Зазвенели стекла. Это из-за самолетов. Они часто здесь летали. Они летели за горизонт, туда, где сейчас шла война. Мне никто не рассказывал о войне, и с кем она велась, но то, что настали страшные и темные, временя, я и без этого понимала.
– Ты слышала про карцер? – спросила меня миссис Лафайет. – Представляешь, что это такое?
Я отрицательно замотала головой. Звучит страшно, но про карцеры я ничего не слышала.
– Значит, у тебя все впереди, – сказала надзирательница. – Если будешь плохо себя вести. Перевоспитание бывает очень болезненным. Тяжелым. Но оно необходимо. Ты поняла меня?
– Поняла, – ответила я и шмыгнула носом. Снова потекли сопли. Это от холода, сковавшего мое тело после умывания. – Я постараюсь вести себя хорошо, миссис Лафайет.
– Я на это надеюсь.
Коридор разветвился, и мы свернули направо. Левое крыло принадлежало отделению мальчиков. И туда, заходить было запрещено, так же как и мальчикам, было запрещено входить в крыло девочек.
Перед нами возникла огромная дверь с табличкой: «Отделение девочек». Надзирательница сняла ключ, висевший у нее на шее, на просмоленной бечевке и отперла этим ключом дверь.
Петли двери пронзительно заскрипели, и вскоре, мы оказались в отделении.
Это был тот же коридор, но по обе стороны он имел множество спален. Оттуда выглядывали дети и с любопытством глазели на меня. Я была новенькая, а новенькие всегда всем интересны. Я слышала, как дети обсуждали меня.
– Это что, мальчишка? – донеслось до меня.
– Накой мальчишка в отделении девочек? – послышалось в ответ.
– Это не мальчишка, – услышала я еще. – Это девочка.
– Какая-то она слишком безобразная для девочки.
– Вспомни себя в первый день, когда миссис Гухтер обкорнала твои волосы.
Я ни на кого не смотрела, едва поспевая за широко шагающей миссис Лафайет, и лишь изредка выглядывала исподлобья.
– Все по койкам! – закричала надзирательница, и детей след простыл. – Или кто-то захотел провести ночь в карцере?! Я могу вам это устроить. Там сегодня особенно холодно и сыро.
Мы дошли до конца коридора и вошли в комнату по правой стороне. Потолки здесь были высокими, окна огромными и решетчатыми, кровати металлическими. Еще пахло мочой. Кто-то из девочек очевидно писался.
– Спать будешь здесь, – сказала мне миссис Лафайет, указывая на кровать у самой двери. – Под подушкой ночная пижама. Туалет на ночь закрывается, ходить в горшок. Он у тебя под койкой. Утром сама его выносишь. Теперь спать. На ужин ты опоздала, так что до завтра придется поголодать.
Больше Агнесса Лафайет ничего не сказала. Она расправила плечи, оглядела девочек и ушла.
Свет в комнате так и не включили, и пришлось заправлять постельное белье в темноте.
Оно и к лучшему – никто на меня глазеть не будет.
Белье настолько прогнило, что рассыпалось, прямо у меня в руках! От любого неловкого движения, оно рвалось.
Девочки еще не спали, и лежа в своих постелях, они о чем-то шептались. Наверное, обо мне. Но я старалась не слушать их, и, покончив, наконец, с пододеяльником, легла и отвернулась от всего мира к стене.
Перед тем как провалиться в тревожный сон, я долго думала о своем отце. Я не знала, сможем ли мы еще, когда-нибудь увидеться с ним и боль моя не была бы столь невыносимой, открой судьба мне в ту ночь свои карты.
Но я ничего поделать не могла, и все что мне, коротко остриженной и умытой под ледяным душем, напуганной девочке оставалось – это лишь смириться.
Первыми моими мыслями, посетившими меня сейчас, стали размышления о том, как бы сбежать из этого места. Я не знаю, возможно ли это, не знаю, пытался ли кто-нибудь это сделать и совсем не имею представления о том, что ждет тех, кого поймали. Наверное, очень суровое наказание. Миссис Лафайет ничего на этот счет не рассказала.
Я должна сбежать отсюда.
Но может, стоит пережить хотя бы день, чтобы понять, как здесь на самом деле? Может все не так уж плохо.
Мне здесь не место. Я хочу к маме, домой.
Твоей мамы больше нет. Как и твоего дома.
