Стрелой любви, к несчастью безответной,
Пронзив, да так, что искрами из глаз
Вдруг слёзы брызнут, омрачив лик светлый.
О, эта безответная любовь! —
Драм и трагедий подлинных истоки,
Грусть и печаль возвышенных стихов,
До нас дошедших из времён далёких.
XVII
И был порыв любви неукротим,
И нёс он людям смех, и грусть, и слёзы.
Когда ж восстал великий древний Рим
Над миром вдруг поэзией серьёзной,
Он стал сердца людей воспламенять
И звать всех к подвигам неповторимым.
Не мог поэт мой юный не принять
Благословение поэтов Рима.
И восторгал его собой Катулл,
Любви несчастной переживший муки.
Пленял Гораций, удивлял Тибулл.
Мешал Пропорций отдаваться скуке.
Овидий же и вовсе покорил
Своим великим даром песнопенья
И тем, что он открыто всем дарил
И страсть души, и радость вдохновенья.
Дороже золота его дары.
В них гений Муз мечты людей предвидел.
Царём поэтов был Гомер, вторым
Считается великий муж Овидий.
XVIII
Манил поэта и седой Восток,
Учёностью, поэзией богатый.
Его поэтов он не знать не мог,
Ценил стихов узор витиеватый,
Торжественность, изысканный манер
Слогов и чувств волшебный светлый праздник,
Текущих медленно сквозь призму эр
Таинственной арабской чудной вязью.
Он в них свои желанья находил
И насыщался вдохновеньем словно.
Стихи Хафиза искренне любил
За тонкость чувств и ювелирность слова.
Миры иные открывая в них,
Воспринимал живое совершенство.
Забыв о годах, быстрых и лихих,
В покое мысли находил блаженство.
И накопляя рои новых чувств,
Взрывался вдруг необъяснимой силой
Стихов, как будто вырванных из уст
Самой, уже проснувшейся России.
XIX
Когда Прованс, свободным, вольным став,
Принял распад империи великой,
Он миру много радостного дал.
В нём рыцарство прекрасное возникло.
И рыцари, ценившие любовь
И честь, и справедливость, несомненно,
Жить не могли без песен и стихов,
Ловя любви прелестные мгновенья.
Их не прельщала грубая вой на,
Страдания людей и ужас смерти.
В жестокие те, злые времена
Явленье это было явно светлым.
Наполненные чувством доброты,
Страстям любви, неукротимым, бурным,
Отдавшись, нежные свои мечты
Стихами выражали трубадуры.
И песнями под музыку они
Иные дали для людей открыли.
И Возрожденья золотые дни
Приблизив, всю Европу разбудили.
XX
Век золотой Европы наступил.
Титаны мыслей, чувств, страстей явились,
И каждый мир собой вдруг удивил.
Таланты в них великие открылись.
Микеланджело, Рафаэль, Тассо,
Да Винчи и другие исполины
Свой яркий след оставили во всём,
Чем живо человечество и ныне.
Но Данте был поистине любим
Моим героем, Данте и Петрарка.
Их дух святой плыл над землёй, как дым
Костра любви, пылающего ярко.
То вспыхивала очень сильно страсть,
То гасла, но совсем не угасала.
Была сильна поэзии их власть,
Она людей от грустных дум спасала
И, в каждом сердце оставляя след,
Напоминала всем о нежной страсти.
Вот почему любил их мой поэт.
Но он искал в любви реальной счастье.
XXI
Эпоха Возрождения дала
Земле и людям множество открытий,
К прекрасной цели каждого звала,
(В те дни мечта была с любовью слита),
Поэзией великой одарив,
Всех обласкать спешила добрым словом.
Как солнцем ярким мир весь озарив,
Она смягчала жизни лик суровый.
И, затаив дыхание, весь мир
Следил, как просыпается Европа,
Как вспыхивали звёздами Шекспир,
Вольтер, Ронсон, Жан Расин, Байрон, Гёте…
Они как будто освещали путь
Иным, идущим вслед за ними смело,
И ищущих и истину, и суть
Происходящих жизненных явлений.
На благодатной почве проросли
Их знания, наполненные светом.
До моего героя донесли
Огонь страстей великие поэты.
XXII
Лишь Африка не тронута одна,
Как целина. Когда ж наступит время,
Страстей её незримая волна,
Подвластная законам вдохновенья,
Сольётся с разумом славянским вдруг,
Плывущего и гордо, и лениво,
Преодолев мучительный недуг
Сомнений, вспыхнет сильным, ярким взрывом
И побежит потоком бурных слов,
Легко и быстро, величаво, плавно,
Под мирный звон святых колоколов
Навстречу к новой и бессмертной славе.
