Лорен захотелось в туалет, так резко и сильно, что она поднялась, пожалуй, чуть быстрее, чем было способно ее тело. Едва свесив ноги с кровати, она встала и сразу почувствовала, как подгибаются колени. Пришлось опереться обеими руками на изножье кровати и несколько секунд постоять, проверяя себя. Идти она могла, хоть и слегка пошатываясь. Кровавого солнца на простынях в этот раз не было. Мышцы ее промежности, зашитые-перезашитые, вроде пока держались, и она потихоньку отцепилась от кровати, позволяя ногам принять на себя вес тела. Она наклонилась проверить детей в кроватке и почувствовала на щеке дыхание обоих, легкое, точно взмах перышком. Кровь отлила от головы, хлынула к ногам, и пол заходил ходуном, точно палуба корабля. Лорен замерла, пережидая это чувство.
На часах 4:17. Окна – черные зеркала.
И достала она острый нож перочинный,И достала она острый нож перочинный,Ой да острым ножом два сердечка пронзила.Положите меня на склоне холма,На зеленом холме упокоюсь я.Может, попросить ее перестать? Как бы миссис Гуч не разбудила. К тому же песня жуткая, от слов мурашки по коже, да и мелодия какая-то странная: печальная и злая одновременно. Лорен поначалу обрадовалась, что в палате есть еще одна женщина с близнецами, но теперь сомневалась, что сможет подружиться с кем-то, кто совершенно не думает о других.
Штора была задернута со всех сторон, скрывая соседку от посторонних глаз. В одном углу остался небольшой просвет, и Лорен, раздвинув шторы чуть пошире, заглянула внутрь. В глаза ударил свет лампы, направленной прямо на нее, пришлось прислонить ладонь козырьком ко лбу, чтобы совсем не ослепнуть.
– Простите, – сказала она.
Женщина не ответила, лишь продолжила напевать свою чудну́ю старомодную песню. Лорен подала голос снова, на этот раз чуть громче:
– Простите?
Кровати внутри не было, лишь бледно-зеленое кресло с виниловой обивкой, точно такое же, как в отсеке Лорен и во всех остальных. В нем женщина и сидела. Пустой отсек был ей как будто великоват, без кровати в нем оставалось слишком много свободного места, и прямоугольник пола, отделявший ее от Лорен, казался непреодолимым, шириной с целую реку. Женщина сидела в кресле сгорбившись, уперев локти в колени, и смотрела вниз, в большую корзину-переноску, стоявшую у ее ног, босых и настолько грязных, что их силуэты чернели на фоне больничного пола. Неряшливые лохмотья, бывшие когда-то платьем, длинными, тонкими пальцами тянулись по ее ногам, к полу, бахромой свисали вокруг корзины. Из-за бьющего в глаза света Лорен не могла разглядеть, что внутри, но хорошо слышала доносившееся оттуда прерывистое, хрипловатое дыхание и недовольный ропот – два, определенно два, тоненьких голоса. Лорен шагнула внутрь, чтобы взглянуть на детей поближе, скорее из любопытства, чем по какой-то другой причине. Было ясно, что этой женщине тут не место, что она, судя по всему, бездомная. Одета в несколько слоев, хотя в больнице жарко как в духовке. Но стоило подойти ближе, и Лорен пробрал озноб. Она неожиданно поняла, что больничная сорочка совсем не греет, почувствовала, как холодный воздух окутывает ее голые ноги, пробирается под тонкую ткань, и обхватила себя руками, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Видно, где-то совсем рядом включен кондиционер. Воздух был влажный, промозглый, пах рыбой и тиной – это, скорее всего, от бездомной. Лорен почувствовала, что ее заметили, но женщина так и не двинулась с места, зато снова затянула свою жуткую песню.
Она мертвых малюток с собой не взяла,Она мертвых малюток с собой не взяла,Ой да алая кровь по ладоням текла.Положите меня на склоне холма,На зеленом холме…– Послушайте, не хочу показаться невежливой, но, может, вы перестанете петь? Пожалуйста. Вы же всех перебудите.