Мне все равно! Я хочу в мамину спальню. Хочу прилечь на ее постель. Хочу уснуть, а утром проснуться и чтобы все это, оказалось сном!
Этому не бывать, но ты, главное, не плачь. Им не нужно знать, что ты слаба. Иначе, они станут издеваться над тобой, и тогда, ты захочешь умереть.
Я не заплачу. Не заплачу. Не заплачу.
Этот день был плохим и очень трудным, поэтому, вскоре я уснула. Мне снился дом. Мамина спальня. Мама была жива и когда я вошла в гостиную, она уже ждала меня там и рассказала, что вылечилась. Болезнь ушла.
Я плакала. Стоя в дверях гостиной, и не в силах сделать к матери даже шага – я рыдала.
Глубокой ночью, меня разбудил странный звук.
Сначала, я не могла понять, где нахожусь. Стоило мне открыть глаза, гостиная исчезла. Мама ушла. Но слезы остались.
Там, в темноте кто-то был. Тени. Множество теней. Черные силуэты шептались, подкрадываясь все ближе ко мне. Они хихикали и что-то замышляли и ступали по полу практически бесшумно, как призраки.
Глава 4
Тени
Я натянула одеяло до самых глаз, а тени девочек, заметив, что я проснулась, вдруг расселись вокруг меня, кто на мою койку, а кто просто на пол.
– Не бойся, – сказала одна из теней, та, что взгромоздилась у моих ног. Я не видела лица этой девочки, только ее растрепанные волосы, торчащие в разные стороны на фоне голубого окна. – Мы хотим познакомиться. Как твое имя?
Тогда я поняла, что бояться, мне не стоит.
Вообще в этом месте стоит бояться лишь надзирательниц и палок в их руках, но не детей, оказавшихся здесь по той же причине что и я – нищета, голод, нужда, война.
– Гвен Фостер, – ответила я, аккуратно высовываясь из-под одеяла как из укрытия. – Я новенькая.
– Я, Нелли Кроссман, – ответила тень у моих ног.
– Мне очень приятно, – сказала я.
– Мне тоже.
Вдруг заговорила тень снизу. Я повернула голову и увидела сидящую на полу девочку в огромных очках с очень толстыми линзами. Она, своими взъерошенными волосами и большими глазами, напоминала дикого звереныша, притаившегося в темноте огромного страшного леса. Естественно – страшным лесом было это место.
– Меня зовут Тори Грехэм, – сказала смешная девочка в очках и с растрепанными волосами каштанового цвета. Девочка протянула мне руку, и я пожала ее.
– Гвен.
Кожа ладони Тори, показалась мне очень грубой, даже мальчишеской. Но, не смотря на это, девочка была очень кротка и застенчива.
– Очень приятно. – Тори Грехэм улыбнулась и придвинулась ближе к моей кровати.
– Залезай. – Я немного потеснилась к стене, освобождая место для Тори, и она с радостью забралась. – На полу, небось, холодно.
– Чертовски!
В ту ночь я познакомилась со всеми девочками из своей комнаты. Кроме одной. Она спала, отвернувшись к стене и кашляла. Она всегда кашляла. Такой я и запомнила Анну Эванз – больной, несчастной, одинокой.
– Она не любит ни с кем разговаривать, – объяснила мне Нелли глядя на тяжело вздымающиеся бока девочки. – Особенно после того как узнала, что ее отца забрали на фронт.
– На войну? – ужаснулась я. Слова Нелли меня очень задели – где уверенность, что завтра на фронт не отправят и моего отца.
– Да, – угрюмо вздохнула Нелли и покачала головой. – Сейчас каждый человек на счету. Там – в пекле ада. На фронте.
Только сейчас я вспомнила про самолеты. Их не было. Стояла тишина. Как же было приятно в этой тишине.
Еще я познакомилась с Бертой Бенсон – девочкой часто забывающей свое имя. Она не могла вспомнить свою фамилию, пока Аманда Диксон – самая старшая из нас и самая болезненно истощенная, не напомнила ей.
Так же среди полуночных моих гостей, были родные сестры Дженнифер и Дороти Тафт.
Однажды, когда освободилась должность активиста, (о них вы непременно скоро узнаете), я поняла что веснушки и цвет глаз – единственное, что может быть общего у этих сестер.
– А с кем ты здесь? – спросила Нелли. – Кто привел тебя в это место?
