– Кафе так называется потому, что слово «Кундера» – это некий секретный пароль. И вообще, суть не в том, как место называется, а в том, о чем это название говорит.
– И о чем же? – спросил Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов.
Он был маленького роста и худощав, а с некоторых пор понял, что молоденькие женщины предпочитают зрелых мужчин, и стал красить бороду под седину. Он был автором идеи и сценария популярнейшего телесериала «Тимур Львиное Сердце» – фильма, в котором брутальный и мощный национальный герой с легкостью превращал полчища врагов в кровавую кашу. Когда с ним заговаривали обо всех этих низкопробных шоу и сериалах, он уверял, что националист лишь по профессии, а в душе – истинный нигилист. Сегодня он привел очередную подружку, миловидную и эффектную, но довольно поверхностную девицу. Мужчины между собой называли таких особ «закусками» – сыт не будешь, но почему бы не перекусить.
Он заглотил горсть кешью из стоявшей на столе миски, обнял подружку и с грубым хохотом спросил:
– Ну, валяй, что за пароль такой?
– Скука, – ответил Карикатурист-Пьяница, затягиваясь сигаретой.
Завсегдатаи кафе дымили, как паровозы, и из всех углов поднимались клубы сигаретного дыма. Легкое облачко лениво поплыло и слилось с нависавшей над столом серой тучей.
Только один человек за их столиком не курил. Это был Публицист Тайный Гей. Он ненавидел запах сигаретного дыма и, приходя домой, сразу переодевался, только бы избавиться от стоявшего в кафе «Кундера» зловония. Но он никогда не мешал другим курить. И продолжал ходить в кафе. Он постоянно бывал здесь по двум причинам: ему нравилось быть частью этой разношерстной компании, а еще он был неравнодушен к Карикатуристу-Пьянице.
О телесной близости с Карикатуристом-Пьяницей Публицист Тайный Гей даже и не мечтал. Его трясти начинало при одной мысли о том, каков тот без одежды. Нет, дело совсем не в сексе, заверял он сам себя, дело в родстве душ. К тому же на его пути было два серьезных препятствия. Во-первых, Карикатурист-Пьяница любил только женщин и явно не собирался менять свои вкусы. Во-вторых, он по уши втюрился в эту унылую, мрачную Асию. Это уже давно было ясно всем, кроме самой девицы. Так что Публицист Тайный Гей не надеялся завести роман с Карикатуристом-Пьяницей. Он просто хотел быть рядом. Его то и дело пробирала дрожь, когда Карикатурист-Пьяница, потянувшись за стаканом или пепельницей, случайно касался его руки или плеча. При этом вел он себя с приятелем нарочито сухо и ни с того ни с сего разносил в пух и прах все его высказывания, чтобы никто ненароком не подумал, что его как-то особенно интересует Карикатурист-Пьяница и вообще мужчины. Все было очень запутанно.
– Скука, – заметил Карикатурист-Пьяница, выпив залпом латте, – одним этим словом можно описать всю нашу жизнь. День за днем мы погрязаем в тоске. Спрашивается: почему? Потому что забились в эту нору и боимся высунуть из нее нос, чтобы не столкнуться с нашей собственной культурой. Западные политики говорят о глубоком культурном разрыве между западной и восточной цивилизацией. Увы, все сложнее. Настоящий разрыв – посреди нашего общества, между одними турками и другими. Мы с вами лишь кучка образованных горожан в окружении жлобов и деревенщины. Они заполонили весь город. – Он покосился на окно, словно боялся, что его вот-вот проломит разъяренная толпа, ворвется в кафе, разнесет все дубинами и расстреляет из пушек. – Им принадлежат улицы, им принадлежат рынки, им принадлежат паромы. Да им теперь принадлежит всякое открытое пространство. Еще через пару лет это кафе может стать нашим единственным приютом. Последним оплотом нашей свободы. Каждый день мы бежим сюда, чтобы найти прибежище от них. О да, от них. Боже, спаси нас от нашего народа!