Воспринятый Россией навсегда,
Талантом дивным наделённый, гений
Вдруг засверкает ярко, как звезда,
Став божеством для многих поколений.
Своим талантом время оживит,
Речь и язык людей, их мысль и слово,
И жизнь свою народу посвятит.
Ему великий жребий уготовлен.
XXIII
Век восемнадцатый был щедрым, в нём
Почёт и славу обрела Россия.
Она, преображённая Петром,
Над странами иными возносилась,
Победами великими гордясь,
Народ свой к новой жизни призывала
И, следом за Европой торопясь,
Науки и искусства развивала.
Как много дал России этот век —
Петра великого, Екатерину,
И их триумф блистательных побед,
Россию сделавших необозримой.
Век Ломоносова, иных мужей,
Державина, Карамзина… Век славы
России, как владычицы морей,
Во всём иным морским державам равной.
И тот же век свой, завершая бег,
Решил отдать грядущим поколеньям
Свой долг, которого ценнее нет,
Хотя об этом знало только время.
XXIV
Великий гений, истинный талант
России предназначен был тем веком,
За все её глухие времена,
Чтоб разбудить свободу в человеке.
Чтоб мыслью сердце каждое зажечь,
Изгнав из душ великое безмолвье.
Чтоб ожила, заговорила речь
И зашумела чудным многословьем,
Журча ручьём немыслимых страстей,
И вызывая новых чувств явленья,
И рассыпая ворох новостей,
Озвучивая светлые мгновенья.
Покоя не давая, без конца
Звеня, шумя и теребя всех часто,
Чтоб ею оживлённые сердца
Людей поторопились бы за счастьем.
Да, так оно и будет. Подождём.
Уж окликают новый век кукушки…
Был летний день. Под золотым дождём
Родился он – великий гений – ПУШКИН.
Детство
I
Известно всем, где и когда поэт
Родился, в чьей семье, в какое время.
Кто в нём своей души оставил свет,
Кто научил его ценить мгновенья
И жизни, и любви, кто навсегда
Привил любовь к поэзии волшебной,
Учил мечтать и вглядываться вдаль
И брать пример с изысканных соседей,
С талантливых своих учителей,
Героев, мужественных полководцев,
И в трудный час казаться веселей,
Жить, улыбаясь, как на небе солнце.
Но главное – трудиться день и ночь,
Словно предвидя жизни путь недлинный,
Гоня из сердца все сомненья прочь,
Не поддаваясь грусти и унынью.
И не страшась при жизни никого,
Спешить куда-то вдаль степной дорогой.
Но каждый представляет путь его
По-своему, а я один из многих.
II
Он по отцу был Пушкиным рождён,
По матери – из абиссинских князей
Далёкой Африки. Недаром в нём
Так много чувств, любви, страстей, фантазий
И живости, и юркой быстроты
В движении, в манерах, в разговоре…
Поэт умел обидчика простить,
Но обострял всегда любые споры,
Уверенный в суждениях своих.
И лишь когда один, в уединенье
Он оставался, был как будто тих,
Но в нём уже бурлило вдохновенье.
Он третьим поколеньем представлял
Кровей славяно- африканский сгусток,
Который неожиданно взорвал
И изменил литературы русло
России, оживив её поток,
Отбросив старые каноны смело.
И до, и после Пушкина никто
Подобное не мог России сделать.
III
Род Пушкиных был древним, с давних лет
Они с царями запросто общались.
Но в этой жизни постоянства нет,
И многие дворяне обнищали.
Одни беднели, честностью гордясь,
Позорить честный, славный род не смея.
Другие же, над истиной смеясь,
Стыд потеряв, дни проводя в весельях,
Коварством, подлостью достичь смогли
Высоких положений и богатства.
Хозяева усадьб, крестьян, земли,
С самим царём они встречались часто.
Но Пушкиных был обедневший род,
И круг знакомств их был, конечно, уже.
Отец поэта жил не без забот,
Майор в отставке, продолжал он службу.
Не лишним было жалованье, он
Любил играть в рулетку, карты, кости…
В Надежду Осиповну был влюблён,
Став для её семьи желанным гостем.
IV
Как повстречались пылкие сердца,
Как вспыхнула любовь, никто не знает.
Как уносил с отцовского крыльца
Жених невесту, к сердцу прижимая.
