Сергею Львовичу сообщив письмом,
Что иск приостановлен им надолго.
А жизнь, как прежде, продолжалась, в ней
Встречались и прекрасные мгновенья.
И Александр, становясь взрослей,
Уже постиг смысл множества явлений.
Француз, граф Монфор, педагог его,
Был дружелюбен, прост, добр и беспечен.
Он полюбил питомца своего.
Они гуляли вместе каждый вечер.
Рассказами о Франции своей
Граф вызывал в ребёнке любопытство,
Играл на флейте, рисовал людей,
Вернее, женщин в профиль – томных, грустных…
XVI
У Александра был уж свой секрет.
Он по утрам, вставая очень рано,
Босой, спешил в отцовский кабинет.
Устроившись удобно на диване
Или на кресле кожаном, читал
Вольтера и весёлого Пирона
И жизни новый мир воспринимал.
Читал он быстро, жадно, упоённо.
Язык французский лёгок был и резв.
На русском языке книг было мало.
Когда же в шкаф отцовский вдруг он влез,
Иные книги перед ним предстали.
Запретные, на русском языке,
Об истине, царях, любви, открытой…
Не читанные громко, вслух никем,
Они таили множество открытий.
Всё прочитал, осмыслил, всё вобрал
В себя отрок, познав душой отраду.
Никто из окружающих не знал
Об этой светлой тайне Александра.
XVII
Когда, за что проштрафился Монфор —
За склонность к пьянству, к мотовству и к картам —
Но изгнан был. И вот, с недавних пор,
Иной француз, Руссло, напрасно тратит
На Александра время. Никогда
Монфора Александр не забудет.
Для мальчика в нём не было вреда.
Руссло же горд, спесив и зол, и нуден.
Но нравятся родителям его
Манеры и изящные кривлянья.
Не принял Александр ничего
От Руссло, против всяких ожиданий.
А дни спешили, Александр рос,
И этот факт был для отца досаден.
И у родителей возник вопрос —
Куда определить им Александра?
Василий Львович, дядя, обещал
Отдать его в учение, в столицу,
Хотя и сам он не предполагал,
Как это всё потом осуществится.
XVIII
И вот уж полон самых разных дум
О Петербурге недоросль юный.
Уже Москвы он не приемлет шум.
Уже светлеет лик его угрюмый,
Наполненный изысканной мечтой.
И ожидая новых изменений,
Торопится он к жизни не простой,
Спеша попасть скорей в иное время,
В простор свободы мысли и ума,
Своих поступков и своих суждений,
Туда, где жизнь энергии полна,
В эпоху новых, светлых возрождений.
Москва, старух и стариков оплот,
Ему уже изрядно надоела.
И мальчик ожиданием живёт,
И взгляд его пронзает дали смело.
И видит вновь он, словно наяву,
Великую и гордую столицу.
Но он не может не любить Москву.
Храня о ней лишь радостные мысли,
Родной Москвой не мог он не гордиться.
XlX
Спешит, уносится коляска вдаль
И оставляет в прошлом чьё-то детство.
Но Александру прошлого не жаль.
Иные чувства ощущая сердцем,
Он вспоминает прожитые дни.
В них нет особых, золотых мгновений.
И всё же дали мальчику они
Волшебное, таинственное время,
В мгновеньях чьих он смог постичь себя
И осознал суть истины великой,
Поэзию превыше всех любя,
В её просторы тайные проникнув.
Наполнившись явлением страстей
И чувств, ещё не вспыхнувших словами.
Был молчалив и тих он, вместе с тем
Уже и думал, и мечтал стихами.
Весь вид его, рук быстрых каждый жест
И живость глаз предупреждали словно
О том, что в нём особенное есть.
Великий путь ему был уготовлен.
XX
А впрочем, он об этом знать не мог.
Прощаясь с детством жарким знойным летом,
Из тысячи невидимых дорог
Избрав одну, он шёл к мечте заветной,
Осмысливая истину добра
И зёрна лжи отбрасывая смело,
Предчувствием прекрасного горя.
Судьба его, наверно, не хотела
Зря рисковать, стараясь уберечь
От злых ударов Случая слепого,
Спеша его от них предостеречь.
Но сам поэт был мнения иного.
Он не таился, не скрывал себя
И жил всегда, любой беде открытый,
Лишь истину осознанно любя,
К красивой лести относясь сердито.
Ложь ненавидя, недомолвки прочь
Отбрасывая – так уж был приучен.
Спеша свои невзгоды превозмочь,
Он не хотел и не умел быть скучным.
XXI
И всё-таки он детство вспоминал,
Льва – братика, сестрёнку Ольгу. Может,
Он не грустил о них и понимал,
Что и они о нём не плачут тоже.
Тень отчуждения легла давно
Меж ними – в детстве часто так бывает.
Но он их помнит, любит всё равно,
Хотя не очень часто вспоминает.