– Это все поэзия, – сказал Исключительно Бездарный Поэт; будучи исключительно бездарным, он имел обыкновение во всем видеть поэзию. – Мы застряли. Мы застряли между Востоком и Западом. Между прошлым и будущим. С одной стороны, светские модернисты, которые так гордятся установленным режимом, что не дают и слова поперек сказать. На их стороне армия и половина страны. С другой – обычные традиционалисты, которые тоже не дают слова поперек сказать, потому что одержимы прошлым Великой Порты. Их поддерживает широкая общественность и другая половина страны. А нам что остается? – Он снова вложил сигарету в бледные запекшиеся губы, и там она и осталась. – Модернисты гонят нас вперед, но мы в их прогресс не верим. Традиционалисты гонят назад, но к их идеальному порядку мы тоже не хотим возвращаться. И вот так мы и оказались зажаты между двумя крайностями, делаем шаг вперед и два шага назад, как военный оркестр в оттоманской армии. Но мы даже играть ни на чем не умеем. И куда нам бежать? Нас даже меньшинством назвать нельзя. Эх, были бы мы каким-нибудь национальным меньшинством или коренным народом под охраной Хартии ООН! Тогда у нас бы были основные права. Но нигилистов, анархистов и пессимистов никто меньшинством не считает или хотя бы исчезающим видом. Нас меньше и меньше с каждым днем. Как скоро мы вымрем?
Вопрос повис где-то под облаком сигаретного дыма. Жена Карикатуриста-Пьяницы, женщина, которая тоже была художницей, более талантливой, но менее известной, чем муж, не знала, что сделать: то ли, как ей очень хотелось, в очередной раз клюнуть мужа, что она привыкла делать за двенадцать лет брака, то ли поддержать любую его придурь, как полагается образцовой жене. Они на дух друг друга не переносили. И тем не менее продолжали цепляться за свой брак, она – из мстительных соображений, а он – в надежде на то, что станет получше. Они уже и разговаривали, и жестикулировали одинаково. Даже карикатуры у них получались похожие. Оба рисовали депрессивных уродцев, которые обменивались странно закрученными репликами и попадали в грустные и абсурдные ситуации.
– Знаете, кто мы? Мы отребье этой страны, какое-то жалко булькающее болото. Все остальные только и думают о том, чтобы вступить в Евросоюз, заключить сделку повыгоднее, купить акции и подороже продать машины и подружек.
Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов нервно заерзал на стуле.
– И тут на сцену выходит Кундера, – продолжил Карикатурист-Пьяница, даже не заметив собственной бестактности. – Наша жизнь проникнута этой его легкостью, только в виде бессмысленной пустоты. Все наше существование – какой-то кич, красивая ложь, отрицание реальности, только чтобы забыть о том, что смерть есть и мы все умрем. Именно это…
Его выступление оборвал звон колокольчиков. Дверь распахнулась, и в кафе вошла девушка, имевшая не по возрасту усталый и озлобленный вид.
– О, Асия! – воскликнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, словно она была долгожданным спасителем, который положит конец их идиотскому разговору. – Давай сюда, мы тут.
Асия Казанчи ответила полуулыбкой и одновременно слегка нахмурилась, словно хотела сказать: «Ну ладно, ребята, посижу с вами немного, мне без разницы, жизнь все равно отстой». Она медленно подошла к столу, словно тащила на спине невидимый груз, безучастно поздоровалась со всеми, села и принялась вертеть самокрутку.
– А что ты вообще здесь делаешь? У тебя же сейчас балет? – спросил Карикатурист-Пьяница, совсем забыв, что только что толкал речь.
Все, кроме жены, заметили, с каким блеском в глазах и как внимательно он на нее смотрел.
– Именно там я и нахожусь, в балетном классе. – Асия набивала скрученную бумажку табаком. – И в данный момент как раз исполняю кабриоль, один из самых сложных прыжков, при котором в воздухе подбиваю одну ногу другой под углом сорок пять и девяносто градусов…
– Ого! – улыбнулся Карикатурист-Пьяница.