Женщина с резким вздохом умолкла и отвернулась от корзины. Лорен уловила тоненький жалобный звук – сперва еле слышный, еще один непримечательный голос среди больничного гула, – он становился все громче, но доносился не снаружи, а изнутри, зарождался прямо у нее в голове. Беги, говорил ей этот голос. Уходи, спасайся, прямо сейчас. Но ее ноги будто налились свинцом и приросли к полу.
Прошло немало времени, прежде чем женщина подняла глаза, и, когда их взгляды наконец встретились, Лорен прошиб холодный пот. Такое молодое лицо, лет на восемь или даже десять моложе ее самой, а глаза древней старухи. На голове колтуны – бывают такие волосы, Лорен по себе знала, которые сбиваются и спутываются, едва отложишь расческу. Лицо чумазое. Увы, образ юной замарашки, которая под слоем грязи могла бы даже оказаться красавицей, стоит только отмыть хорошенько, рассыпался, едва она открыла рот. Зубов у нее, похоже, не было, язык зловеще, по-змеиному, мелькал в черной пропасти за пухлыми, но обветренными и растрескавшимися губами. Было что-то странное в том, как она разглядывала Лорен. Что ей нужно?
– У тебя двойня, – сказала женщина.
– Да. – Ответ вырвался у Лорен почти против воли, точно кашель, и она немедленно захотела взять его обратно.
– Дааа… – протянула женщина. – Близнецы… Как и у меня. Только твои заколдованные.
Лорен не нашлась что ответить. Лишь вытаращилась на нее с разинутым ртом и, даже осознав это, все равно не смогла отвести взгляда.
– Мои тоже заколдованные, – сказала женщина, – но не так. На моих дурное колдовство, проклятие. А вам повезло, тебе и твоим. У нас вот отродясь ничего не было, последнее отобрали.
Ей явно в жизни пришлось несладко. А эти малютки в корзине, что за судьба их ждет? Кто-то же, наверное, может помочь? Есть специальные благотворительные организации, в конце концов, у каждого человека должен быть доступ к помощи. Пусть ей хотя бы одежду новую выдадут. И с волосами надо что-то сделать, они слишком длинные, все свалялись, висят как собачьи хвосты, явно кишат паразитами. Это просто вредно для здоровья.
– Мне так жаль, – сказала Лорен. – Хотите, позову кого-нибудь, чтобы вам помогли?
Женщина поднялась, обошла корзину и сделала несколько шагов вперед. Запахи – гниющих растений, мокрой глины, речного ила – сразу усилились, сделалось заметно холоднее, точно сама она и была источником холода. Корзина так и осталась стоять, скрытая за ее спиной, и Лорен не могла заглянуть внутрь. Женщина подошла совсем близко и заговорила тихо, почти шепотом, тихим, свистящим, в котором больше было дыхания, чем голоса:
– Никто мне не может помочь. Теперь уж нет. Было время, да прошло, а сейчас никакие помощники меня не достанут – и не только время им помешает.
Она сделала крохотный шажок в сторону, и Лорен наконец разглядела, что корзина доверху заполнена каким-то тряпьем, драными лоскутами толстой серой ткани, среди которых не видно было ни детского личика, ни даже ручки или ножки. Оставалось надеяться, что детям хотя бы есть чем дышать.
– Может, соцслужбы вам помогут найти жилье? – сказала она. – Не бросят же вас одну, без всякой помощи, так нельзя.
– Тогда была одна, и теперь буду одна. Какая разница?
– Но как же малыши?
Они обе посмотрели на корзину. Что-то зашевелилось в ее темных недрах, заваленных ветошью. В это же мгновение за шторой чихнул один из сыновей Лорен, и к ней моментально вернулась способность двигаться.
– Простите, мне надо идти, там мой малыш проснулся.
Она выскочила наружу, прочь от этой жуткой нищенки, в сухую теплую палату.
– Твой малыш, – повторил сиплый голос у нее за спиной.
В одно мгновение женщина преодолела разделявшее их расстояние и схватила Лорен за запястье своей цепкой, костлявой рукой. Держала она крепко, с удивительной для тщедушной бродяжки силой, и быстро втащила Лорен обратно, не обращая внимания на ее жалкие попытки отбиться.
