Злые джинны, жареный фундук… Конечно, Асия Казанчи со временем привыкла к этим и многим другим чудачествам тетки, но с одним она ну никак не могла смириться: с этим ее прозвищем. Невозможно было спокойно относиться к тому, что тетушка Бану превратилась в шейха Фундук. Вот почему, когда та принимала клиентов или раскладывала карты Таро, Асия старалась держаться подальше. Поэтому она и притворилась, что не слышала теткиных слов, и осталась бы в блаженном неведении, не войди в этот самый миг тетушка Фериде. Она несла огромное блюдо, на котором переливался глазурью именинный торт.
– А ты что здесь делаешь? – нахмурившись, спросила она. – У тебя же сейчас балет!
Ах да, еще одно звено сковывавших ее цепей. Турецкие матери из буржуазных семей часто жаждали, чтобы их дети добились блестящих успехов в занятиях, подобающих, по их убеждению, детям аристократов. Эта семья принадлежала к верхней прослойке среднего класса, так что Асию тоже заставляли заниматься вещами, которые ее совершенно не интересовали.
– Дурдом какой-то, – пробормотала Асия; эту фразу она постоянно твердила, как мантру. – Не волнуйся, я уже убегаю, – сказала она погромче.
– И какой от него теперь прок? – резко спросила Фериде, указывая на торт. – Это же должен был быть сюрприз!
– В этом году она не хочет никакого торта, – заметила из своего угла тетушка Бану и открыла первую из оставшихся трех карт.
Это была «Верховная жрица». Символ интуитивного осознания, открытого для воображения и тайных дарований, но также и для всего неведомого. Поджав губы, гадалка открыла следующую карту: «Башня». Символ бурных перемен, эмоциональных встрясок и внезапного краха. Тетушка Бану призадумалась, потом открыла третью карту. Похоже на то, что надо ждать гостя, совершенно неожиданного заморского гостя.
– Как это не хочет торт? У нее же день рождения, во имя всего святого! – воскликнула тетушка Фериде, сморщив губы и гневно сверкая глазами.
Но потом ее, похоже, осенило, она прищурилась и обернулась к Асии:
– Ты что, боишься, что торт отравлен?
Асия уставилась на нее в недоумении. За все эти годы, имея за плечами огромный опыт, она так и не научилась сохранять спокойствие и невозмутимость, когда у Фериде случались подобные вспышки. Фериде годами сохраняла верность диагнозу «гебефреническая шизофрения», но недавно переключилась на паранойю. Все их попытки как-то вернуть ее к действительности только усиливали ее паранойю и подозрительность.
– Боится, что торт отравлен? Конечно нет, ну ты и чудачка!
Все повернулись к дверям. На пороге стояла тетушка Зелиха; на плечи наброшена вельветовая куртка, на ногах – туфли на высоком каблуке, а на лице – легкая насмешка. Она была так хороша, что дух захватывало. Должно быть, она незаметно проскользнула в комнату и молча слушала разговор, а может быть, научилась материализовываться по собственному усмотрению.
С годами ее юбки не стали длиннее, а каблуки – ниже. Этим Зелиха отличалась от большинства турчанок, которые позволяли себе такое разве что в юности. Одевалась она так же экстравагантно. Прожитые годы только прибавили к ее красоте, тогда как для сестер они не прошли бесследно. Казалось, Зелиха прекрасно осознавала всю силу своего очарования, поэтому она осталась в дверях и принялась разглядывать холеные ногти. Она очень трепетно относилась к своим рукам, ведь она ими работала. С одной стороны, в душе у Зелихи было много агрессии и гнева, а с другой – она не выносила бюрократию и субординацию. Этим и определился ее выбор профессии: она довольно рано поняла, что ей подойдет такое занятие, при котором она сможет ни от кого не зависеть, проявлять выдумку и, желательно, иногда делать клиентам больно.