– Отец, – ответила я. – Но мне даже проститься с ним не позволили.
– Такое здесь любят, – сказала Нелли и снова бросила резкий взгляд на Эванз – она кашлянула. – Любят разлучать. – Кроссман поначалу говорила в полный голос, но теперь перешла на шепот. – Надзирательницы все как одна – строгие и бездушные. Еще надзирательницы очень любят наказывать.
– И многих – заслуженно, – вставила Дженнифер Тафт.
Нелли обернулась на Тафт, стоящей по правое плечо, и спросила ее:
– Чем же дети могут заслужить голодовку и карцер? Ты вообще, в своем уме?
– Тем, что плохо работали, – ответила Тафт. – И вообще, в данный момент, пренебрегая режимом, мы заслуживаем карцер не меньше этих тунеядцев. Я собираюсь лечь спать и вам, советую, того же.
Мы проводили Дженнифер до кровати. Она сначала обернулась и вопросительно поглядела на сестру, сидящую на краю моей постели, затем, так и не дождавшись ее поддержки, демонстративно легла.
– Мать с нами была слишком строга, – рассказала Дороти. – Миссис Лафайет – чистый ангел.
– Миссис Лафайет не самая плохая надзирательница. – Тори одобрительно покачала головой. – Есть миссис Милн – она надзирательница крыла мальчиков, вот там сущее чудовище. Бедные мальчишки.
– Только и слышно, как они плачут и кричат, – шептала Нелли. – Миссис Милн самая строгая. Она даже запрещает мальчикам разговаривать с нами. Здесь вообще нужно быть очень осторожным с разговорами.
– Почему? – удивилась я.
– Высказывать свои мысли вслух, порою может быть очень опасным, – сказала Нелли. – Это грозит карцером и ударами плеткой. А может и чем пострашнее.
– Кстати, – вспомнила Аманда. – А где Винсент? Дороти, ты как-то с ним разговаривала. Куда он подевался?
– Я не знаю, – ответила Дороти Тафт. – После того как он появился весь в синяках, я больше его не видела. Вот уж месяц как. Может он в лазарете?
– В лазарете с синяками не лежат, – покачала головой Нелли. – А вдруг его усыновили?
– Не говори ерунды! – обозлилась Дороти и отвернулась.
– Я лишь предполагаю.
– А что плохого в усыновлении? – удивилась я. – Разве это плохо? Мне кажется, это очень даже хорошо, когда ребенок живет в семье.
– Только вот это совсем не правда! – произнесла Дороти. – Вряд ли мистер Данкан отдает детей в семьи. Скорее всего, он просто скрывает, что здесь могут побить до самой смерти. В это мне верится больше.
– Неужели так можно обращаться с детьми? – ужаснулась я.
– С сиротами – можно, – ответила Нелли. – Мистер Генри Данкан – директор, рассказывал нам, что исчезнувшие дети отправились туда, где всегда тепло и где фрукты растут прямо на деревьях. Но мне что-то слабо в это верится. Думаю, эти дети уже умерли.
Умерли?!
– Палма как то рассказала, – вспомнила Нелли, – что подслушала разговор людей в белых халатах.
– А кто они, эти люди в белых халатах?
– Никто не знает, – уныло ответила Нелли. – Палма рассказала, что однажды ночью, эти люди забрали Беверли, а когда вернули, через несколько часов, она уже ничего не помнила. Палма говорит, что люди в белых халатах, вырезали ей часть мозга.
– Но зачем? – Я вспомнила миссис Гухтер. В ее зловещем молчании была виновата лоботомия. – Кому нужен мозг несчастной девочки?
Тогда Нелли рассказала, что здесь происходят странные вещи и если кто-то из детей начинает догадываться о них, к нему приходят люди в белых халатах и отнимают у него воспоминания. Если ребенок начинает видеть больше, чем это положено, за ним приходят люди в белых халатах и после, этот ребенок уже становится совсем другими. Он ничего не помнит. Он странно разговаривает.
– После этого, – добавила Нелли, – ребенок напоминает чучело. Мы так их и называем.
Я некоторое время молчала, но затем с моих губ невольно слетело слово:
– Чучело.
Аманда тем временем подошла к окну. Она достала из кармана пижамы маленькую книжицу, открыла ее на случайной странице и начала читать, бесшумно шевеля губами.
