У темноты не было конца, она заполняла все пространство до бесконечности. Заполняла глухой тоской, приевшейся болью и абсолютным, свойственным только святым мученикам, смирением.
Иногда, сквозь темноту с мощным усилием словно прорывались звонкие, размеренные удары колоколов – отдаленные, но очень четкие, ритмичные и при всем этом… сурово безжалостные.
Почему возникало именно такое ощущение? Ведь колокольный звон – это символ веры, света, радости. Почему Насте становилось так жутко, почему ледяной ужас все глубже и глубже змеей заползал в душу с каждым новым ударом?…
…Телефон зазвонил так пронзительно, что Настя резко вздрогнула. Сердце тревожно заколотилось – нужно к врачу, что ли сходить? Вдруг она сумасшедшая? Что это за темнота такая? И звон этот устрашающий – вроде церковные колокола, а страшно звонят, просто сердце холодеет.
– Да, – Настя улыбнулась счастливо и облегченно. Она уже поняла, кто ей позвонил – теперь вся эта дребедень из ее бестолковой башки немедленно выветрится – так было всегда, стоило ей только услышать голос Андрея. Все ее проблемы и реальные и надуманные, все до единой переставали существовать – разом! И вообще весь мир переставал существовать – замирал и вежливо, на цыпочках отходил в сторону – дабы не мешать им быть вместе. Насте и Андрею. – Адриано, это ты?
– Я, Настена. И как ты это делаешь, а? Волшебница моя.
– Что? – Настя решила поразвлечься и прикинуться непонятливой. – О чем это ты, солнышко мое?
– Как ты все время угадываешь, что это именно я звоню? Вдруг это другой какой твой кавалер? У тебя же их целая прорва. Я, так сказать, один из самых плохеньких, неперспективных. Третий сорт. А вдруг позвонит тебе самый что ни на есть перспективный, чтобы, прикинь, руку предложить, кошелек и дачу в придачу, а ты ему по неосмотрительности так прямо и ляпнешь – Андрюша?
– И что? Подумаешь! – Настя захохотала, как-то очень живо представив себе толстого, лысого и перспективного воздыхателя с дачей в придачу. На что сдалась бы ей эта дача? Грядки что ли там полоть? – Если захочу, любой из воздыхателей не раздумывая станет Андрюшей! Скажу, что иначе руку не одам.
– А сердце?
– Что сердце?
– Кому отдашь?
– Сердце? Ну… – Настя вытащила из-под ножки кресла телефонный шнур и подошла вместе с телефоном к зеркалу. – А ты меня разлюбишь, когда я буду старой и толстой? Признавайся, разлюбишь ведь? Вы все, мужики такие! Беспринципные, бессовестные и… и… похотливые! Вот!
– Ну, ясное дело, похотливые. Какими же нам еще быть? Я, например, не стану отрицать, я – очень бессовестный. И особенно беспринципный – даже немного беспринципнее, чем другие. – Андрей говорил медленно, тягуче. – А ты не будешь старой и толстой, – очень быстро добавил он.
– Знаю… – Настя задумчиво провела ладошкой по щеке. – Мне тоже так кажется, что я никогда не постарею. А вот тебя, тебя я прямо так и вижу пожилым – лысым, с таким, знаешь… очень красивым, аристократической формы черепом, и… в дорогих, стильных очках, конечно. И худым еще, сутулым очень и, знаешь, Андрюш, ты грустный там – в будущем. Печальный страшно и без меня почему-то все время. Ты куда меня подевал, а?
– Ты мне зубы не заговаривай, – нарочито строго сказал Андрей.
От сегодняшних Настиных разглагольствований на душе у него стало как-то мрачно и совсем уж безнадежно. Он виртуально фантастическим образом переметнулся на мгновение в будущее и очень органично ощутил себя тем самым пожилым, лысым, с красивым черепом, сутулым мужиком, а ее, Насти рядом снова не увидел…
Надо, пожалуй, уже заканчивать эти шалости с дилетантскими сеансами ясновидения, а то совсем крыши у них съедут, причем у обоих.
– Сердце кому отдашь? Не уходи от ответа, Настя. А то, ты ведешь себя как старый, прожженный нелегкой жизнью еврей – вопросом на вопрос, это, милая моя, неприлично. Дурной тон.
– А я вообще неприличная. А вопросом на вопрос очень даже забавно. Я люблю так делать.
