– Приболела? Как она?
– Слушай, Такер, ты один из немногих, кто в последние годы видел маму.
– Ну да, это для меня много значит.
– Тебе известно, что в наших краях она самая тучная.
– Я тут на ярмарку штата ездил – там мужик один был еще малость тучней…
– Допустим, но…
– Я только хочу сказать, что она не самая тучная, кого я видел. Вот и все.
Рассказываю ему, как у нас проседает пол. Он говорит:
– Твоя мама не до такой степени грузная.
– Боюсь, уже до такой степени.
– Да ладно тебе.
– Это надо видеть.
– Завтра к вам загляну.
Встаю, подхожу к телевизору. Загораживаю собой экран, тыльной стороной ладони, не глядя, нажимаю на кнопку выключения:
– Мама ждет тебя сегодня.
Направляемся к нам домой, по пути делаем остановку, чтобы купить блок сигарет в «Хэппи-ЭНДоре», – глупее названия для магазина не придумаешь. Обычно при моем появлении Мэгги, Джош, или кто там сидит за кассой, сразу пробивает блок «Кула», не дожидаясь, пока я подойду. В этом, пожалуй, состоит единственное преимущество незыблемости материнских привычек.
Дома застаем маму и Арни перед телевизором: идет игра «Новое свидание вслепую»; Арни спит на полу.
– Мы с Такером, – говорю, – хотим в картишки переброситься. – А сам передаю Эми блок сигарет. – Или дротики покидать.
– С дротиками поаккуратнее, – предупреждает Эми.
Такер машет рукой:
– Ау, миссис Грейп!
Мама только что выбрала холостяка под номером два и не отрывается от экрана. С Такером не поздоровалась, за сигареты спасибо не сказала. Она считает, что благодарность надо выражать не словом, а делом. Меня, надо думать, она благодарит тем, что выкуривает каждую пачку без остатка. Спускаемся в подвал; у Такера отвисает челюсть. Если смотреть снизу, просевший пол выглядит еще страшнее. Доставая из кармана рулетку, Такер говорит:
– Тянуть нельзя. Балки того и гляди обрушатся. – Он вознамерился поговорить с мамой. – Посмотрим: может, она согласится на время перебраться в другую комнату.
– Ее с места не сдвинешь, – говорю ему. – И потом, если она узнает, что вот-вот проломит пол, нам от нее житья не будет. Тем более что обрушение намечается как раз над тем местом, где повесился мой отец.
– Что? – Такера вмиг перекосило. – Прямо тут? Вот здесь нашли твоего папу?
– Ага. Висел вон на той балке. Под ним лужа мочи, блевота кругом. – Указываю на моечный шланг и строительный фен. – Когда его нашли, он еще покачивался. Даже тепловатый был. Но время упустили.
Такер не знает, куда деваться; объясняю, что у человека перед смертью напоследок срабатывают внутренние органы.
– Случается и обделаться, и в штаны напрудить. Пока в петле болтаешься.
Он говорит: не понимаю, дескать, как можно быть настолько бесчувственным.
А я ему: если, мол, с этим давно живешь, такие разговоры в порядке вещей.
– Ну допустим, начну я по этому поводу слезы лить – что от этого изменится? Дело прошлое: как он решил, так и сделал, а сейчас главное – поторопиться, чтобы мама в подпол не провалилась.
По прикидкам Такера, провалится она в начале следующей недели.
– Но может и сегодня.
С этими словами он за плечи оттаскивает меня в сторону.
– Ты что?
– Или даже прямо сейчас.
Поднимаемся по лестнице – нужно дойти до моего пикапа.
Эми отмечает:
– Быстро вы в картишки перекинулись.
У меня, говорю, пропала охота в игры играть, а сам ей подмигиваю – хочу намекнуть, что мы вплотную занялись половым вопросом. Сдается мне, намек до нее не дошел, поскольку она опять за свое:
– Не забудь Эллен с работы забрать.
– Ладно, – отвечаю, – ладно-ладно.
– До свидания, миссис Грейп, – гаркает Такер.
Мама не шевельнулась. Я вот что думаю: Такер, вероятно, потому так обожает мою мать, что она к нему не суется.
Загружаемся в пикап, но тут до меня доносится вопль Арни. Мчусь обратно в полной уверенности, что мама провалилась в преисподнюю. Распахиваю дверь и вижу, что Эми прижимает к себе нашего мелкого, которому просто-напросто приснился страшный сон.
– Все нормально, Гилберт. Езжай с Такером. Вам давно пора оттянуться. – А сама подмигивает.
Из чего я заключаю, что мой намек все же был понят.
