Пока он рассказывал о себе, я смотрел на его лицо. Не в глаза, а на лицо. Профессор был явно не в форме. То, что он успел мне рассказать о своей прежней жизни, вызывало уважение. Раньше это был боец. Он проучился в Великой Стране советов много лет, он стал прекрасным специалистом и уважаемым человеком у себя на родине (где очень ценился советский диплом), и был в рядах борцов с мировым империализмом… но все было испорчено. Он увлекся астрономией, космогонией, космологией… вскоре он понял, что капитализм и коммунизм – это несерьезно – есть проблемы поважнее. Пока некие две сверхдержавы, Америка и Советский Союз, лавировали на грани самоуничтожения цивилизации (лавировали да не вылавировали), планета неслась в мировом пространстве, совершенно одинокая и беззащитная перед космическими стихиями. И никому из населяющих ее миллиардов существ до этого не было никакого дела.
Так что проблемы, стоящие перед профессором, явно были на порядки сложнее проблем с мировым империализмом, и теперь он чем-то встревожен, если не сказать – сломлен. Его лицо выдавало крайнюю усталость. Это было плохо, но еще хуже было то, что я никак не мог понять, связной он или нет, а он сам пока ни словом об этом не обмолвился.
…но сейчас профессор наслаждался застольем. Отличная закуска, русская водочка, графинчик томатного сока. Видимо, привык он к таким вещам. Конечно, невиданного заморского гостя можно было потчевать и по-другому. Заказать, к примеру, из ресторана «Семь пятниц на неделе» всякой экзотики. Но что-то в поведении профессора говорило: не надо ничего лишнего, все и так хорошо. В очередной раз разлили. Профессорские усы улыбались.
– Давайте за дружбу! – сказал он, приподняв стопку. – Хотя, нет, третья стопка, м-м-м, за покойных…
– В разных местах по-разному, – сказал я.
Профессор пощелкал пальцами:
– Как это у вас называется, забыл! Вспомним?
– Помянем! – я опрокинул стопку в себя, профессор сделал то же самое. Запили томатным соком. Настенные часы – громко:
– Час ночи, комендант!
Я быстро глянул на профессора. Он или не услышал или сделал вид, что не услышал. Пора прошвырнуться, закрыть кухни.
…показалась Ирен!
Милая моя. Радость моя. Боль души моей.
Она уходила, нет, она просто-таки убегала на лестницу. Ее глаза сверкали, и говорили только для меня: милый, у нас все хорошо, но сейчас я занята… занята…немая сцена… я просто остолбенел… как же так… а я?..куда же ты…
Приходи утром, шепнула она и скрылась за дверью на лестничную клетку.
Подхожу к пульту. Надо выпить. Зачем я шел? Погоди-ка… а, ну да. Я же выскочил «на пару минут» не только потому, что меня вдруг затошнило от сигаретного дыма, нет, но хотел просто осмотреться, не унесли ли телефон с пульта, светит ли лампа, закрыть кухни, наконец… но сейчас не это главное. Звоню на первый этаж:
– Татьяночка Евменовна, это Розин. У вас нет приворотного зелья?
Она отвечает в том смысле, что «какого хрена я звоню так поздно, она уже прилегла», но есть заклятье, я не смогу его произнести, надо женским голосом.
А как звучит оно?
Как звучит? Ведьма откашливается и начинает: карту-наверхдак-кустумм… кара-так-макдак-гумкумм… чеби-ров-шалтам-балтам… через-драм-удрам-мартаммм… ыыыы… забыла, твою мать, извини! Вспомню, скажу!
При ее голосе, когда она произносила заклятье, у меня случилась эрекция. Пенис вдруг отвердел как камень и отказался «дать вялого». Но потом я понял, что это не от заклятья случилось и тем более, не от ее голоса. Просто я представил Ирен без халата… без нижнего белья… ее прекрасную грудь… и рука этого недоноска на ней… НЕЕЕЕТ!
Закурил сигарету. Там же ждет связной. Или все-таки не связной? Подождет.
В тот момент отчаяния я поклялся себе… что мы с Ирен будем вместе, несмотря ни на что… это казалось недостижимым счастьем. Невероятной мечтой. Несбыточной.