Иные отношения с отцом
И с матерью его, довольно строгой.
И всё же он держался молодцом
И не давал себя руками трогать
И их упрёки не воспринимал.
И на него порою находило,
Когда ещё он был довольно мал —
Немало чашек дорогих разбил он.
Считался диким, неуклюжим он
В глазах своих родителей беспечных.
Но с детских лет огонь незримый в нём
Пылал, являя жар любви сердечной.
XXII
Но более всего привязан был
Он к няне, справедливой, доброй, честной,
И в памяти своей всегда хранил
Её рассказы, прибаутки, песни,
Простую, но затейливую речь,
Загадки, шутки, гнавших прочь унынье.
Она сумела в мальчике зажечь
Любовь к старинным сказкам и былинам.
И через них он начал постигать
Простых людей, их чаянья и мысли
И научился сердцем принимать
Их боль, сочувствовать их трудной жизни.
И несмотря на то, что был он мал,
Весьма смышлёный по своей природе,
Он с детских лет своих воспринимал
Величие российского народа.
Внушала няня малышу любовь
К крестьянам, труженикам, не скрывая
Их грусть и горе, их печаль и боль.
Жила в нём вечно та любовь святая.
XXIII
Он летний луг и рощу вспоминал,
Где так стройны, светлы, белы берёзы,
Которым он по-детски доверял
Свои мечты, а иногда и слёзы
Злых, горьких, незаслуженных обид
От матери, порою бессердечной.
В сознании своём он сохранит
С природой доброй золотые встречи,
Юсуповского сада уголок,
Скрываясь где, он предавался лени
И чувствовать себя свободно мог,
И избавлялся от чужих сомнений,
И, к песням птиц прислушиваясь, ждал
Сердечных откровений взрыв искристый,
Как будто он язык их понимал,
Крикливый, беспокойный, голосистый.
С земной природой был он с детства слит.
Лес. Поле. Речка. Пруд… его манили,
Учили вольно и открыто жить
И радостные чувства в нём будили.
XXIV
И помнил он ещё о детстве – миг,
Когда в саду Юсуповском гулял он,
Тяжёлый гул земли в него проник,
И сердце вдруг в груди затрепетало,
И он от удивления притих,
Происходящему вокруг внимая.
Над ним пронёсся беспокойный вихрь,
К земле деревья грубо пригибая.
Зашелестели листья, а затем
Земля заколыхалась, зашаталась.
У статуи стоял он, между тем
Вдруг статуя сама к нему прижалась.
Отпрянул от неё в испуге он
И быстро прочь пошёл аллеей сада.
Так в жизни был впервые удивлён
Случившимся, беспечный Александр.
И чувствуя себя нехорошо,
Был возбуждён он этим тем не менее.
Землетрясение произошло —
В Москве весьма редчайшее явленье.
XXV
Двенадцатый лишь год – короткий срок
Для жизни, просыпающейся только,
Но он уже не чувствовать не мог
Разлуки боль. Как острая иголка,
Она вонзалась в сердце – первый раз
Он покидал родных своих и близких,
Семью, тот круг, где жил легко, резвясь,
Не подвергаясь никакому риску.
Исчезли вдруг все горечи обид,
Которые ещё вчера терзали.
Уже душа, как прежде, не хранит
Наивные и грустные печали.
Уже забыл он поучений смысл,
Родительских премудрых наставлений.
Его ждала совсем иная жизнь,
Живое, бурное, лихое время.
Но, оставляя детство позади,
Не сожалел он об утратах ранних,
Тех милых дней, чьи яркие следы
Готовы скрыться в пелене тумана.
В столицу, в Петербург душа рвалась
Не просто из-за прихоти беспечной.
С ровесниками из иных пространств
России ждёт там Александра встреча.
XXVI
Откуда, кто они, где каждый рос,
Друзьями будут ли все Александру?
Ответить очень трудно на вопрос.
Сначала всем им повстречаться надо.
Таил загадку каждый лицеист.
А их в лицее собралось немало.
Так изменила их в дальнейшем жизнь,
Такие испытания их ждали,
Что трудно было в юные года
Предположить их будущее смело.
Все дружбе были преданы тогда,
Посвящены все были яркой цели,
Стараясь смысл явлений всех понять,
Стремясь к свободе, истиной владея.
Но позже жизнь заставит выбирать
Кем стать, как жить, каким служить идеям.
Рассеет время юности порыв,
Иные мысли в голове созреют,
И он, себя свободе посвятив,
Кто друг ему, кто враг поймёт позднее.
ЛИЦЕЙ
I
Лицей, он государству нужен был.
В те дни мужей великих не хватало.
Царь поддержал, открыл, благословил.
И многие дворяне пожелали
Подросших сыновей определить
К царю поближе, веря в перспективы,
Чтоб славу прошлую восстановить
И в будущем потомков осчастливить.
И вот уже везут со всех сторон
Всех недорослей, тёмных, робких к свету.