– Я знаю. Значит, не ответишь?
– Не-а… Я еще не решила. Может отдам свое драгоценное сердце лысому и перспективному, а может… В общем, я, юная, наивная девушка и на данный момент еще не разобралась в своих чувствах.
– Ага. Я понял. Ну и ладно. Я Машке позвоню тогда. Она мне точно сердце свое подарит. На днях уже обещала.
– Звони, – равнодушно пожала плечами Настя, обворожительно улыбаясь своему отражению. – А оно тебе, что разве нужно?
– Что? – не понял Андрей.
– Как что? Машкино сердце?
– Нет, не нужно, – быстро ответил Андрей, растерянно пожав плечами. – Но пусть будет, раз дают, надо брать. Я очень расчетлив и прагматичен, если ты еще не усвоила. Подробное, в деталях изучение истории не может не повлечь за собой выработку у индивидуума здорового цинизма.
– Получается, что ты романтический циник? – Настя захохотала. – Какая-то несостыковочка выходит. Может, ты определишься уже как-то, а?
– Я определился, Насть, – тихо сказал Андрей.
– Ой ли? И в чем же?
– Да знаешь ты все… – Андрей устало вздохнул. – Балаболка. Принесу тебе почитать, что в средние века народ вытворял – станешь тут циником. Вот представь только всего каких-то триста лет назад, ну всего три-четыре человеческих жизни, то есть ерунда сущая, так вот тогда на полном серьезе полагая, что творят благое дело, сжигали якобы ведьм. Не одну, не двух, сотни. Мне от этого как-то даже неловко, я же тоже представитель рода человеческого и вроде часть его, а принять и даже как-то осмыслить эту жуть не получается. Прикинь…
– Хватит, – резко перебила его Настя. – Не желаю это слушать. И не вздумай приносить мне ничего подобного читать! Я тебя сама сожгу на костре, если только посмеешь! Из твоих бредовых книг костер и разведу. Понял?
– Ладно, не буду… Просто это, действительно, интересно. Я планирую изучить именно эту тему после окончания института. Возможно, в докторской или потом, когда стану профессором.
– Изучай, что хочешь, но я об этом слушать не желаю! – голос Насти нервно задрожал.
– Ладно, не сердись. Так о чем мы с тобой говорили? У меня осталось ощущение недосказанности.
Настя вздохнула и ободряюще улыбнулась своему отражению в зеркале.
– О Машкином огромном сердце мы с тобой говорили. Видимо подсознательно ты очень стремишься его заполучить в единоличное пользование, отсюда и ощущение недосказанности.
– А ну да. Ты права. Я же помню, что мы говорили о чем-то приятном, – хмыкнул Андрей.
– Так ты, правда уверен, что надо брать? – Настя сама удивилась тому, как серьезно прозвучал ее голос. – Если речь идет именно о сердце? Ты уверен, что возможно его использовать просто так в прагматичных целях? Может, благороднее великодушно отказаться?
– А фиг его знает, Настька… Если благороднее, то оно, конечно. А если человек сам страстно жаждет, что бы его сердце взяли? Если это предел его мечтаний – отдать свое сердце в безвозмездное пользование, а?
– Даже если знает, что никогда не получит в ответ сердце своего любимого? Никогда, Андрюш?!!
– Ну да, даже если знает, что не получит, – холодно подтвердил Андрей. – Но все равно хочет отдать свое.
– Нет! – Настя решительно мотнула головой. Она только что в эту секунду окончательно и однозначно осознала одну истину – нельзя брать чужое сердце, если не можешь дать свое. – Нет! Нельзя брать чужое сердце, если не можешь дать свое! Это плохо кончится. Для обоих. Неужели ты не понимаешь, солнышко?
– Ага, я понимаю. Ты просто не хочешь, чтобы я с Машкой и ее сердцем сегодня в кино пошел. Вот и все.
– И это тоже. Потому что в кино ты пойдешь со мной. Даже если и без сердца моего. Понятно?
– Ага, – послушно согласился Андрей. – Мне понятно, – Как же сладко замерло все внутри, как тревожно-волнительно засосало где-то в районе солнечного сплетения, как говорят, под ложечкой…
Как восхитительно чувствовать, когда им вот так полушутливо, но все же вполне серьезно командует Настя… Ему нужна только она, она одна. Вот такая своенравная, веселая и непосредственная. Андрей готов за нее на… Да на все он готов за нее! Как дурак самый распоследний! Только Настя одна во всем мире, во всей Вселенной нужна ему. А никакая ни Машка… И он подарит Насте свое сердце, даже если она не предложит ему взамен свое…
– Заходи за мной в три. Нет, лучше в четыре, у меня планы, – строго приказала Настя.