Десять лет назад тетушка Зелиха открыла салон татуировок и стала постепенно собирать коллекцию авторских рисунков. Наряду с классикой жанра: алыми розами, радужными бабочками, пронзенными сердцами и обычным набором мохнатых насекомых, свирепых львов и гигантских пауков, она придумала собственные мотивы, неизменно построенные на сочетании противоположностей. Это были полумужские, полуженские лица, тела наполовину человеческие, наполовину звериные, деревья наполовину высохшие, наполовину покрытые цветами.
Однако ее эскизы не пользовались успехом. Клиенты делали татуировки, чтобы заявить о себе, а не для того, чтобы внести еще большую двусмысленность в свою и без того непонятную жизнь. Татуировка должна выражать простое и понятное чувство, а не какую-то абстрактную идею. Зелиха сделала выводы, разработала новую серию эскизов, собрание разных мотивов, под общим названием: «Избавление от неугасимой сердечной боли».
Каждая татуировка из этой особой коллекции была посвящена одному человеку – бывшему возлюбленному. Покинутые и отчаявшиеся, оскорбленные и негодующие приносили фотографию бывшего возлюбленного, которого хотели навсегда вычеркнуть из своей жизни, но почему-то никак не могли разлюбить. Зелиха внимательно вглядывалась в фотографию и старалась сообразить, на какое животное похож изображенный на ней человек. Дело оставалось за малым. Она рисовала животное и наносила рисунок на тело покинутого. Все это следовало древней шаманской традиции, обучающей одновременно переживать свои тотемы изнутри и облекать их во внешнюю форму. Чтобы обрести силы перед лицом врага, было необходимо встретить его, принять и преобразить. Они впитывали бывшего возлюбленного в себя, впрыскивали в собственное тело и одновременно выносили его за пределы тела, на поверхность кожи. После того как ловко превращенный в животное бывший возлюбленный оказывался на границе внутреннего и внешнего, менялась расстановка сил между покинутым и покинувшим. Теперь татуированный клиент чувствовал свое превосходство, словно завладел ключиком к душе бывшего возлюбленного. На этой стадии бывший предмет терял свое очарование, и страдавшие от неугасимой сердечной боли наконец освобождались от наваждения, ведь любовь любит власть. Вот почему мы сами смертельно влюбляемся, но почти никогда не отвечаем взаимностью тем, кто смертельно влюблен в нас.
Стамбул был городом разбитых сердец, и тетушка Зелиха быстро раскрутилась и сделалась особенно знаменита в богемных кругах.
Асия отвела глаза, чтобы больше не смотреть на мать, которую она, кстати, никогда не называла мамой, но только тетей, словно не желала подпускать к себе слишком близко. Ей вдруг стало очень жалко себя. Аллах ужасно несправедлив. Почему он сделал так, что дочь настолько уступает в красоте собственной матери?
– Вы что, не понимаете, почему Асия в этом году отказывается от торта? – спросила тетушка Зелиха, придирчиво рассмотрев свой маникюр. – Она боится растолстеть.
Асия знала, что нет большей ошибки, чем демонстрировать матери свой вспыльчивый нрав, но все же в ярости воскликнула:
– Неправда!
Только тогда она обратила внимание на поднос в руках у тетушки Фериде. На нем лежали два больших шара: из скатанного теста и из мясного фарша. Это значило, что на ужин будут манты.
– Сколько раз вам надо повторять, что я не люблю манты! – взвыла Асия. – Вы же знаете, я больше не ем мясо.
Собственный голос показался ей каким-то хриплым и чужим.
– Я же говорю, боится потолстеть, – покачала головой тетушка Зелиха и откинула упавшую на лицо смоляную прядь.
– А слово «вегетарианка» ты никогда не слышала? – Асия тоже тряхнула головой, но прядь волос откидывать не стала, удержалась, не хотела подражать материнским повадкам.