8
– Для спасения твоей мамы нужно как следует продумать план работ. Никакой пол не выдержит этого… этого…
– Знаю, братан, знаю. Но если кто и может ее спасти…
– Спасибо. От тебя такое услышать – дорогого стоит.
Подбрасываю Такера домой. Он выпрыгивает на ходу, кричит: «Срочно за работу!» – и несется к себе составлять план.
Моя сестра Эллен работает в «Сливочной мечте». Мечта – это сильно сказано. Что там есть: вафельные рожки с мороженым, несколько видов подкрашенной газировки, сладкие батончики, обсыпка для кексов, эль, орешки, молочные коктейли, а также реально мерзкая, зверская штуковина, способная довести меня до бешенства, – дверной колокольчик с подвесками, которые своим звяканьем, а может, бряканьем сообщают о приходе покупателя.
Прежде чем сунетесь в эту «Мечту», советую заглянуть в окошко и выяснить, чья сегодня смена. Сперва нужно убедиться, что девчонка тебя не видит, а затем понаблюдать, до какой же степени она ненавидит свою работу. Всем своим видом показывает: ей бы больше подошло рассекать на скоростной тачке или даже сидеть дома и ногти красить, а она прозябает в «Мечте». Но достаточно толкнуть дверь, чтобы звякнул этот колокольчик, – и перед тобой вспыхнет лучезарная улыбка, словно кто-то рывком расстегнул молнию. Или словно сам Господь Бог взял в руки эту физиономию и вывернул наизнанку. Перед тобой вдруг нарисуется сияющая королева красоты, уж такая приветливая, такая внимательная, такая счастливая. Нефигово, да?
Торможу перед «Сливочной мечтой»; у окошка сегодня ждут целых три девахи. Две пухлые, неказистые – за Мечтой явились. Вроде где-то я их уже видел. А третья – незнакомка. Стоит над рамой мужского велосипеда, не шелохнется, что-то разглядывает. От этой, третьей, не оторваться.
Брюнетка, волосы густые, пышные. Закрывают плечи. А ноги-то, ноги… Обалдеть. Смотрю на нее с водительского места – и глазам своим не верю. Инопланетянка.
Паркуюсь, выключаю двигатель, гашу фары, опускаю окно – все как в замедленной съемке. Дыхание перехватывает. Может, у меня глюки? Озираюсь, чтобы проверить: неужели это все наяву, в реале? Пикап вроде мой. Руки – мои. В окне младшая сестренка моя, драит аппарат для горячего шоколада. Да, все в реале.
Две девчонки заходят, чтобы сделать заказ, а та, на которую я запал, не двигается с места. Колокольчик то ли звякает, то ли пинькает, то ли дзинькает, и одна девочка придерживает дверь – думает, что велосипедистка тоже зайдет. А та что-то разглядывает на грязно-белой оштукатуренной стенке и отмахивается: спасибо, мол, не надо.
Ну, Гилберт, давай, время пошло.
Спохватываюсь, что от меня пивом шмонит, откапываю в бардачке «Базуку» и торопливо жую. Медленно закрываю дверцу пикапа; сердце колотится, стреляет кровавыми пулями. Еще минуту назад спокоен был, как коматозник, а теперь в считаные мгновения ожил, что, конечно, радует. И пугает.
Разглядывает она каких-то мошек или, скорее, паука. Я приближаюсь, хочу понять, что она там узрела, но на нее стараюсь не смотреть. Подобрался совсем близко, уже вдыхаю запах ее волос, вижу, какая у нее линия носа, какой формы губы-подушечки. Круглые черные очки. Кожа кремовая, идеальная.
Я увидел божество – это она и есть.
Нужно срочно придумать, как начать разговор. Останавливаюсь прямо у нее за спиной и слышу:
– Богомол. Самец подкрадывается к самке. Жаждет совокупления. Но если потеряет бдительность, она обернется и откусит ему голову. Инстинкт не даст ему остановиться. А когда он сделает свое дело, самка сожрет и остальное. Так у богомолов происходит спаривание. Интересно, правда? Меня зовут Бекки. – Оборачивается и, сдвинув очки вниз, смотрит на меня.
– Э… – Больше ничего выдавить не могу.
– Я из Энн-Арбора приехала. Бабушку проведать – других причин нет. Бабушка совсем старенькая, волосы голубые, осталось ей недолго. Закурим?
– Нет, спасибо. Я бросаю.
– Так-так. И с какой стати?
– Кожа портится. Зубы портятся.
– Если ты так считаешь, наверное, так оно и есть. – Она сжимает сигарету идеальными губками. – А меня курение бодрит. Помогает пробиться. Через всякое дерьмо, понимаешь?