Нелли поймав мой заинтересованный взгляд, объяснила, что Аманда всюду носит с собой молитвослов и читает его, когда ей становится страшно или просто от нечего делать. Я склонна думать, что в данный момент открыть молитвослов, Аманду все же побудил страх, ведь всем в этой комнате, было не по себе обсуждать бесследно пропавших детей и их вырезанные мозги.
– А многих уже усыновили или удочерили? – спросила я.
– Многих, – рассказала Нелли. – Еще вчера, на твоем месте спала Глория, а сейчас спишь ты. Советую хорошо работать, чтобы не удочерили.
Я молчала. Это из-за слов Нелли. Они угнетали меня, ведь я совсем ничего не умею делать. Временами, я помогала маме по дому. Я стирала и шила. Готовила для мамы и папы еду.
– Кем здесь работают дети? – спросила я.
– Кто-то работает в швейном цеху. – Нелли поочередно загибала пальцы. – Кто-то в прачке. Кто-то на кухне. Я советую тебе попроситься на кухню или в прачку.
– Там все занято, – сказала Берта.
– Тогда остается швейный цех, – пожала плечами Нелли. – Аманда работает в цеху, и Тори тоже там работает. А, и еще Эванз.
– Ты не переживай, – сказала мне Тори Грехэм. – Цех конечно не лучшее место, но зато там не так сыро как в прачке и не так воняет тухлятиной как на кухне.
– И ничего на кухне не воняет, – поспорила Берта. Она работала на кухне уже два года и привыкла к запаху гнилых овощей, несвежего мяса и тухлой рыбы. Именно этим пахла каждый вечер девочка по возвращению с работы. – Врешь ты все!
– Воняет, воняет, – вставила Дороти, привыкшая к запахам порошков, отбеливателей и хлорки. Она днями напролет сдирала ладони до крови в прачечной. – Аж за версту чувствуется.
– Зато нами не командует выживший из ума военный. – Берта поставила точку в споре.
Тори хотела возразить, но Эванз вдруг залилась кашлем, и мы едва не подпрыгнули от испуга.
– Ладно, девочки, – сказала Нелли, громко спрыгивая с моей койки, – давайте спать. Завтра на работу. Очень приятно было с тобой познакомиться, Гвен.
– Мне тоже, девочки.
– Спокойной всем ночи, – пожелала Тори и улыбнулась мне. – Очень рада знакомству, Гвен.
– Спасибо, Тори, – ответила я. – Мне тоже очень приятно. Спокойной ночи.
Все разошлись по своим кроватям.
Теперь это не были тени, пляшущие вокруг меня. Тени проявились, обрели облик и черты характера. Тени обернулись в девочек, таких же, как я, осиротевших и никому кроме работного дома, больше не нужных.
Я отвернулась к стене и спокойно уснула. Мне больше ничего не снилось.
Глава 5
Тори Грехэм
Наутро, всех нас разбудил громкий, как вой сирены, женский голос.
Я открыла глаза и увидела темный потолок, с обвалившейся штукатуркой и вдруг вспомнила, где нахожусь. Несколько часов моего сна, пролетели как несколько минут.
Голос принадлежал надзирательнице, миссис Лафайет. Именно эта женщина, вчера привела меня в крыло девочек, она указала, где мне теперь спать, она – невидимая нить, связывающая меня с отцом. Так же как и та надзирательница с волосатой физиономией.
– Встаем! – кричала надзирательница. – Живо! Поднимайтесь, дармоедки! Не время спать, когда государство переживает сложное время! Кто дольше всех спит, тот отправляется, куда?
– В карцер, миссис Лафайет, – ответили хором девочки.
– Правильно!
Карцер. Опять этот карцер.
Я выбралась из постели и начала в спешке застилать ее. Так делали все девочки моей спальни. Они знали, что грозит за медлительность. И за лишние разговоры. Мне так же нужно было об этом знать и всегда помнить.
Вскоре, под руководством надзирательницы, мы отправились умываться.
В умывальной было шумно и сыро. Все толкались, потому что спешили на завтрак, а как я вскоре поняла, опоздавшие его лишались. Скорее всего, из-за тяжелого времени, о котором за последние несколько дней, я слышала как никогда часто.
Зеркало над умывальником было грязным. Я протерла зеркало рукой, и мне вдруг стало больно от застывшей в нем девочки, с темными кругами под глазами и короткими, наспех остриженными волосами, которые я когда-то так сильно любила.