– Давай договоримся, – зашипела она. – Разве это по-честному? Тебе досталось все, а у нас и то, что было, отняли. Давай поменяемся?
– Что?..
– Отдай мне одного из своих. Я о нем позабочусь. А ты возьмешь моего, будешь растить как родного. Хоть один пусть попробует настоящей жизни, чтоб все на блюдечке. Вот так будет по-честному.
– Вы совсем с ума сошли? С чего я стану отдавать ребенка чужому человеку? Вам самой-то как такое в голову пришло?
Лорен все пыталась высвободиться, их сплетенные руки то вздымались, то опадали, точно штормовые волны. Мертвая хватка, не стряхнуть. Она чувствовала, как цепкие лапы тянут, царапают, ранят ее кожу, омерзительные ногти оставляют ссадины, в которые наверняка попадет зараза, будет воспаление, может быть, даже останутся шрамы.
– Отцепись от меня, – процедила она сквозь сжатые зубы. Укусила бы эту мерзкую оборванку за палец, да слишком уж противно.
– Выбери одного, – настаивала та. – Выбери одного, или заберу обоих. Я возьму твоих, а ты возьми моего. Да ты и разницы не заметишь, сделаю так, что с виду не отличишь. Возьмешь одного – будет честно. А если двоих – так это уж по справедливости.
Из уст Лорен вырвался крик. Он шел откуда-то из глубины, из самого ядра ее сущности, где таились все ее желания, вся сила. В этом звуке воплотились чаяния самых сокровенных уголков ее души, ее страх, и материнский инстинкт, желание защитить своих детей, и безграничная любовь к ним. Она закричала прямо в перекошенное лицо оборванки инстинктивно, не думая, почти по-звериному, и тем не менее крик этот принял форму человеческой речи, сложился в короткое слово: нет!
Этот крик освободил ее руку из тисков цепких лап, она бросилась к кроватке, в которой лежали ее дети, схватила обоих и опрометью ринулась в ванную. Дверь она захлопнула за собой и резко дернула ручку, запираясь изнутри.
Глава 5
15 июля
Полицейский участок
7:15
Джо Харпер оставила свой белый «фиат-пунто» на подземной парковке. Других машин почти не было: тут и там припаркованы несколько гражданских, у дальней стены замерли, выстроившись в ряд, патрульные. Прохладный утренний воздух спустился на парковку следом за «фиатом», облизнул голые коленки и локти Харпер, и она, поплотнее обхватив себя руками, поспешила к дверям. Ранним утром ее выбор одежды мог показаться несколько опрометчивым, но она знала, что к полудню, мотаясь по вызовам под палящим солнцем, не раз скажет себе спасибо за хлопковую юбку до колен и рубашку с коротким рукавом.
Зайдя в лифт, она ввела четырехзначный код безопасности. Система, как обычно, среагировала не сразу, пришлось подождать. В воздухе стоял запах ее солнцезащитного крема и маслянистая гаражная вонь парковки. Наконец раздался длинный сигнал, двери лифта захлопнулись, и уже в следующую секунду она шагнула в участок.
Дежурный сержант за стойкой поднял глаза:
– Доброе утро, Харпер. Я смотрю, опять заявилась спозаранку.
– Не «заявилась спозаранку», – ответила Джо, едва заметно улыбнувшись, – а проявила усердие и профессионализм, Грегсон. И ты как-нибудь попробуй.
– Ха-ха. Я ведь тоже уже на месте, нет?
– Ну а как иначе? Что бы мы без тебя делали? Пришлось бы как минимум поставить автоматическую дверь.
Филу Грегсону было около пятидесяти, но годы его не пощадили. Или, может, это он сам себя не щадил. В любом случае он был старше Харпер всего лет на десять или двенадцать, но внешне легко мог сойти за ее отца.
– А это еще что такое, прости господи? – Он перегнулся через стойку и указал на обувку Харпер.
Она пошевелила пальцами ног.
– Кроссовки.
– Какие ж это кроссовки? Это перчатки. Резиновые перчатки для ног. Ничего чуднее в жизни не видел.
– Они классные. В них удобнее бегать, нога двигается свободно, видишь? – Она снова пошевелила пальцами.
