– Анатолий Порфирьевич, а вот что вы скажете о Медведеве? – подвигая вазочку с мороженым, утыканным палочками шоколадных вафель, проговорил Касаев, пытаясь заглянуть в глаза Пушешникову. – Если вы не сможете выкроить для нас недельку-другую, может быть, вы с ним бы поговорили, или еще кого-то порекомендовали. Вы нас правильно поймите. Мы знаем, что такая работа денег стоит, хотя бы и консультация, немалых денег, так не хотелось бы их, как говорится, на ветер выбрасывать. Если мы профессору Пушешникову платим, это солидно. Мы знаем, будет результат. Положительный там, отрицательный, но верный. Доктор Медведев это тоже, нам говорили, гарантия хорошей квалификации… Все мы на земле живем, деньги считаем, так что можем сразу сказать, сколько мы сможем заплатить за консультацию, включая поездку в Камнегорск. Понадобятся вам помощники – это отдельный разговор и отдельная плата. Как вы смотрите на то, чтобы мы вам заплатили за командировку, без расходов на проезд, проживание, это все наше, а ваш гонорар, чистый, десять тысяч…
«Деньги хорошие, – подумал Пушешников, чей месячный оклад держался в рамках двух с половиной тысяч рублей. – Четыре оклада за недельную командировку?»
– …Не знаю, надо уточнять или не надо, но это десять тысяч, как говорится, у.е., – почти извиняясь, произнес Касаев. – Если вы поедете, то мы вам дадим в помощники Володю, я его специально пригласил. Билеты там, гостиница, проживание, еда, вас ничто не должно отвлекать, здесь можете на него положиться. А мы как бы двух зайцев убиваем, – Касаев строго посмотрел на молодого человека, на неподвижном лице которого без труда можно было прочитать готовность убить и двух зайцев, и даже трех зайцев. – У Володи специализация узкая, надо в новые темы входить, может быть, поездка с вами его к геологии приобщит. Не может еще себя найти. А вы там ему про Кольский полуостров, про недра, о вашей эрудиции легенды ходят…
Когда народное хозяйство в судорогах превращалось в хозяйство частное, экономика билась в конвульсиях неплатежей. Как сделать по-умному, по-хорошему, знают немногие, а как сделать по-плохому, и знать не надо, само сделается. Невозможность взаиморасчетов между производителями и потребителями была лучшим средством достижения паралича в хозяйственной жизни, в обрушении экономики. И рынок, медленно и неудержимо вступавший беззаконными путями в свои законные права, тут же откликнулся предложением нового вида услуг. На рекламных полосах множества газет замелькали лаконичные и уверенные предложения: «Возвращаю долги». Иногда предложения были совершенно конкретные: «Верну долги МПС». Когда каждому было предложено выживать, спасаться или процветать в одиночку, когда самым ходовым ответом на стоны, мольбы и просьбы стала фраза «Ваши проблемы!», появились, откуда ни возьмись, добрые, отзывчивые и сострадательные люди, заполнившие рекламные страницы любезным предложением: «Решу ваши проблемы».
Вовчик и его друзья из Военно-спортивного института им. Ленина стали почти первопроходцами, открывшими золотую жилу. Да кто же теперь скажет, кто в таком нежном и важном деле был первым!
Все были первыми, возрождая и вливая новую молодую кровь в старую как мир профессию скупщиков просроченных векселей.
Все просто. Совхозу не платят за поставленную продукцию, сов хоз не платит за электроэнергию, энергетики не платят за топливо, поставщики топлива не платят транспортникам и т. д.
Государство делает вид, что рынок без платежей вовсе не первобытный рынок и даже не рынок катастрофических времен, когда гвозди меняют на сало, ботинки на стулья. Словом, оставалось лишь ждать, пока чудодейственный рынок всех осчастливит. У многих не хватало терпения, вот здесь-то совершенно своевременно и неотвратимо появились Вовчик и его коллеги.