Я киваю, поскольку готов согласиться со всем, что она скажет. Она закуривает – точь-в-точь как на рекламе в глянцевом журнале.
– Я тебе понравилась, да?
– Да.
– По-твоему, я красивая.
Хочу сдержаться, чтобы больше не кивать, но ничего не выходит.
– До поры до времени – пожалуй, но когда-нибудь у меня будут голубые волосы, пластмассовые зубы, кожа в бурых пятнах и, возможно, только одна грудь. Если тебе не чужды такие мысли, можно обсудить наши дальнейшие планы. Но если ты падок на внешний лоск, на смазливость, то, вероятно, придется мне развернуться, откусить тебе голову, а потом сожрать всего целиком.
Меня разбирает смех, а почему – сам не знаю. У этой Бекки ни тени улыбки. Она заходит в кафешку, и, когда звякает или брякает этот клятый колокольчик, я прислоняюсь спиной к штукатурке «Сливочной мечты». А сам думаю: с чего это у меня дыханье сперло?
И в этот миг слышу какой-то легкий треск, хрумканье, что ли. Озираюсь и вижу: богомолиха поймала самца и тот уже без головы. Самка знай себе жует, а этот корчится; припустил я к своему пикапу – и с концами. Девчонка-то рассчитывала, что я за ней увяжусь. Думаю, я ей все сказал.
Выезжаю с парковки, а Эллен прижалась к окну, где заказы выдают. Боже, про Эллен-то я совсем забыл. Надо разворачиваться.
Господи прости…
9
– А кто та третья девчонка, за ними вошла?..
– Не понимаю, о ком ты.
– Она… она… да ладно тебе! Ты ж ее видела! – (Эллен без спросу включает радио и требует, чтобы я прибавил газу.) – Глаза у нее. Глазищи такие. Темно-карие. И волосы… и нос… чуть вздернутый…
– Как была одета?
– Нашла кого спросить. Я в моде не разбираюсь.
– Тогда ничем помочь не могу.
– Да ты ж ее обслуживала! Она…
Эллен прорезает сумеречный воздух своим фирменным визгливым хохотком. Смотрю, заблокирована ее дверца или нет. Не заблокирована, и у меня возникает сильное желание протянуть руку, распахнуть дверцу и вытолкнуть сестренку на асфальт.
Но вместо этого говорю:
– Я тебе обязан по гроб жизни, Эллен.
– Оно и понятно, милый братик, а тебе огромное спасибо за сегодняшнее утро.
– Не стоит благодарности.
А чем я подпортил ей это утро? Такое впечатление, что оно уже где-то далеко, году этак в тыща девятьсот восемьдесят третьем.
– Сегодня погодка была как специально для загара, – продолжает Эллен, закрыв глаза. – Спасибо, что испоганил мне утро…
Тьфу ты. Шезлонг.
– Всегда пожалуйста, мы ведь не чужие.
У нее в голосе появляются томные, чуть хрипловатые нотки, как будто после секса.
– Никогда не могла понять, что ты против меня имеешь… нет, понятно: ты приходишься мне братом, а потому лишен возможности за мной приударить. Даже поцеловать меня не можешь, а тем более к себе в постель затащить. А может, это как раз и держит тебя в Эндоре?
Отвечать ей на такие выпады – много чести будет.
– Мы все ждем, когда же будет укреплен пол. В конце-то концов, ты единственный мужчина в доме.
– Как это понимать?
– Ремонтом занимаются мужчины.
– Что?
– Женщины занимаются стряпней. Мужчины занимаются ремонтом.
– Ну-ну.
– В Америке так заведено. У мужчин свой удел, у нас, женщин, – свой, а ты, Гилберт, как видно, не у дел в половом вопросе.
Давлю на газ.
– Приехали, Эллен.
Она распахивает пассажирскую дверцу. Вспыхивает верхний свет, и Эллен впервые видит мое обожженное лицо.
– Лишний раз напомнить решил? Давай, давай!
– В смысле?
– Тебе понежиться на солнышке – это пожалуйста. Мне нельзя. Все справедливо. Прекрасно!
Она с топотом исчезает в доме. А я, пожалуй, еще тут посижу.
Из пикапа мне видно, что Эми с мамой смотрят телевизор. Их освещает мерцающий экран, а так в доме темно. Ага, вот наверху, в комнате Эллен, вспыхивает свет. Моя сестрица стягивает через голову фирменную майку «Сливочной мечты». Даже не потрудилась опустить шторы – не иначе как в глубине души рассчитывает, что я буду подглядывать. Не дождется. Вместо этого я изучаю наш дом. Большой, некогда белый. На крыше давно пора заменить дранку, полы просели буквально везде, крыльцо покосилось. И снаружи и внутри облупилась краска. Отец построил этот дом своими руками в год женитьбы на маме, к их бракосочетанию. Неудивительно, что там все рушится.