– Слышала, конечно, – сказала Зелиха и расправила плечи. – Но не забывай, дорогая, – продолжила она мягче, понимая, что так звучит убедительнее, – ты Казанчи, а не вегетарианка… – (У Асии вдруг пересохло во рту, она с усилием сглотнула.) – А мы, Казанчи, обожаем красное мясо, чем краснее, тем лучше. Не веришь? Спроси Султана Пятого. Правда ведь, а, Султан? – Зелиха кивнула жирному коту, лежавшему на бархатной подушке у балконной двери.
Он повернул к ней голову и посмотрел затуманенным взглядом прищуренных глаз, словно хотел сказать, что все понял и полностью с ней согласен.
Тетушка Бану перетасовала колоду Таро и проворчала из угла:
– В этой стране есть бедняки, которые прозябают в такой нищете, что даже и не узнали бы никогда, каково красное мясо на вкус, если бы добрые мусульмане не одаряли их милостыней в праздник жертвоприношения. Им только тогда и удается нормально поесть. Ты пойди к этим несчастным и спроси у них про вегетарианство. Должно благодарить Всевышнего за каждый кусочек мяса на твоей тарелке, ведь он символизирует богатство и изобилие.
– Дурдом! Мы тут все чокнутые, все до единой. – Асия повторила свою мантру упавшим голосом. – Все, дорогие дамы, я ухожу. Вы можете есть и пить что хотите, а я опаздываю на балет.
Никто не заметил, что слово «балет» она фыркнула, словно выплюнула мокроту, которую и в себе держать невозможно, и сплевывать противно.
Глава 5
Ваниль
Маленькое кафе под названием «Кундера» располагалось на узкой извилистой улочке в европейской части Стамбула и было единственным в городе, где посетители не утруждали себя лишними разговорами, а официанты получали чаевые за хамство. Никто не знал, как и почему кафе назвали в честь знаменитого писателя, тем более что в самом заведении ничто, буквально ничто не напоминало ни о Милане Кундере, ни о его сочинениях.
Все стены были увешаны сотнями рамок всех возможных форм и размеров. В них были вставлены мириады фотографий, картинок и рисунков, так что посетители начинали сомневаться, есть ли под ними стены. Казалось, все здание было построено из рамок, а не из кирпичей. Все до единой рамки заключали в себе изображения дорог со всего света. Широкие американские магистрали, бесконечные австралийские автострады, забитые машинами немецкие автобаны, роскошные парижские бульвары, тесные римские улочки, узкие тропы в Мачу-Пикчу, заброшенные караванные пути в Северной Африке и карты древних торговых маршрутов вдоль Великого шелкового пути, по которым некогда путешествовал Марко Поло. Посетители ничего не имели против такого убранства. Им казалось, что это полезная замена бесполезного и бесцельного трепа. Если надоело болтать, можно выбрать какую-нибудь рамку, в зависимости от того, где стоит столик и на чем именно сегодня хочется остановить взгляд. Выбрав картинку, люди вперяли в нее затуманенный взор и постепенно удалялись в далекие края. Они всей душой стремились оказаться где-то там, где угодно, только не здесь. А на следующий день можно было отправиться куда-нибудь еще.
Любая из картин и фотографий могла увести вас сколь угодно далеко, но одно можно было сказать наверняка: они не имели никакого отношения к Милану Кундере. Согласно одной из гипотез, вскоре после того, как кафе открылось, знаменитого писателя занесло в Стамбул, он шел по каким-то делам и случайно заскочил сюда выпить капучино. Кофе никуда не годился, прилагавшееся к нему ванильное печенье и вовсе показалось писателю гадким, но он все-таки заказал еще чашку и, никем не узнанный, даже умудрился немного поработать. С этого дня кафе и получило свое название.
Другая теория гласила, что владелец кафе запоем читал Кундеру. Он проглотил все его книги, причем на каждой был автограф мастера, и в итоге решил посвятить любимому писателю свое заведение. Эту точку зрения можно было бы считать более правдоподобной, не будь хозяином кафе некий певец и музыкант средних лет, неизменно подтянутый и загорелый. Он на дух не переносил печатное слово, настолько, что даже не читал слова песен, которые его группа исполняла на пятничных концертах.
