Андрей Митрофанов
Очерки из истории канонического права XI–XII вв.: Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон, Нерсес Лампронский: монография
Санкт-Петербургская духовная академия
Рекомендовано к публикации
Издательским советом Русской Православной Церкви
ИС Р18-805-0188
Рекомендовано к публикации Ученым советом Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
Выписка из Журнала № 4 (966) от 28 декабря 2017 г.
Рекомендовано к публикации
кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской Духовной Академии
Русской Православной Церкви
Выписка из Протокола № 3 (66) от 24 ноября 2017 г.
Рецензенты:
Елена Константиновна Пиотровская – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского Института Истории РАН.
Галина Евгеньевна Лебедева – доктор исторических наук, профессор.
© Издательство Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, 2018
Предисловие
История канонического права и его развитие в средневековую эпоху, вне всякого сомнения, представляет интерес не только с историко-правовой, но, прежде всего, с культурно-исторической и религиозной точек зрения. Сопоставление церковных канонов, вырабатывавшихся в различные периоды истории христианской Церкви – прежде всего на переломных этапах ее истории, – во многом позволяет приблизиться к пониманию внутреннего содержания канонического права и его духовно-религиозного предназначения.
В эпоху иконоборчества некоторые православные писатели размышляли о том, что каноны Кафолической Церкви обладают той же ценностью для христиан, что и догматы, принятые на Вселенских Соборах. Эта мысль находила свое обоснование в том, что предназначение канонов – воплощать догматическое содержание православной веры в практической повседневной жизни каждого христианина. Подобная точка зрения на природу канонов, при том значительном влиянии, которое оказала на православное богословие римская юридическая традиция в эпоху императора Юстиниана, скорее всего, уходила своими корнями в эпоху эллинизма. Несмотря на скудость наших знаний о юридическом строе греческих монархий в эпоху эллинизма, существует вероятность того, что правовая система некоторых из этих монархий, например, религиозно-правовая система державы Селевкидов или Греко-Бактрийского царства, испытала известное влияние иранской религии. Примером подобного влияния может быть традиция обожествления царей в государстве Селевкидов. Зороастрийские храмы соседствовали там с греко-македонскими святилищами Зевса Боттея. Антиох I Великий отдавал приказы своей армии справлять «персидские праздники»[1]. В зороастризме откровения пророка Заратуштры, изложенные в Гатах – специальных гимнах в честь Ахурамазды, – в недрах авестийского канона приобретали характер практического императива, воплотившегося в кодексе ритуальных предписаний Видевдате. И хотя канон Авесты в том виде, в котором он дошел до наших дней, сформировался сравнительно поздно – в эпоху парфянского царя Вологеза (I в. по Р. Х.)[2], по самым ранним датировкам, – влияние иранских религиозных воззрений на греческую религиозную мысль, причем не только на языческую, но также и на христианскую, представляется доказанным фактом[3]. Однако юридизм религиозной мысли, предполагавший сакрализацию закона, вступал в очевидное противоречие с богословской системой апостола Павла, учившего о том, что оправдание не может быть достигнуто внешним соблюдением религиозного закона. Подобное противоречие было предметом критических размышлений многочисленных христианских канонистов в эпоху средневековья.
Особенно остро проблема противоречия веры и юридических форм выражения этой веры была обозначена в латинском христианстве в эпоху борьбы за инвеституру, когда папство в лице Александра II и Григория VII пыталось оспаривать право императора – верховного сюзерена христианского рыцарства – претендовать на лавры императора Константина и даровать посох и перстень христианским архипастырям.
Монография представляет собой очерки по истории канонического права, опирающиеся на результаты собственных исследований автора, и являющиеся своеобразным творческим продолжением размышлений об исторических судьбах христианской Церкви. Рассказывая на страницах данной книги о столь разных канонистах как Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон и Нерсес Лампронский, мы намеренно предлагаем читателю самому сделать некоторые выводы, относящиеся к их деятельности, во многом подчеркнувшей конфессиональные различия между латинянами, греками и армянами в XI–XII вв.
Ансельм Луккский – крупнейший канонист Римской Церкви в эпоху Григория VII – занимает в монографии центральное место, так как именно он оказал определяющее влияние на развитие канонического права на латинском Западе в эпоху крестовых походов и заложил правовые основы папской теократической системы. Исследование рукописной традиции «Собрания канонов» Ансельма Луккского позволяет сделать ряд важных выводов, касающихся эволюции памятника в последующие после смерти Ансельма десятилетия.
Феодор Вальсамон – византийский канонист XII в., и Нерсес Лампронский – армянский канонист этого же времени рассматриваются нами в контексте противопоставления экклезиологии Ансельма Луккского канонической традиции Восточных Церквей. Изучение правовых воззрений Вальсамона и Нерсеса требует отдельного исследования, которое предполагает необходимость обращения к рукописной традиции их текстов, к описанию исторического контекста их деятельности и творчества. Мы сознательно воздержались от решения подобной задачи в рамках настоящей монографии и ограничились рассмотрением лишь некоторых идей Вальсамона и Нерсеса, имеющих отношение к проблеме «симфонии» и границ Церкви. Понимание этих идей позволяет более отчетливо и внятно осознать меру радикализма экклезиологии Ансельма Луккского.