– Потом я делаю прыжок с поворотом, – продолжила Асия, – правую ногу вперед, полуплие, прыжок! – Она подняла в воздух кожаный кисет для табака. – Поворот на сто восемьдесят градусов. – (Из раскрученного кисета крошки табака просыпались на стол.) – Приземляемся на левую ногу! – (Кисет лег рядом с мисочкой с кешью.) – А потом повторяем все еще раз и возвращаемся в исходную позицию.
– Балет – это поэзия тела, – пробормотал Исключительно Бездарный Поэт.
На всех нашло какое-то угрюмое оцепенение. Где-то вдалеке шумел город, сирены «скорой помощи», гудки автомобилей, возгласы и смех мешались с криками чаек. В кафе заходили новые посетители, кто-то, наоборот, уходил. Официант споткнулся и уронил поднос со стаканами. Другой принес швабру и принялся подметать осколки, посетители равнодушно наблюдали. Официанты здесь не задерживались. Смены были долгие, платили мало. Но ни один официант не ушел сам, до сих пор они просто делали все для того, чтобы их уволили. Это было такое свойство кафе «Кундера». Стоило раз в него войти – и все, ты застревал, пока оно само тебя не выплевывало.
Прошло еще полчаса. Кто-то из сидевших за их столиком заказал кофе, другие попросили пива. А потом первые заказали пиво, а вторые – кофе. Так и пошло. Только Карикатурист-Пьяница продолжал пить латте и грызть ванильное печенье, теперь уже с видимым отвращением. В любом случае все делалось как-то вразнобой, но именно в этом разладе был свой особый ритм. За это Асия и любила кафе: за сонное оцепенение и абсурдную дисгармонию. Оно как будто находилось где-то вне времени и пространства. Стамбул был вечно охвачен спешкой, а в кафе «Кундера» царила апатия. Люди снаружи цеплялись друг за друга; чтобы скрыть свое одиночество, они притворялись, будто ближе друг к другу, чем на самом деле. А здесь все было наоборот, здесь все притворялись намного более отстраненными, чем в действительности. Это место словно отрицало существование всего города.
Асия затянулась сигаретой и наслаждалась бездельем, всецело предалась ничегонеделанию, пока Карикатурист-Пьяница не обратился к ней, поглядев на часы:
– Уже семь сорок, дорогая, твой балет закончился.
– Тебе что, пора уходить? У тебя такая старомодная семья? – ляпнула подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. – И почему они заставляют тебя заниматься балетом, если это тебе не по душе?
Это была общая беда сменявших друг друга девушек Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов: они так хотели подружиться со всей компанией, что начинали задавать слишком много личных вопросов, делали слишком много бестактных замечаний и, увы, терпели полное фиаско: им было невдомек, что приятелей сплачивало именно отсутствие серьезного и непритворного интереса к частной жизни другого.
– И как ты можешь жить со всеми этими тетушками? – продолжила подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов, не замечая, как у Асии вытягивается лицо. – Боже правый, столько женщин под одной крышей, и все пытаются выступать в роли мамочки!.. Да я бы и минуты не выдержала.
Это было слишком. Даже в такой разношерстной компании имелись свои неписаные законы, и никому не позволялось их нарушать. Асия чихнула. Она терпеть не могла женщин, но, на беду, сама принадлежала к их числу. Стоило ей познакомиться с женщиной, она или сразу начинала ее ненавидеть, или ждала, что вот-вот возненавидит.
– А у меня нет нормальной семьи в привычном смысле этого слова. – Асия свысока посмотрела на нее, надеясь остановить дальнейшее словоизвержение.
И тут она приметила, что над правым плечом собеседницы поблескивает серебряная рамка. Это была фотография дороги, ведущей к Красной лагуне в Боливии. Эх, ехать бы сейчас по этой дороге!
Примечания
1
Позор! (армян.)
2
Месроп Маштоц (361/362–440) – основоположник армянской письменности и литературы.
3
«Цвет граната» – фильм об армянском поэте XVIII в. Саят-Нове, снятый в 1968 г. на киностудии «Арменфильм».
4
Джонни Кэш (1932–2003) – американский композитор и исполнитель песен в стиле кантри.