Вовчик предлагает дирекции электростанции вернуть долг, числящийся за таким-то и таким совхозом, естественно, за долю возвращенных средств. Дирекция электростанции рада возможности хоть что-то вернуть. А Вовчик рад получить хотя бы видимость «правового» обоснования своей деятельности. Электростанция не может отобрать за бесценок урожай у совхоза и сплавить его перекупщикам сельхозпродукции, а Вовчик может. Электростанция не может прийти на завод и пригрозить сжечь его, если не будут возвращены деньги за электроэнергию, а Вовчик может.
Успех зависел от жестокости новых «внесудебных исполнителей» и мягкости государства, наконец-то предоставившего своим гражданам свободу любой инициативы.
Нервная система у Вовчика была в порядке. Он спокойно и долго мог слушать любые объяснения и оправдания, любые обещания, любой лепет, рожденный страхом, и оставался непреклонен.
Казалось бы, такой толщины кожа вовсе не нужна человеку. Человек должен быть раним, как и другие. Но если он доступен скорби лишь о потерянном своем кошельке или упущенной возможности овладеть кошельком другого, это все-таки не в полной мере человек, правда, с точки зрения устаревшей морали, не гарантировавшей процветания и успеха.
Власть, поглощенная возрождением России, то ли не замечала, то ли смотрела сквозь пальцы на порожденное ею новое сословие, людей нового промысла, и это понятно, в новом государстве и промыслы должны быть новыми.
И удивления достойна быстрота, с которой тут же появилась особая порода людей, готовых любой новизне прыгнуть на запятки и мчаться, неведомо чему радуясь и не задавая вопроса, куда эта новизна везет.
Тут же появились литераторы и журналисты, одни в младенческом глубокомыслии, другие с азартом и вдохновенно пустившиеся поощрять тех, кто «взял на себя функции, с которыми не справляется государство».
Бескорыстная глупость едва ли несет в себе моральное оправдание, ибо она безмерна, глупость же корыстная, по умыслу, ограждена хотя бы страхом быть разоблаченной.
Нет, ничего нового и новейшая история предложить не может, опять вслед за убийцами вылезают те, кто почитает своим долгом подтирать кровь.
Уже через полгода «исполнения функций, от которых отказалось государство», Вовчик разъезжал на новенькой «Альфа-ромео» и имел хорошую репутацию надежного партнера в сложных делах. А те, кто из всех свобод предпочел свободу говорить не думая и свободу не видеть дальше своей выгоды, в упор не видели того, что вовсе не государство оплачивает благодетельные услуги Вовчика, а те, кто покупает овощи по повышенным ценам и платит за электроэнергию по растущим вверх тарифам.
Володя, он же Вовчик, погружал в полуоткрытый рот мороженое и следил за Андреем Назаровичем так, словно ему проще было разглядеть произносимые слова, чем услышать. Впрочем, свою инструкцию он получил еще раньше.
«Если дед согласится, отвезешь в Камнегорск, там его оставишь, пусть работает по теме. Сам двигай в Мурманск. Там перетрись с местными. Говори мягко, не дави. Узнай, какие настроения, кто положил лапу на Камнегорский ГОК. Зайди в Управу, потолкайся. Попей пивка, покубатурь… Пробей поляну, шилом не верти. Твой сюжет для местных: приехал познакомиться, узнать настроения. Кто в чем? Кто с кем? Предложи войти в долю. Дай понять, что окончательное решение будут принимать в Москве и с учетом общих интересов. Мы никого ни задевать, ни обижать не хотим. Главная же твоя задача – доберись и получи реестр акционеров ГОКа. Начни с «петра». Не сломаются, «чирок» отдашь. О том, что ты его ищешь, ни одна собака знать не должна. Не исключено, что еще одна московская фирма будет искать реестр акционеров. Вообще-то их человечек до Мурманска не доедет. Сам знаешь, на железной дороге сейчас черт знает что творится. Небезопасно. Только и слышишь, один на ходу из вагона выпал, другой в купе уснул и не проснулся…»
И все это сообщалось забывавшему моргать Вовчику так же доверительно, почти ласково, в интонации колыбельной, вроде той, что поет Великий Петр снятому с дыбы сыну в фильме, предлагающем новый взгляд на историю.
