. Начался жуткий ливень, взрослые прятались в машинах, а дети забилась в палатку, по которой густо и страшно барабанили густые тяжёлые капли. Старшим среди детей был Виорел. Это сейчас ему тридцать два, и он успешный стоматолог, а тогда ему было лет шестнадцать. Ритке – около четырнадцати. Тогда она ещё оставалась для меня мерзкой взрослой девчонкой.
Малышня сидела у входа в палатку, осторожно приоткрывая полог и вслух гадая, когда озеро выйдет из берегов и затопит стоящие на берегу машины и палатку. Только Виорелу и Ритке было плевать на ливень, – они лежали под красным клетчатым пледом и между ними что-то происходило. Мне казалось, они играют в какую-то игру, накрывшись с головами пледом, под которым остро вырисовывалось то чьё-то колено, то локоть. Иногда оттуда слышалось сопение, потом доносился звонкий шлепок ладони.
Вскоре Ритка высунула из-под пледа взлохмаченную голову.
– Денис, замёрз? – Сердито пихнула локтем в шевелящийся позади неё плед, протянула мне руку. – Иди к нам, согреешься.
Уложила меня между собой и притихшим Виорелом, и я неожиданно оказался между двух таких горячих тел, что нисколько не сомневался в том, что вечером и Ритка, и Виорел будут лежать в постелях с градусниками под мышками и ныть о том, как они не хотят пить мерзкое горячее молоко с маслом и содой.
Сердитое сопение Виорела пугало меня, и я непроизвольно жался к Ритке. С одной стороны, мне было жалко её из-за грядущей простуды, а с другой стороны я испытывал от её близости необычное чувство, которому у меня в те времена ещё не было объяснения. Это было так волнительно и приятно, что я несколько дней был обижен и на ливень, который так не вовремя закончился и на отца, который чуть ли не силком вытащил меня из палатки.
В последующие годы я забыл и о Рите, и о том необычном ощущении, – слишком много исконно мужских дел навалилось на меня. Надо было исследовать штольни, играть в наклейки от жвачек, воровать виноград с огромного виноградника, который, как считалось, охраняли злющие сторожа. Сторожей в глаза никто не видел, да мне кажется, в те времена хаоса и разрухи их не было вовсе, но почему-то ждали увидеть их за каждым кустом, и были уверены, – если зарядит тебе из двустволки солью в задницу – мало не покажется.
Божественный «дамский пальчик» рос в глубине виноградника и к нему нужно было пробираться ползком поперёк рядов под натянутой проволокой. Это был настоящий виноград, не то что «кэпшуна», растущая на крайних рядах, и уж совсем не то, что густо висящий у нас над двором «бако», о котором и слов-то хороших не находилось, одни междометия: «Бе!» – брезгливо высунув синий от винограда язык.
Но дело было даже не в «дамском пальчике», а в триумфе, который ждал удачливого «охотника». Сам виноград щедро раздавался направо и налево, а победителю доставалась только раздавленная за пазухой ягода. Настоящие победители всегда великодушны и плевать они хотели на материальные блага, им достаточно триумфа, а тот «виноградный» триумф стоил многого. Это было по-настоящему круто, не то, что меряться писунами.
А потом в моей жизни появился компьютер, и прощайте штольни, наклейки, виноградники, – куда уж тут до Ритки. Вспомнил я о ней только тогда, когда ухажёры начали толпами ходить к нам во двор. Вот тогда во мне и проснулось чувство собственника, напомнившее о том, что собака не просто друг человека, но и страж его собственности. Я спускал с цепи мелкую, но злющую дворнягу Рекса и наслаждался, глядя, как очередной «ходок», отбиваясь ногами, пятится к спасительной калитке.
Но вскоре Рекса за его агрессивность, воспитанную по детской глупости именно мной, отдали куда-то в частный двор, и я начал думать, как устроить ухажёрам новый форс-мажор.
Отец тогда занимался каким-то постоянно прогорающим бизнесом: носился с договорами, сертификатами происхождения и качества товара, постоянно висел на телефоне, приводил домой партнёров по бизнесу. Тогда я и подцепил этот понравившийся мне термин. Звучало круто. На деле же без Рекса получался какой-то бледный форс-мажорчик.
Зимой я поливал водой угол за сараем, куда Ритка водила своих ухажёров целоваться. В отчаянии мечтал, что предательница и её ухажёр поскользнутся и сломают себе ноги, но поскальзывался всё время Командор, когда шёл выносить мусор.