* * *
Борьба за инвеституру, представлявшая собой масштабное вооруженное противостояние Римской Церкви в лице ее законного предстоятеля папы Григория VII, и Священной Римской империи в лице ее коронованного императора Генриха IV, стала ключевым моментом последующей истории Западной Церкви и Западной Европы. Эта борьба, являвшаяся следствием политического столкновения двух различных принципов существования земной Церкви – принципов церковной свободы и цезарепапизма, – знаменует собой начало совершенно новой эпохи в истории западного христианства. Кровопролитная борьба между папой и императором вспыхнула после того, как Римский архиерей потребовал у императорской власти на Западе возвращения исконных прав и прерогатив, принадлежащих епископской иерархии в соответствии с заповедями самого Евангелия. Отказавшийся удовлетворить это требование император обрек свою империю на многовековое противостояние с Папством, которое, принимая в последующие века форму борьбы между гвельфами и гибеллинами, наложило неизгладимый отпечаток на всю итальянскую и немецкую историю. Вместе с тем, это противостояние вошло в анналы европейской культуры, будучи переосмыслено и воспето гением Данте и Шекспира. Драматическая борьба между Папством и Империей влияла на сознание мыслящих христиан Западной Европы даже спустя много веков после ее окончания. Для представителей католической историографии XIX столетия К. Гефеле, П. Баттифоля, А. Аркиллера эта борьба привела Западную Церковь к юридической свободе и политической независимости от феодального Левиафана, олицетворяемого Священной Римской империей. Достоинство Церкви как Невесты Христовой было спасено жертвенным трудом ее верных чад, и вознесено на пьедестал средневековой универсальной иерархии. Подобная восторженная характеристика григорианской реформы во многом проистекала из агиографических источников, происхождение которых было связано с поэтическим творчеством современников борьбы за инвеституру – Доницоне и Рангерия Луккского. Для сторонников протестантской историографии, в то же время, указанная борьба представлялась зловещим проявлением папацезаризма – претензии Римских епископов на светскую власть достигли своего гротескного проявления в фигуре Бонифация VIII и были навеки похоронены проповедью Мартина Лютера. Характеризуя историографию, представители которой критиковали папацезаризм, необходимо учитывать, что эта критика детища григорианской реформы родилась не на пустом месте. Еще в начале XIV столетия современники папы Бонифация VIII нещадно бичевали непримиримого Римского архиерея, отвергая в его лице то теократическое учение, основы которого были заложены в XI в. Григорием VII и его единомышленниками. В частности, Данте Алигьери, поместивший Бонифация VIII в один из кругов Ада, вложил в уста апостола Петра такие слова:
В другом месте Данте, рассказывая о несчастной судьбе кондотьера Гвидо да Монтефельтро, называл папу Бонифация «первоначальником новых фарисеев»:
Гневные филиппики в адрес Бонифация VIII встречаются в «Божественной Комедии» неоднократно. Старший современник Данте францисканский поэт и юродивый Якопоне да Тоди был более откровенен. Для него папа, который довел до апогея теократическое учение – новый Люцифер, безжалостный и нечестивый.
Несмотря на изменившиеся культурно-исторические и социально-политические условия, антипапская литература раннего Возрождения, написанная на народном языке – тосканском или умбрийском, – поразительным образом перекликается с антиреформаторскими памфлетами второй половины XI столетия, написанными на латыни и направленными против церковных преобразований Александра II и Григория VII. Некогда римских архиереев-реформаторов уже называли «новыми люциферами» те епископы, которые готовы были на все ради того, чтобы только услужить очередному «удерживающему» в его германском национальном воплощении – императору Священной Римской империи. Бенцо из Альбы писал во второй половине XI в.:
Под двумя демонами Бенцо подразумевал Папу Александра II и архидиакона Гильдебрандта – будущего Григория VII.
Борьба между сторонниками теократии и ее противниками продолжалась на протяжении многих столетий после кончины Григория VII, Матильды Тосканской и Ансельма Луккского. Эта борьба нередко видоизменялась. В XII столетии она принимала характер политического противостояния между Александром III и Фридрихом Барбароссой за обладание Ломбардией, а в XIII–XIV вв. историческая инерция этой борьбы стимулировала вражду между гвельфами и гиббелинами, которая стала уже неотъемлемой частью повседневной жизни итальянского общества. Политическое поражение Папства в первой половине XVI в., поход на Рим армии Карла де Бурбона, sacco di Roma, учиненное войсками императора Карла V в мае 1527 г., крушение религиозно-политической мечты Карла после поражения во второй Шмалькальденской войне и Тридентский Собор ознаменовали собой завершение политического противостояния Римской Церкви и Священной Римской империи. Однако полемика между апологетами теократического учения и его критиками продолжалась в исторической публицистике Нового времени до тех пор, пока церковно-политическим претензиям Папства не был положен конец императором Наполеоном I. Именно Наполеон, воссоздавший независимое итальянское государство, коронованный Пием VII как император Франции, предопределил будущую судьбу папской теократии в Европе.