– Рен, – сказал профессор, когда я вошел, – а ведь мы на пороге потрясений. Америка уже не та… она на соплях, а вот мы… предстоят катаклизмы. Вы любите катаклизмы? Ката… клизмы… хм…
– Профессор, – сказал я, закуривая дорогую сигарету из его пачки. – Давайте, так сказать, по существу дела…
– Ну, давайте.
Как же мы «нажрались», дернула мимолетная мысль. Я вдруг понял, что очень сильно хочу спать. Просто валюсь с ног. Заговорил меня заморский гость. И я заснул, ненадолго, всего, может быть, на пару минут. И проснулся. Профессор ждал.
– Пока ты спал, – сказал он чужим, одеревеневшим голосом, – информация обновилась.
…какая еще информация, профессор? Вы о чем? Средство для защиты уже с тобой, продолжал египетский гость. Я их называю Близнецами, ведь они действительно совершенно одинаковые. Мне было велено передать их именно тебе. И никому другому. Даже наши заклятые друзья ино не должны об этом знать, ясно?
Оказалось, что спал я почти час. За это время профессору каким-то способом кто-то сообщил, что его больше не преследуют, и он может расслабиться. Он расслабился. Водки не осталось. Кто его преследовал, я не понял. А вот на моих запястьях красовались черные литые браслеты. Они выглядели как часы, но часы явно не из нашего времени. Даже японцы, наверное, еще не придумали такие. На каждом запястье по этакому литому, словно из одного куска черного металла, браслету.
Надо же, профессор все-таки связной. Бред. Мы просто дико напились, по-нашему, ужрались почти «в муку», но еще держались. Информация обновилась, но я слышал эту чертовщину впервые, и был сейчас неспособен постичь ее смысл, если он и был, этот смысл. Итак… кто-то навалил кучу прямо посреди коридора в подвале Главного Здания. Ну, это я уже видел, если это та самая куча. Куча была просто неприлично огромной. Да уж. Но она не воняла. Точно, не воняла. Это не человеческое дерьмо, сказали прибывшие на место патрульные ино. Но что они могут знать? Обычный каменный патруль из захолустья, родились где-то за сорок тысяч световых лет отсюда… они же не знают наших особенностей. Дерьмо похоже на слоновье, из которого бумагу делают, предположил агент Центавр (он же китайский аспирант Дзен Тау). А кот Павлик, так тот вообще сказал: вы чего, недоразвитые, это вовсе не дерьмо, а только что родившийся ино! Вот шутник…
Ино оскорбились. Вызвали связного лично для меня, чтобы я разобрался и вот, он здесь. Дополнительная информация, только для меня: те маленькие следы, что были обнаружены, принадлежат очень маленькому человеку… не зверьку, не насекомому, а человеку. Ребенку? А кому же еще….Стоп! До меня вдруг дошло: а что там делал этот маленький человек, кем бы он ни был? И где он сейчас?
Я посмотрел на профессора.
– Не может этого быть… что вся заварушка из-за того дерьма!
– Ты прав! – отвечал он. – Там еще был Страж.
– Страж? Профессор, может, там еще нашли член динозавра?! Можно уже всю проблему, без понуканий! А?
Али вдруг навис надо мной, нещадно дымя и покачиваясь.
– Стража надо найти, – сказал он хрипло. – Это есть то, ради чего меня оторвали от книг в Каире, а тебя, мой друг, призвали!
Нет, профессор, призывали меня в 1982 году, в ряды советского стройбата, в тот самый день, когда умер Леонид Ильич Брежнев, машинально подумал я. И все же… сказать, что я охренел – было ничего не сказать. Значит, Страж.
Или показалось, или я действительно в тот миг внезапно раздвоился. Был я, Рен, и был еще некий Ренат. Меня было целых два. И Ренат уже хотел высказать, что он обо всем этом думает, но тут к ним прорвался Лифт, в виде ожившей стопочки на столе:
– Тук-тук! К вам инородное тело!
В дверь постучали. У Рената вдруг резко забилось сердце: сейчас поцапаемся, с инородным телом. Но Али сделал знак, мол, спокойно, не паникуй. Он встал, расправился одним текучим движением, приготовился. Вошла девушка в изящном костюме синего цвета, напомнившем ему костюмы стюардесс на бортах «Аэрофлота», в руках она несла поднос с бутылкой шампанского. Профессор вдруг заторопился, схватил шампанское, буквально выставил «стюардессу» за порог и начал открывать бутылку.