Противники такой теории приводили другой аргумент: они утверждали, что кафе – лишь плод больного воображения. Оно было фикцией, и фикцией были его постоянные посетители. Какое-то время назад Кундера задумал очередную книгу и начал писать об этом кафе, вдохнув в него таким образом беспорядочную жизнь. Но вскоре его отвлекли куда более важные дела: приглашения, симпозиумы, вручения литературных премий, и во всей этой лихорадочной суете он напрочь забыл о жалкой стамбульской дыре, которая ему одному была обязана самим фактом своего существования. С тех пор посетители и официанты кафе «Кундера» изо всех сил пытаются преодолеть чувство пустоты, пережевывая мрачные футурологические прогнозы, кривятся, похлебывая турецкий кофе из чашечек для эспрессо, надеются обрести смысл жизни, сыграв главную роль в какой-нибудь высокоинтеллектуальной драме.
Из всех теорий, объяснявших название кафе, именно эта пользовалась наибольшим успехом. И все же время от времени какой-нибудь новичок, желая привлечь к себе внимание, выдвигал очередную гипотезу, а остальные ненадолго подпадали под ее очарование, позволяли себя убедить и какое-то время носились с новой теорией. Но потом им это надоедало, и они снова погружались в свою мрачную трясину.
Сегодня Карикатурист-Пьяница тоже решил ради развлечения предложить собственное объяснение названия кафе, а его друзья и даже жена считали своим долгом слушать его со всем возможным вниманием. Они хотели поддержать его долгожданный почин: Карикатурист-Пьяница наконец решился внять их давнишним мольбам и вступить в ряды анонимных алкоголиков.
Но это была не единственная причина, заставлявшая его спутников относиться к нему с особым сочувствием. Дело в том, что сегодня его уже во второй раз привлекли за оскорбляющие премьер-министра карикатуры, и в случае обвинительного приговора ему грозило до трех лет тюрьмы. Карикатурист-Пьяница прославился серией политических шаржей, в которой изобразил кабинет министров в виде отары овец, а премьера – как волка в овечьей шкуре. Теперь эти рисунки попали под запрет, и он собирался нарисовать кабинет министров в виде волчьей стаи, а премьера – как шакала в волчьей шкуре. Если и это не пройдет, он придумал беспроигрышный выход: пингвины. Точно, парламент в полном составе в виде пингвинов в смокингах.
– Слушайте, вот моя новая гипотеза! – заявил Карикатурист-Пьяница.
Он не подозревал, что его все жалеют, и был немного удивлен тем, что приятели и даже жена слушают его с таким интересом.
Это был крупный мужчина c аристократическим профилем, высокими скулами, пронзительными синими глазами и горькой складкой у рта. Скорбь и тоска были его привычным состоянием, но недавно его обычное уныние удвоилось от безнадежной любви.
Глядя на него, сложно было поверить, что этот человек зарабатывает на жизнь остроумием, и еще сложнее представить, что в этой скорбно опущенной голове рождались невероятно смешные шутки. Он всегда много пил, но в последнее время совсем слетел с катушек. Периодически он просыпался в каких-то сомнительных, совершенно незнакомых местах. Последней каплей стало пробуждение на плоском камне для омовения усопших во дворе какой-то мечети. Очевидно, он отрубился, репетируя собственные похороны. Продрав глаза на рассвете, он увидел над собой перепуганного молодого имама. Юноша шел на утреннюю молитву и с ужасом обнаружил, что на предназначенном для мертвецов камне кто-то громко храпит. После этого происшествия друзья и даже жена Карикатуриста-Пьяницы страшно переполошились и погнали его к специалистам – пора, мол, обратиться за профессиональной помощью, а не то совсем свою жизнь загубит.
И вот сегодня он сходил на собрание анонимных алкоголиков и торжественно обещал завязать с выпивкой. По этому случаю вся сидевшая за столиком компания, включая даже его жену, вежливо откинулась на спинки стульев, всем видом показывая, что с интересом выслушает любую его гипотезу.