– Фу, прекрати. Если Трапп это увидит – надает по шее.
Харпер поджала губы. Она понимала, что кроссовки с пальцами немного не вписываются в полицейский дресс-код, и захватила с собой еще одну пару обуви, чтобы переобуться перед тем, как придет начальник. Но пока была возможность, ей хотелось походить «босиком». Считалось, что это улучшает технику бега: через пару недель она собиралась участвовать в соревнованиях по триатлону – половинная дистанция «Железного человека», семьдесят миль.
– В них, между прочим, и плавать можно.
– Подумать только, как интересно, – сказал Грег-сон и нарочито зевнул.
Время, проведенное на открытом воздухе, без сомнения, добавило лицу Джо Харпер морщин, но тело ее оставалось стройным и сильным, в отличие от Грегсона, который, казалось, постепенно прирастал к своему креслу на колесиках. Генетика, конечно, тоже сыграла свою роль: от матери Харпер унаследовала красивые высокие скулы, от отца – волосы, которые отказывались седеть. В те времена, когда она еще думала, что ей нравятся только мужчины, вполне могла переспать и с кем-нибудь постарше и поседее Грегсона, но сам Грегсон вызывал в ней лишь приступы дочерней нежности: хотелось его подстричь, накормить салатом и напоить мятным чаем, взять с собой на прогулку, а после убедиться, что он вовремя лег спать. Узнай он обо всем этом, наверняка бы страшно обиделся. Бедный старый Грегсон с его медленно расползающейся талией, которую сдерживал лишь широкий полицейский ремень, с его лысиной, на которую он стыдливо зачесывал волосы, специально для этой цели отпущенные до мочек ушей. Рубашки бы ему носить на размер побольше. Может, даже на два.
Харпер налила себе мерзкого кофе в кружку с дурацкой шуточкой про собак, дно которой, разумеется, тут же пристало к липкой столешнице. Кухонька была одна на весь участок, и кроме Харпер ею пользовались еще сто с лишним полицейских, ни один из которых, похоже, не догадывался, зачем существуют кухонные тряпки. Кружка резко дернулась, отлепившись от стола, и кофе плеснул через край, ошпарив Харпер руку. Она чертыхалась вслух всю дорогу до рабочего стола, но ее никто не слышал – в такую рань в участке еще было пусто, стояла тишина, которая ей так нравилась. Она отхлебнула кофе и скривилась – слишком горячо, затем включила компьютер и принялась, как обычно, просматривать ночные происшествия. Строго говоря, в ее обязанности это не входило, зато вошло в привычку – вроде как способ поотлынивать от обычной работы, но не просто так, а с пользой: иногда ей попадалось что-нибудь эдакое, интересный случай, вносивший разнообразие в поток рутины, которую спихивало на нее руководство.
Список происшествий за прошлую ночь выглядел как обычно. Между двумя и тремя часами ночи дважды звонили пожаловаться на шумных соседей. Трижды звонили пьяные: один хотел вызвать такси, но перепутал номер, второй потерял приятелей в ночном клубе и без поисково-спасательного отряда ну никак не мог их отыскать, но вот третий, набравшийся почти до невменяемости, действительно обратился с экстренным вызовом: на друга напали, он упал на землю и, кажется, перестал дышать. В таких случаях очень многое зависит от диспетчера: когда звонят пьяные, бывает ужасно сложно отличить ложный вызов от настоящего. Кроме пьяниц, как всегда, звонили всякие идиоты (иногда еще и под градусом – что не упрощало диспетчеру жизнь). Кто-то позвонил сообщить, что кот не вернулся домой, еще кто-то пожаловался, что его вынудили заваривать чай самому, хотя очередь была не его.
Некоторые обращения были смешными, но большинство – вполне серьезными. Обычный человек с ходу и не расшифровал бы этот список – колонки текста на невнятном полицейском жаргоне, испещренные кодами происшествий, датами, цифрами. Но у Харпер глаз был наметан выхватывать из череды дурацких звонков настоящие человеческие трагедии: безжизненные, казенные слепки моментов, когда люди осознают, что у них недостанет сил справиться с тем, что на них надвигается. Настоящие крики о помощи.