По мере того, как исторические исследования в XX в. постепенно освобождались от общественной миссии, возлагавшейся на них поколениями предыдущего столетия, по мере того, как историческая наука становилась в XX в. уделом избранных интеллектуалов, оттесненных «восстанием масс» на периферию общественной и политической жизни, остывал и широкий публичный интерес к истории борьбы Церкви и Империи в Средние века. Однако именно в первой половине XX столетия крупнейшие представители русской религиозной философии обратили внимание на драматические страницы истории Западной Церкви и попытались дать им оценку, опираясь на духовный опыт и традицию мысли Православной Восточной Церкви.
Как известно, борьба между Папством и Империей разразилась спустя всего несколько лет после Великой схизмы 1054 г. Это обстоятельство подогревало интерес исследователей к истории борьбы за инвеституру. Однако большинство отечественных историков XIX столетия воспринимало историю противостояния Папства и Империи сквозь призму отношения к ней крупнейших немецких медиевистов, в первую очередь Л. фон Ранке. Для таких ученых как Т. Н. Грановский, А. П. Лебедев, Ф. А. Курганов, В. В. Болотов это противостояние было лишь институционным конфликтом, подчеркивающим безмерность претензий средневекового Папства на политическую власть, и косвенно оправдывающим византийский протест против Папства, на который Константинопольский патриарх Михаил Керулларий оказался способен гораздо раньше, чем германские короли. Только в начале XX столетия, как будто предчувствуя грядущую катастрофу Российской монархии – монархии, которая, согласно своду законов Российской Империи, воспринималась в качестве верховной охранительницы православной кафолической веры, – выдающийся русский религиозный философ Е. Н. Трубецкой обратил свое пристальное внимание и попытался обратить внимание современников на генезис и историю борьбы между Папством и Империей в Средние века.
Главный вывод Е. Н. Трубецкого заключался в том, что способность Папства оказать вооруженное сопротивление авторитету императорской власти, освященной почитанием с Каролингских времен, зиждилась на богословском учении блаженного Августина о Граде Божьем. Именно это учение было в XI столетии воспринято как руководство к действию такими последователями идей блаж. Августина как Петр Дамиани и Гильдебрандт. Спустя два с лишним века то же учение было подвергнуто беспощадной критике и развенчанию итальянскими мыслителями раннего Возрождения Якопоне да Тоди и Данте Алигьери. Как отмечал Е. Н. Трубецкой, «аскетическая реформа церкви неизбежно должна была повлечь за собой увеличение земного могущества церкви в сфере экономической и политической; в этом бы еще не было никакого противоречия, если бы сторонники преобразований умели уловить отличие между порядком сверхчувственным и порядком материальным, между царством не от мира сего, которое берется силой свободного подвига человека, и той чувственной материальной сферой, где властвует естественная необходимость. На самом деле это различие не сознается ясно ни теоретиками-писателями, ни практическими деятелями-иерархами»[9]. Далее философ продолжал свою мысль: «Пользуясь услугами империи против римской знати, опираясь на меч норманнов против той же знати, а при Григории – и против империи, и прибегая к защите герцога Готфрида против норманнов, Папы вынуждены беспрестанно опираться на мирские власти, меняя одну зависимость на другую. Искусно пользуясь соперничеством мирских властителей между собой, апостольский престол может беспрестанно менять своих союзников, а потому не может быть ни порабощен, ни подчинен на долгое время исключительному господству кого-либо из них. Но эта относительная независимость Папства далеко не соответствует тому идеалу церкви, свободной от мира, о котором мечтают сторонники преобразований. Главным препятствием к совершенному и всестороннему осуществлению идеала святительской теократии служат его глубокие внутренние противоречия»[10].
Увы, нам остается только предполагать, вспоминал ли Е. Н. Трубецкой о христианском подвиге Матильды Тосканской, Ансельма Луккского и горстки верных им рыцарей в тот момент, когда он в марте 1920 года находился у последней черты в осажденном большевиками Новороссийске, и когда вместе с ним оказалась у этой черты вся Добровольческая армия, воплощавшая рыцарские устремления русских офицеров и солдат, которые, по выражению И. Ильина, отказались от права на бесчестие? Думал ли он о том, почему сбылись предчувствия В. С. Соловьева, и почему в отличие от Римской Церкви XI в. Православная Российская Церковь XX в. подобно своей матери – великой Церкви Константинопольской – оказалась предана безбожным гонителям?