В коляску сев с ней, уезжал туда,
Где тишина покорена Москвою.
Бежала долго вслед за ними вдаль
Девчонка босоногая, Прасковья.
И вечерело. Оставался Псков,
Знакомый, близкий, позади надолго.
И лишь вечерний звон колоколов
Гнал из души неясные тревоги.
Неслась коляска словно в новый век,
И ей как будто ночь сама внимала.
Молчал жених, не поднимая век,
Невеста на руках его дремала.
Дорога долго их ещё трясла,
Но хрупкую любовь всё ж не разбила.
И встретила их гордая Москва
И как детей любимых приютила.
V
Москва! Всех городов российских мать,
Державы слава и оплот покоя.
Ты с древних лет старалась оправдать
Своё предназначение святое.
Ещё когда вся русская земля
Была под игом диких, злых монголов,
Уже в те дни, до времени тая
Великой правды пламенное слово,
Накапливая силы, ты ждала
Час торжества, победы час великий.
Недаром терпеливой ты была
И, в думы своего народа вникнув,
Во имя счастья повела на бой,
На чьих весах и жизнь, и смерть висели.
И став впервые над своей судьбой,
Врагу навстречу ты шагнула смело.
И опрокинулась Мамая рать,
Гонимая Донским, великим князем.
С тех пор, Москва, ты стала расцветать.
И мир Руси с тобой был прочно связан.
VI
Ты, первая из русских городов,
Россию возвеличила собою.
Хрустальный звон твоих колоколов
Мир осеняет нежною любовью,
Величие и нежность всем даря,
Уверенность в сердца людей вселяя.
Века, как стражи древнего Кремля,
Друг друга чётко и легко сменяют.
За каждым веком новый век спешит
Иными днями, укрепляя веру.
А Кремль всё тот же: и в ночной тиши,
И в яркий день, и в нежный час вечерний.
Не из идей он выстроен, ему
Пороки, зло людей невыносимы.
Фундаментом, упёршись в глубину,
Он рвётся в небо башнями своими.
Не он ли, Кремль, – центр истинной Москвы,
Её неповторимая основа
И средоточие духовных сил?
Но он таит в себе и запах крови.
VII
Вот город, где и был поэт рождён.
Москва, она дала немало миру
Бессмертных и талантливых имён.
На этот раз, предпочитая лиру,
К поэзии склоняясь, отдала
Новорождённого на милость Музе
И Александром гордо назвала
Кудрявого, смешного карапуза.
Конечно, думали отец и мать,
Что имя сами сыну подобрали.
Но нужно тайны жизни понимать —
Москва им это имя подсказала,
Чтоб в жизни мира он, на радость всем,
Смог проявить себя в делах великих.
Рос, подрастал мальчишка, между тем
Порой казался он чужим и диким.
Отец ничем не баловал его,
И мать была к нему предельно строгой.
И лишь Арина-няня за него
Переживала и молилась богу.
VIII
С Сергеем Львовичем, его отцом,
В Москве знакомство многие водили.
С самим Карамзиным он был знаком,
Которого в России все ценили.
Историк, литератор, человек,
Поведавший немало истин людям,
Наполнил он свой просвещённый век
Талантом сердца, мыслью светлой, мудрой.
Захаживал к ним Дмитриев, поэт,
А чуть поздней – юстиции министр.
Василий Львович, дядя, не секрет,
В стихах старался излагать все мысли.
Любя литературу, часто все,
В кружок собравшись, говорили долго.
Их эпиграммы, юмор, шутки, смех
Для Александра были даром бога.
Любил он слушать, как читал стихи
Василий Львович, искренне, серьёзно.
А иногда экспромтом чепухи
Смех вызывал сквозь радостные слёзы.
IX
С младенчества любовью воспылав
К поэзии, таинственной и чудной,
Незримых Муз в свидетели призвав,
Он не спешил ещё открыться людям –
Скрывал рожденье первых чувств, страстей.
Всё больше слушал и внимал сужденьям
Известных, образованных гостей,
Рассказам и стихам прекрасным внемля.
Выслушивал их взгляды на любовь,
На жизнь и мир, то светлый, то угрюмый,
И в облаке красивых, умных слов
Таился, словно ветерок бесшумный,
Вбирая всё в сознание своё,
Что было для него весьма полезным.
И позже, погружаясь в сладкий сон,
Он их мечтами, думами их грезил.
Уже он сам читал стихи, горя
Необъяснимым, золотым сияньем,
И словно плыл… Короче говоря,
К Поэзии спешил он на свиданье.