Когда я уже готов ступить на крыльцо, Эллен поднимает раму и спрашивает, не желаю ли я посмотреть на останки шезлонга.
– Мертвечиной не интересуюсь, – отвечаю я, входя в дом.
– Теперь понятно, почему ты даже сам себе неинтересен. – Эллен думает, что я ее услышал, но она ошибается.
По ТВ началась рекламная пауза, но Эми с мамой хлебом не корми – дай посмотреть рекламу. Возвращаюсь в кухню, сам не знаю зачем; остается только быстро взбежать наверх и юркнуть к себе в комнату, не столкнувшись ни с кем из домашних. Но под лестницей, в чулане для верхней одежды, замечаю спящего Арни с шоколадной обводкой губ. Не хочется его будить; приноравливаюсь так и этак, чтобы поднять. Наш бутуз потихоньку толстеет и своей массой грозит содрать мне обгоревшую кожу рук.
Теперь наверх.
Ногой распахиваю дверь к нему в спальню. У него двухъярусная койка, причем спит он на верхнем ярусе: считает, что где-то там находится рай. Было время – мы с ним жили в одной комнате. Но я при первой же возможности, когда нас покинул один из Грейпов, организовал для себя отдельный угол. Комната Арни завалена игрушками. До кровати надо пробираться по узкой, извилистой тропе. По утрам Эми аккуратно заправляет ему постель.
Опускаю его на нижнюю койку, с верхней откидываю одеяло, стягиваю с Арни тапки, стягиваю носки, беру его на руки – и слышу хихиканье. Притворяюсь глухим – так ему интересней. Но он говорит:
– А я не спал. Я тебя обхитрил! – (Поправляю одеяло.) – Обхитрил! – не унимается Арни.
Без единого слова выключаю свет. Спускаюсь, чтобы только пожелать нашим спокойной ночи. Эллен сидит в кухне и пластмассовой ложечкой размешивает йогурт. Даже сама брезгует есть из посуды, которую изредка якобы моет.
Перехожу в гостиную: Эми щелкает пультом, переключаясь с пятого канала на восьмой. Мама бормочет:
– …дожить до восемнадцатилетия моего мальчика. Неужели я…
– Что ты, что ты, мама, – встревает Эми.
– Позволь мне закончить.
– Извини.
Мама умолкает, изо рта вываливается здоровенный язык, будто кит, который выныривает из воды глотнуть воздуха, – по каналу «Нэшнл джиогрэфик» показывали.
– Ну вот, забыла, что хотела сказать. – Она замечает меня, глаза на миг вылезают из орбит, голова откидывается назад, потом лицо смягчается. – Господи Исусе!
– Что такое?
– Гилберт, боже мой! На какой-то миг…
– Да что стряслось? – удивляется Эми, выключая звук.
– На какой-то миг мне показалось, что вошел Альберт. Я чуть не окликнула: «Альберт!» Еле удержалась.
– Ничего страшного, мама, – говорит Эми. – Гилберт и в самом деле немного похож на папу.
– Немного? Да он – отцовская копия.
Напрасно я спустился пожелать всем спокойной ночи. Что меня дернуло?
Мама, вытянув губы, сует в рот очередную сигарету. Ее толстые пальцы жаждут чиркнуть спичкой. Спичка никак не зажигается, мама берет вторую. Эми тянется своими толстеющими день ото дня руками, чтобы помочь, но мама крепко стискивает кулак, выпаливает крякающий смешок и топает обеими ногами по полу. Стол дребезжит, со стены падает какая-то репродукция.
– Прекрати топать! – Я срываюсь на крик.
Мама замирает. Потом вытаскивает изо рта незажженную сигарету и достает из пачки новую, уничтожив меня взглядом:
– Это мой дом, Гилберт.
Я киваю.
– По крайней мере, таково мое мнение. Эми? Это мой дом?
– Конечно, мама.
– Эллен? Поди-ка сюда, солнышко.
На пороге возникает Эллен со своим йогуртом:
– Да?
– Это ведь мамин дом, разве нет?
– Это наш дом.
– Но я же мать, верно? – (Обе кивают.) – Эми… Эллен… девочки… ответьте: я имею право топать ногами в своем собственном доме? – Сигарета у мамы во рту дергается вверх-вниз. – Подтвердите, что в своем доме я имею право делать все, что заблагорассудится. И по какой причине? Почему вы считаете, что я имею право делать все…