– Планы у нее! – Андрей насмешливо-снисходительно хмыкнул. – Ясное дело. Ты же умная, деловая, а мы лохи неученые, куда уж нам до ваших планов… У нас самих их никогда и не бывает вовсе. Разве что, прозаические – поспать или поесть. А ты, кстати, уже решила, какое платье наденешь сегодня к ужину?
– Что? – возмутилась Настя. – А сам-то фрак из хмчистки забрал?
– Мне не обязательно, – серьезно сообщил Андрей. – Мне достаточно бороду пригладить Мужик-с.
– Все! Хватит тут балаган устраивать. Мужик-с! Мне надо еще конспект переписать. И попусту болтать некогда. Пока.
Настя отсоединилась, не дождавшись ответа Андрея – она любила вот так его позлить, немного повредничать. А почему бы и нет? Она имела на это полное право – ведь они оба знали, что ее сердце давно уже подарено ему, Андрею… Только ему…
И за что собственно он удостоился такой невиданной части? Настя и сама не смогла бы внятно объяснить. Просто вдруг поняла, что любит – с первой секунды, с первого взгляда и… навсегда.
Удивительно, что последнее «навсегда» никогда не вызывало у нее ни малейших сомнений – Настя имела абсолютное, безусловное, точное знание о том, что никогда и никого больше не полюбит.
Не успеет. Это знание имело черный цвет и напоминало бездну – бездонную и… почему-то живую, как и ее СОН…
1620
Адриан долго молился – колени онемели и невыносимо ныли, когда он с трудом поднялся на ноги. Нет это не помогло. Обычно помогало, а сегодня нет. Он не мог забыть глаза той женщины, что они сожгли вчера. Костер все не разгорался, а она смотрела, смотрела… И почему-то именно на него… Ее восхитительные, зеленые глаза были полны такого непереносимого ужаса и…
Нет, он не имеет права позволять себе жалость. Он не сопливый слюнтяй. Он служит благому делу – очищению земли от нечисти.
Ну да. Конечно. Адриан злобно ухмыльнулся. Если бы он мог себя обмануть, было бы намного легче.
Разумеется, и эта женщина была простой, обычной крестьянкой. И ее родимое пятно на шее было просто милым родимым пятном замысловатой формы, а вовсе не отметиной дьявола. Себе-то самому не стоит уже наверное врать… Бессмысленно это.
Адриан перекрестился и тоскливо посмотрел в окно. Нет, сегодня он не справится, не справится с тем дьяволом, что сидит в нем. И молитвы не помогут. Только вино, хорошее старое вино способно притупить сознание и облегчить муки…
Адриан откупорил бутылку, достал кружку, посмотрел на нее мрачно, потом замер на мгновение и что было сил шарахнул ее об дверь. Кружка гулко стукнула о дерево и совершенно целехонькая, вызывающе невредимая скатилась к его ногам.
А так хотелось, чтобы разбилась…
Вдребезги.
Повеситься, что ли?…
Адриан с невозмутимым, рациональным интересом исследовал потолок в своей хижине – есть ли за что зацепиться, что бы понадежнее, ну что бы не грохнуться на стылый земляной пол, уподобившись этой кружке – целым и невредимым здоровенным дурнем с веревкой на шее.
Адриан живенько вообразил себе эту картинку и хмыкнул – смешно. И вся его жизнь смешна.
Он не спеша поднялся, мрачно посмотрел на кружку, медленно наклонился, поднял ее, отошел подальше от двери, замахнулся и снова швырнул. Кружка разбилась. На две почти одинаковые половинки.
– Вот так, – удовлетворенно пробормотал Адриан и поднес ко рту бутылку.
Он управляет своей жизнью. И так будет всегда.
В тот момент, когда он, отпив добрую половину огромной бутыли, вытер губы рукавом рубашки, в дверь тихо постучали.
– Ну? – мрачно бросил Адриан. – Сандра, ты? Заходи, чего скребешься.