– Кто это был? – кивнул Ренат на дверь.
– Не обращай внимания! – сказал профессор. – Фантом… последствия нашей с тобой встречи… еще не наступившие, но уже прорывающиеся из будущего… долбанные ино напортачили, как всегда…
Помолчали, пока Али возился с бутылкой. Фантомы, прорывающиеся из будущего… возможно… но бутылка советского шампанского нисколько не фантомная, вполне себе зеленая и тяжелая, это заметно. Али налил шампанское в те стаканы, куда до этого наливал водку.
– Давай, мой друг! – возгласил он. – Надо выпить – это программа в виде напитка. И быстрее. К нам рвутся церберы, а мне еще надо незаметно исчезнуть.
Он все улыбался. А Ренату подумалось, что если он выпьет еще и шампанского, то точно проблюется.
…черные машины уже мчались. Кряжистые церберы-исполнители с каменными шеями и красными от водки мордами привычно звонили куда-то, что-то уточняли у церберов-вершителей с более бледными и интеллигентными лицами. Перед исполнителями ставилась простая задача: выследить, поймать, уничтожить всякое инакомыслие. Доставить в лубянские подвалы.
Мы выпили. Профессор четко и без лишних эмоций продолжал говорить: теперь самое интересное, Рен. Ино, как ты знаешь, не обладают человеческой психологией. Поэтому в делах сугубо земных, но касающихся непосредственно их интересов, они всегда прибегают к помощи людей. И они всегда используют только отмеченных, особых людей. Которых для них подбирают их хозяева – энтропы. Если тебе доверили галактические часы, значит, ты не просто особый человек, Рен, ты – единственный на этой планете. Поверь, я уже долго варюсь в этой каше, но такого еще не видел!
Ренат несколько пропустил его слова мимо ушей, настолько плохо ему было от выпитого. В конце концов, Али явно не знал, что такое Страж и как он выглядит. Друг мой, промямлил он, эта штука может выглядеть как угодно: оружие, ложка для супа, цветок в горшке… кучка собачьего дерьма на траве.
Ну, мы намешали! Водку с шампанским, грандиозно. Уже совершенно не было сил – язык словно онемел, отказывался повиноваться. Качало как в приличный шторм. Тянуло то вправо, то влево. У меня сформировалось тревожное чувство, что надо бежать из этого блока, как можно быстрее и, главное, куда глаза глядят.
– Съё… бываем! – сказал я довольно внятно, как мне показалось. – Опас-сно!
Али вдруг рухнул под стол. Он вырубился. У меня все плыло перед глазами. Из поверхности стола произросла голова Евменовны и сказала голосом начальницы корпуса:
– Нас слышат! Тише! Да тихо вы, придурки!
Оказывается, Али не вырубился, а кричал или пел что-то восточное. У меня хватило сил прикурить сигарету. После второй затяжки потянуло блевать, а голова все смотрела и шипела, мол, тихо вы, придурки. Не выдержав и, чтобы сохранить лицо перед профессором, распахнул окно и этак деликатно, децибелов на пятьдесят, вывернул кишки наружу… далеко снизу кто-то дико закричал, и, по-моему, на хинди. Да пошли вы. Стало легче…
Ренат вновь овладел моим сознанием. Не разбирая дороги, он ринулся из блока, хотя профессор орал, что это опасно, «и могут застукать».
…Рен проснулся как от мягкого толчка, обнаружил себя лежащим в неудобной позе, в плаще, на диване, возле пульта дежурного по этажу. Во рту пересохло. Горло болело. Значит, он храпел во сне. Глаза еле открывались. Водка, выпитая вчера ночью, далась тяжело. Интересно, который час?
Восемь ноль одна, тихонько пробормотал диван…Приятель, ты так храпел, прошелестел пульт восхищенно…
Увидев на запястьях рук по черному браслету, Рен похолодел.
С кухонь доносились голоса и ароматы. Рен еще более похолодел. Кто открыл кухни? Ключи лежали на месте. Вспомнилось вчерашнее… последнее, что было: профессор наливал шампанское с таким шипением, что, кажется, слышно было по всей вселенной. Затем провал в памяти… какая-то голая девка, вроде бы… нет, постой, это же Ирен была… вновь профессор, исполняющий гимн Советского Союза на арабском… его лицо, все в кровоподтеках, да, и… тут Рен судорожно сглотнул… опять профессор, вползающий в окно со стороны улицы, его странно печальные глаза… но куда делась Ирен, в таком случае?