Потом Рита уехала куда-то на учёбу, но так и недоучившись, вернулась через два года с Димой, который вскоре стал её мужем. Те годы, что её не было в городе, я почти не вспоминал о ней. Мне было уже лет пятнадцать, я как контуженный был влюблён в одноклассницу Наташу, и тут вдруг появляется она – Рита, а вместе с ней бессонница, хаос в голове и полное смятение чувств.
В то время я ещё не понимал разницы между любовью и сексуальным влечением. Чувства мои разрывались между Ритой и Наташей, между страстью и нежностью. Это уже потом я понял, что настоящая любовь – два в одном. Но понять проще, чем найти. Некоторые ищут всю жизнь, так что мне ещё рано жаловаться.
Вскоре после свадьбы Рита родила дочь, а я прошёл кое-какие мужские «университеты», успешно забыв и её и одноклассницу Наташу. Но, видимо в своё время я слишком много думал о Рите, и от этого мечта моя материализовалась, пусть и с большим опозданием, когда от неё уже и воспоминаний не осталось. Это случилось два месяца назад, в мой день рождения.
Я не люблю внимания к своей персоне: все эти торжества, поздравления, дежурные похвалы, но мать настояла на том, чтобы я организовал для соседей праздничный стол. Денег прислала больше чем обычно, посылку с напитками и всякими итальянскими вкусняшками, а потом несколько вечеров инструктировала меня по видеосвязи: что ещё прикупить и как накрыть.
Правда, получилось не так, как хотела она, а так как решили тётя Лариса и тётя Надя, которые по-соседски взяли на себя все заботы. «Забудь все эти пиццы-шмицы и прочую доставку, будем готовить всё по-домашнему, а стол накроем по традиции во дворе».
Рита тогда несколько дней ходила мрачнее тучи, и никто не мог от неё добиться, в чём причина её плохого настроения.
– Всё нормально, – криво усмехалась она в ответ на вопросы.
– Я же вижу, что ненормально, – допытывались у неё по очереди то тётя Лариса, то тётя Надя.
– Просто настроение никакое.
– Настроение даром не портится. Что приключилось? Ты сама на себя не похожа.
– Да, что вы ко мне пристали? Вот – улыбаюсь! Так похожа?..
Первую половину дня рождения Рита так и просидела, обиженная на весь свет, потом вдруг будто проснулась: «А что это у нас в рюмках пусто? Тормозишь, именинник. Наливай, давай!»
Уже после полуночи мы носили со двора ко мне в квартиру грязные тарелки, а Рита мыла их на кухне. Получилось так, что она уходила от меня последней. Со вздохом сняла передник, кинула его на табуретку, но вместо того, чтобы попрощаться и уйти, прислонилась задом к кухонной тумбе, опустила голову. Несколько секунд молчала, – руки опёрты назад на тумбочку, золотистые колечки волос закрыли лицо.
– Эй! Ты чего? – склонил я голову, услышав из-под волос всхлип.
Она вместо ответа снова всхлипнула. Я протянул было руку, чтобы отстранить в сторону волосы и заглянуть ей в лицо, но не решился и вместо этого присел на корточки, пытаясь заглянуть под колечки снизу.
– Сока хочешь?
Колечки отрицательно затряслись в ответ.
– Лучше коньяка.
Она вскинула голову как раз в тот момент, когда я поднимался с корточек, и мы оказались лицом к лицу. По её щеке катилась подкрашенная тушью слеза, вторую щёку она уже успела утереть, оставив идущий к виску серый мазок. «Дима, гад!» – всхлипнула она, и я почувствовал её горячее тело в своих объятиях и мокрую щёку на своей шее.
Как там дальше у нас всё это случилось, я помню смутно. Рита взахлёб говорила: «Муж Наташки Беженарь приезжал, рассказал ей… Ещё месяц назад… А она только сейчас сказала… Подруга, блин. Случайно проговорилась… Они вчетвером квартиру в Москве снимали, а Дима ушёл от них, – какую-то девку местную нашёл с квартирой… У неё сейчас и живёт…»
А потом завертелось так, что только обрывки остались в памяти: какое-то сумасшествие, торопливые поцелуи, солёный привкус на губах, тушь у Риты на подбородке, на щеках, на моих руках… Единственно, что знаю точно – не я первый начал. Но это слабое оправдание.
После этого я несколько дней ходил, мысленно отвесив от удивления челюсть. А потом всё вошло в привычную колею и мысли о том, как я буду смотреть Диме в глаза, сошли на нет.
Как ни крути, а привычка лучшая анестезия для совести.
В последующие дни Рита повеселела и быстро превратилась из несчастного котёнка в хищницу. Она приходила почти каждую ночь: уложит дочь и – ко мне. Спустя полчаса бывало схватится, побежит на второй этаж, проверить не проснулась ли Мариша, но вскоре снова спускается ко мне.