Адриан почувствовал захлестнувшую его ярость. Если это Сандра, то именно ей и не поздоровится сейчас. Да, она, безусловно, восхитительная любовница – пышнотелая, веселая, бесстыдная. И чего они только не вытворяли в этой хижине длинными темными ночами, но сегодня…
Сегодня он не желает даже думать о полном страстного желания горячем женском теле – от одной мысли о возможном сексе Адриан почувствовал острый приступ тошноты.
– Я не Сандра, я Анастази. Можно? – голос был удивительно звонким, словно сотня легкомысленных колокольчиков одновременно решили подарить миру самые нежнейшие из своих трелей.
Адриан резко поднялся, шагнул было к двери, но опьяненная добрым вином голова его неожиданно закружилась, в глазах потемнело. Адриан оперся рукой о стол, глубоко вдохнул и резко тряхнул головой – что это с ним? – и выпил-то немного…
– Это кого еще принесло?
Вот сейчас он убьет любого, кто подвернется ему под руку, или любую… Должен же хоть кто-то поплатиться за его пропащую жизнь…
– Так я войду? – вопрос прозвучал на удивление смело и даже, как с некоей растерянностью отметил Адриан, вызывающе задорно.
Кто смеет так бесцеремонно вести себя с ним?
Дверь резко распахнулась.
На пороге появилась женщина. Да, всего лишь женщина, но, едва взглянув на нее, Адриан поперхнулся, ноги его подкосились и он без сил опустился – обратно на старый колченогий стул.
– Не бойся, – женщина насмешливо оглядела его всего – от уже лысеющей макушки до грязных босых ног. – И это и есть моя судьба?
После этого странного, адресованного куда-то в вязкую темноту окна вопроса, она заливисто, очень весело рассмеялась – громко, смело и свободно. Ей явно было совершенно наплевать, кто услышит ее смех, наплевать кто и что после этого подумает о ней и к каким непоправимым последствиям может привести сия неосторожность.
Да, ей было наплевать. На все – и это было очевидно.
Адриано забыл, когда смеялся в последний раз вот так, беззаботно и искренне, может, когда ему было лет семь? Или еще раньше? Или страх не позволял ему делать это даже в детстве? За столь вызывающее поведение можно было получить от отца хорошую трепку – самым правильным и безопасным было вообще не попадаться родителю на глаза, то есть оставаться тихим и незаметным. А уж смеяться даже и пробовать не стоило…
…Адриан находился в какой-то странной прострации, он смотрел на стоящую перед ним удивительно смелую женщину и не мог ничего сказать. Просто не мог открыть рта – физически. Да и не хотелось ему ничего говорить…
Необъяснимо, но в тот момент, когда тихо, без единого звука открылась его старая, резко и очень противно скрипящая уже лет двадцать, дверь, в тот момент, когда насмешливый, вызывающе откровенный, наглый взгляд незнакомки пронзил его, словно лезвие кинжала – насквозь, до самых стыдных тайн, в тот момент, когда он против своей воли опустил глаза на ее почти ничем не прикрытую грудь, вот тогда он ощутил небывалое доселе спокойствие и… счастье. Да, счастье – острое, терпкое, душащее – до невозможности сладкое, почти непереносимое.
Видимо, слишком много выпил, пытаясь сохранять мрачное равнодушие, подумал Адриан. Ну и ладно, зато его отпустило. Наконец-то…
– Ты кто? – просипел он глухим, неуверенно срывающимся, незнакомым самому себе голосом.
– Анастази, я же уже сказала тебе, – обворожительно улыбнулась женщина и со смелым изяществом поглощенной охотой кошки шагнула вперед.
– Та самая? – тихо спросил Адриан, чувствуя, как его тело инстинктивно пытается вжаться в стул.
Он, Андриан, гроза всех ведьм в округе, истинных и случайно попавших в лапы инквизиции, он испытывал настоящий животный страх! Перед кем? Перед этой странной женщиной?!!
– Ну да, – легкомысленно мотнула головой она. – Та самая. А что? Ты меня себе не так представлял?
Ее черные, блестящие волосы взметнулись от резкого движения головы вверх на мгновение, а потом снова опустились на изящные, словно выточенные из благородного мрамора плечи. Адриан судорожно сглотнул. В горле снова пересохло – он не сможет произнести ни слова, пока не сделает хотя бы глоток. Где же его бутылка? Она должна была оставаться здесь, на столе…