Затем… они, шатаясь, бежали из блока, сразу направо, Али что-то говорил, показывая на красные огни на Близнецах. Поминутно падали, держась друг за друга. Наглухо запертую дверь в профессорскую жилую зону они просто не заметили – пробежали сквозь нее, только щепки и обломки в разные стороны полетели.
Али поторапливал. Церберы где-то рядом, твердил он. Защита все же не справилась. Их передвижение сопровождалось целой какофонией звуков и пьяных криков. Долго еще, профессор? Да подожди ты, хрипел он, поглядывая на мои руки, Близнецы работают на автомате…
…они оказались в профессорской жилой зоне, словно во дворце багдадского халифа. Огромный коридор, везде персидские ковры, пальмы…нет, это, видимо, были пьяные глюки…живут же люди в профессорской зоне…И все, затем провал в памяти…
Апрельское утро было теплым и влажным, оно деликатно втискивалось в окно, которое он оставил на ночь приоткрытым в нарушение инструкции. От такого количества спиртного, что было освоено вчера ночью, он должен был бы полдня «лежать влежку». Но происходило что-то странное: его состояние улучшалось, и улучшалось буквально «на глазах». Было ли это связано с вибрацией на одном из браслетов, что красовались на его запястьях? Похмелья и след простыл. Минут через десять он уже встал на ноги, пошел, умылся на кухне, и даже выкурил сигарету на лестнице. Вот это да! Браслеты или нет, но он готов был свернуть горы! Напевая что-то себе под нос, вышел из лифта на первом этаже корпуса.
Ведьма Евменовна, забирая у него дежурные ключи, против обычного молчала и не говорила ничего. Рен отметил это про себя. Невероятно. Немыслимо. Ей рот зашили, не иначе?
Пива бы сейчас для полного счастья, но надо на занятия ехать… как ни странно, но пива не хотелось… что происходит со мной, озадачился Рен, присаживаясь задницей на спинку скамейки, в парке перед корпусом Г и опять закуривая. А может, не ехать на занятия? Можно и не ехать, дорогой, вай ме! Лекцию пропущу, пожалуй, подумал Рен. Ну и ладно. Подумаешь, лекция. А вот на семинар по партсовпечати надо бы. Но тащиться на «Библиотеку имени Ленина» уже расхотелось.
Пойду к Ирен, думал он, пойду к моей милой. Надо спросить, но очень деликатно, была ли она вчера там, где мы с профессором выпивали и что она делала там в голом виде и зачем била подушкой профессора? Не до учебы сегодня.
…Стучу в дверь блока 939. Ирен, конечно, еще спит. А дверь открыта.
Захожу в блок. Ирен занимает правую комнату, а в левой обитает «мертвая душа» – предмет вожделения любого студента и любого аспиранта в любом общежитии.
За мутным дверным стеклом правой комнаты происходит некое движение, и вот передо мной возникает чудо – ее маленькая дочка Настя. Смотрю на нее, улыбаюсь прелестному белокурому ангелочку с пухлыми губками.
– Мамочка встала! – сообщает девочка. – Сейчас оденется!
Ирен уже видна, она зовет меня, машет рукой, сама же только в халатике. Даже в моем несколько уставшем и измотанном ночными событиями, но восстановленном теле что-то начинает шевелиться при виде ее соблазнительной красоты. Даже сонная она – богиня. Она понимает это, и ее глаза наливаются хитринками. Улыбается, солнышко. Голос у нее чуть хриплый, но это со сна:
– Кофе будешь?
Будешь. Падаю на стул. Какое наслаждение – оказаться с ней рядом, ощутить ее аромат… уже забыл, о чем бишь я хотел с ней поговорить? Ирен на меня смотрит и говорит:
– Что с тобой? Все нормально?
Ставит передо мной чашку ароматного растворимого кофе.
– Ну и вид у тебя, – говорит, – голова не болит? Могу дать аспирин.
Ирен практически садится ко мне на колени – так она близка, так свежа, и ее родинка на щеке сводит с ума даже в «полумертвом» состоянии. Берет меня за руку.