– Я хочу высказать мой взгляд, – сказал Вовчик.
– Говори.
– Когда ехать?
– Когда скажут.
– Понял.
– Сразу же могу сказать, что наши отношения могут быть долгосрочными, – снова обернулся к Пушешникову заботливый Касаев. – Ведь слухи ходят, что на Северо-Западе вот-вот откроют новую платиновую провинцию…
– Сегодня из всего стряпают сенсации, – сокрушенно сказал геолог, – услышат звон и трубят!
– Но звон-то платины и алмазов? – наклонив голову для большей вопросительности, произнес Касаев, ловя взгляд Пушешникова.
– Пока определен только лишь биохимический ареал с повышенным содержанием элементов, элементов этих групп. Надо вести конкретную разведку, искать месторождения с промышленной концентрацией ископаемых, определить глубину залегания, стоимость разработок…
– Ну что ж, надо будет, будем вести разведку, будем искать, будем определять глубину залегания и стоимость разработок. Вы же, Анатолий Порфирьевич, по диплому «съемщик-поисковик», вам и карты в руки. Может быть, есть смысл подумать о том, чтобы на базе, так сказать, вашего отдела, Анатолий Порфирьевич, создать МП, малое предприятие, заказами мы вас обеспечим… И у вас будут руки развязаны. Все сейчас так делают.
Глава 3. Тень Кукуева
Двое в купе.
Предчувствие дивной раскованности.
Два часа для знакомства.
Ночь.
И долгий, тающий, как шагреневая кожа, день, убывающий на глазах по мере исполнения желаний.
Алексею Ивановичу она не понравилась сразу, с первого взгляда, а увидел он ее на подступах к перрону.
По роду своих многолетних обязанностей сотрудника киностудии Алексей Иванович был человеком наблюдательным. Наблюдательность его была как бы природным даром, обнаружившимся довольно рано и отчасти предопределившим выбор профессии.
Молодой адмирал, низкорослый, крепко сбитый, но со склонностью к полноте, нес полупустую черную сумку с малиновыми накладными буквами «Montana». Рядом шла женщина, ростом чуть выше адмирала, да еще и на каблуках. Ее недовольное лицо с капризной гримасой губ сообщало то ли о непримиримой позиции в неведомой ссоре, то ли о каких-то особых правах и преимуществах, о которых всем вокруг давно следовало бы знать.
На эту пару, размашисто, по-сибирски шагавшую молодую женщину, урожденную города Братска, Иркутской области, и поспешавшего рядом адмирала, покрытого великолепной адмиральской фуражкой, что делало флотоводца похожим на действительно белый гриб, отъезжающие и провожающие обращали внимание, даже оборачивались.
Адмирал вскидывал голову, смотрел вверх, казалось, ожидая каких-то слов, продолжения разговора, но несколько полуоборотов головы гордой молодой женщины, явно знающей свою немалую цену, были скорее обращены к сумке, а не к адмиралу, удостоенному чести ее нести.
Алексей Иванович задержался у ларька, чтобы взять в дорогу минеральной воды, у разносчиков в поезде она будет в два, а то и в три раза дороже.
Привлекательная пара затерялась в броуновском движении толпившейся на перроне публики.
Неторопливо подвигаясь вдоль своего вагона, Алексей Иванович увидел в окне фуражку адмирала, сдвинутую на затылок, и на мгновение задержался. Моряк, положив сумку на постель, что-то наставительно говорил молодой особе, для доходчивости почти тыкая оттопыренным указательным пальцем в грудь скептически улыбающейся женщины. Казалось, что они поменялись ролями. Молодая женщина была покорна, как новобранец в экипаже, адмирал больше не заглядывал на нее снизу, а был наставителен и тверд, как его палец.
Странно, заметил про себя Алексей Иванович, адмиралу и столь примечательной женщине не подобало разговаривать чуть ли не с тычками пальцем в грудь, нескромно приподнимавшую замшевую куртку, окантованную куньим мехом.