X
Но он ещё в те дни был слишком мал
И не умел любить и ненавидеть,
Глазами жизни мир воспринимал,
Смотрел, запоминая всё, что видел.
Всё то, что рядом или вдалеке —
Дома, деревья, облака и птицы,
И всплески волн, играющих в реке,
И ярких зорь весёлые зарницы.
И звёзд ночных красивых яркий блеск,
И грусть луны на тусклом небосводе,
И каждый шорох, шёпот, трепет, треск
Живой, всегда таинственной природы.
И звон цветов, в чьих чашах капли рос,
Как яркие жемчужины блестели,
И шум, и гром, и буйство летних гроз,
И зимних бурь великое веселье.
И песни девушек, их хоровод,
Частушки, пляски, озорство и удаль…
Весь этот мир, в котором он живёт, —
Неповторимое земное чудо.
XI
Когда на время вся его семья
На житиё перебралась в столицу,
Уже ногами резво семеня,
Ходил он, прыткий, беспокойный, быстрый.
Уже в те дни он непослушным был
И не желал кому-то подчиняться.
Однажды, как-то зимним днём, решил
По Петербургу мальчик прогуляться.
По-зимнему тепло одет был он,
На голове его – картуз с усами.
Вдруг у казарм солдатских вырос конь
И встал над ним, чуть не задев ногами.
И всадник, невысокий генерал,
Кричал: «Картуз!» И няня обомлела.
А Александр в картузе стоял
И гордо, и уверенно, и смело.
Тут закричали няне: «Снять картуз!»
Ждал генерал с сердитыми глазами.
Не исполнял команду карапуз.
Но сорвала картуз с мальчишки няня.
XII
Вот так впервые встретился с царём
Поэт, по воле случая слепого,
И непокорство зародилось в нём.
Отец же после случая такого,
Напуганный, уехал вновь в Москву.
На новом месте там обосновался
И долго по ночам не мог уснуть.
Он не желал, чтоб царь о нём дознался.
Но через месяц царь вдруг был убит.
Свершилось, видно, тайное злодейство.
Всему дворянству стало легче жить.
Воспрянуло вновь Пушкиных семейство.
Спасённые судьбой от злой беды,
Вновь стали жить, дни на веселье тратя.
И чаще стал к ним в гости приходить
Василий Львович, дядя, литератор.
Порой он приходил с Карамзиным.
На ужин к Пушкиным все шли охотно.
И князь Юсупов, благоволя к ним,
Для их жилья дом выделил добротный.
XIII
Юсуповский прелестный, чудный сад,
Разбитый на манер садов французских,
Манил фонтанами. В нём статуй ряд,
Шедевром итальянского искусства,
Всех удивлял, подсказывая мысль
О светлом и божественном. Возможно,
Чужая и таинственная жизнь
Иных времён, здесь не казалась ложью.
По лестнице Версальской, вкруг пруда,
Аллеями влекомый, поднимаясь,
Шёл Александр, а в пруде вода
Светилась, синью неба отражаясь.
Покой дарили ровные луга.
Цветы и травы были людям рады.
Изысканна, задумчива, строга,
Свежа природа княжеского сада.
И зеленью, как будто не пустой,
Мог усмирить сад зной любого лета.
Пленил он Александра красотой,
Изяществом и великолепьем.
XIV
Семья Сергея Львовича росла.
Отцом троих детей он стал некстати.
И на него напала вдруг тоска —
Всё больше денег приходилось тратить.
Доход с имений был предельно мал.
Не знал он, чем его поля засеяны,
И всё своё хозяйство передал
На откуп тёще, Марье Алексеевне.
Она вела хозяйство, как могла,
И пресекала разные капризы,
И каждую копейку берегла.
Но без расходов не бывает жизни.
Когда же умер Осип, муж её,
С которым с давних лет была в разладе,
Арапа сын и сам арап, в неё
Вселилась непонятная досада.
Проснулись злость и гнев на старика,
Отнявшего и счастье, и свободу.
Простить не смела, не могла никак,
Неся свой крест отчаянно и гордо.
Имение Михайловское, в нём
Душ сорок восемь дочери досталось.
Большим, но бедным был господский дом.
А тут на них вдруг тяжба навязалась.
XV
Второй арап, сын Осипа, решил
Прибрать Михайловское. Был Пётр гордым,
Решение своё не отменил
И иск отстаивал довольно твёрдо.
Спасибо Дмитриеву, другу, он
Министр Юстиции, разогнал тревоги,