Он отметил эти тычки, чтобы через секунду о них забыть навсегда, как всю жизнь отмечал уличные мимолетности: разномастные пуговицы на пальто холостяка, перекрученный чулок на ноге спешно выходившей из дома дамы и всякую подобную ерундистику, напоминающую лишь о том, что мир вокруг еще далек от совершенства.
В коридоре вагона ему пришлось посторониться, пропуская спешащего к выходу великолепного моряка. На ходу, вполне в духе перетрудившегося носильщика, адмирал приподнял изукрашенную позументами фуражку, шитую на заказ, чуть преувеличенных размеров, как водится у военных щеголей, и вытер сложенным вчетверо платком припотевшую голову. Алексей Иванович отметил про себя, что употребление неразвернутого платка более приличествует действительно носильщику, нежели обитателю адмиральских кают. «Даже не стал ждать отхода поезда. В ссоре, что ли? Вот ведь, и у баловней судьбы – а куда же еще можно было отнести молодого адмирала – тоже бывают досады и заморочки. Никого жизнь не щадит».
Алексей Иванович немножко хитрил. Не было ему дела ни до адмиралов, ни до их спутниц. Он цеплялся мыслью и взглядом за что угодно, за все вокруг, что в иные минуты и вовсе бы его не занимало, он искал вопросов вокруг, лишь бы не отвечать себе самому на вопрос, на который следовало бы ответить, прежде чем купить билет на «Полярную стрелу».
Сейчас он сам напоминал себе мальчишку, героя одной из таких уличных мимолетностей, которые почему-то запоминаются на всю жизнь.
Дело было лет двадцать пять тому назад, у детсадовского шкета, героя запомнившейся ему сценки, небось, уже свои детишки подрастают.
Алексей Иванович в ту пору жил на Выборгской стороне, за Гренадерским мостом и частенько ходил с Ленфильма на Кировском проспекте, где прослужил полжизни, домой пешком. На улице Скороходова в осеннем свете мокрых фонарей он увидел идущую впереди молодую маму, увлекающую вперед детеныша лет пяти, упирающегося, явно домой не спешащего. Около каждой вывески мальчик останавливался и начинал канючить: «Ма-а-ам… А что это?» – «Магазин», – резко отвечала мама. «А что здесь делают?» – не спешил сдвинуться с места маленький хитрец. «Чулки продают», – и мать дергала сына, как дергает плуг норовистая лошадь. Около следующей вывески сын останавливался снова. «Ма-а-ам… А это что?» О материнское терпение! «Мастерская». – «А что здесь делают?» – «Одежду чинят». И плуг снова скользил по мокрому тротуару. И так до особняка князя Горчакова, временно, как позднее выяснилось, занятого Петроградским районным комитетом Коммунистической партии Советского Союза. «Ма-а-ам… – затянул свою песню пытливого ума мальчик перед большой красного цвета вывеской, – а здесь чего?» – «Райком», – коротко и ясно сказала мать. «А чего здесь де-е-лают?» – затянул сынок. «Молчи, дурак!» – и мать так дернула сына за руку, что больше он вопросов уже не задавал.
Вот и Алексею Ивановичу впору было спросить себя, выходя на перрон: «А ты что здесь делаешь? Тебя-то куда несет?»
В двухместном купе место по ходу поезда занимала именно та, кому вещи к поезду подносят носильщики в высоких званиях, женщина молодая, лет этак двадцати шести, не больше, внешности неброской, но исполненная чувства раз и навсегда достигнутого превосходства, свойственного рослым женщинам.
Впрочем, рослые женщины не без основания посматривают вокруг свысока, совершенно справедливо полагая, что даже и недостатки, вознесенные на должную высоту, могут почитаться едва ли не достоинствами. В описаниях царских особ и лиц к ним приближенных можно найти множество тому примеров. Недаром же трусливых и неумных царей считали осторожными и дальновидными. Злобных и безжалостных – твердыми в достижении цели. И даже в жалком самолюбце, если он оказывался вознесен высоко над миллионами людей, можно было почитать доброго семьянина и меткого стрелка по воронам, зайцам и тетеревям, как тогда говорили.