Один лицей на всю страну, но он
Соперничать мог с университетом.
Серьёзным, без каких-либо прикрас
И очень строгим был лицей задуман.
Подобран педагогов высший класс
Из самых мудрых и из самых умных.
И среди них Куницын первым был,
Свободы зёрна сеющий незримо.
Всем сердцем Александр полюбил
Его – за правду, дух неукротимый.
II
Итак, свершилось – принят был в лицей
Сын дворянина, Александр Пушкин.
Не сразу он нашёл себе друзей.
Но первым другом для него стал Пущин.
Легко и быстро вдруг они сошлись
И, к остальным приглядываясь долго,
Друг другу в вечной дружбе поклялись.
По вечерам беседовали много.
Мир познавая, жизни бытие,
Осмысливали медленно, но верно.
Однообразным было житие
Всех лицеистов, вовсе не примерных,
Какими видеть их хотел бы царь.
И всё ж они охотно все учились,
Почувствовав в себе особый дар,
Дар осмысления, как божью милость.
И Александр весь был увлечён
Учением и к тайнам жизни рвался.
Историей, литературой он,
Поэзией всё больше увлекался.
III
Учеником способным, первым был
Средь лицеистов Горчаков, легко он
Прочитанное в памяти хранил
И лекции профессоров всех помнил.
За что они, конечно же, не зря
К нему все очень были благосклонны.
Хотя не все, с него пример беря,
Учились пылко, ревностно, достойно.
Проказники Данзас и Броглио
Учению не отдавались шибко.
И Александр юный, мог ли он
Ответить педагогу без ошибки,
Когда отдавшись собственным мечтам
Или стихам, грызя упорно перья,
Преподавателей не слышал сам
И, может быть, их лекциям не верил.
Не все из них суть правды им несли.
Разборчивы, смышлёны лицеисты —
В сознание своё перенесли
Лишь истинные золотые мысли.
IV
В лицее многие стихи писали.
Так, Ильичёвский, Дельвиг, Кюхельбекер
Себя почти поэтами считали,
Читая вслух свои стихи нередко.
Но Александр… Он не торопился
Вслух оглашать стихи, ещё не веря
В то, что давно он с Музой подружился.
Друзей своих стеснялся он, наверно.
Он не желал, чтобы они смеялись
Над строками его стихов несчастных.
Но мысли Александра всё же рвались
К поэзии, волшебной и прекрасной.
И торопясь, как прежде, к совершенству,
Оттачивая слоги и слова,
Он находил в поэзии блаженство.
От слов и рифм светлела голова.
И вновь его манил неосторожно
Мир новых, тайных мыслей, ярких дум.
Отдавшись одиночеству, возможно,
Он приучал к поэзии свой ум.
V
Но был лицей не очень светлый храм.
И послушание считая главным,
Подслушивали, наблюдали там
За всеми надзиратели упрямо.
Пилецкий – главный надзиратель, он
Знал всех питомцев, все их разговоры,
Подкрадываясь тихо, как шпион,
До келий их и даже до уборных.
Запоминал любое слово, знал,
Кто дружит с кем, о чём ведут беседы.
Свободно думать, мыслить он мешал,
Про все события лицея ведал.
Быть в курсе дел всех он спешил не зря,
Своей повадкой хитрой всех тревожа.
Его боялись и профессора,
И, может быть, и сам директор тоже.
Он запрещал писать стихи, читать
Иные книги, «пагубные», «злые»,
Которые могли воспламенять
Огнём свободы души молодые.
VI
Стеснял он юности порыв, спеша
Закрыть дорогу к истине великой,
Над молодыми подлый суд верша
И не давая всем им права вникнуть
В суть справедливости между людьми,
Что издревле была для всех священной,
И ею жил давно иной весь мир.
И лишь России не было прощенья
За рабство крепостное, голод, гнёт
Крестьян и даже и других сословий.
Как жил в те годы всей страны народ,
У педагогов в лекциях – ни слова.
За что Сперанский, деятель страны,
Подвергнут был немилости суровой,
О том, что мир в преддверии войны,
Хотя к вой не Россия не готова,
О жизни, о политике… всегда
Вслух говорить, как прежде, опасались.
Когда ж нависла над страной беда,
Грозя вой ной, с иллюзией расстались.
VII
Лицея жизнь была тиха, скромна,
С утра занятия, затем прогулка
По саду царскому у Царского села.
Здесь, у дворцов, сердца их бились гулко:
Вдруг встретится великий государь.
Но их встречало тихое безмолвье.
Был занят важными делами царь,
Дай бог ему и силы, и здоровья.
После прогулки был обед, затем,
Чуть отдохнув, вновь в классе занимались.
В разнообразии уроков, тем
Они постичь мир прошлого старались,
Иных народов жизнь, их быт и строй,
Царей, философов и полководцев.
Прельщала их история игрой
Теней веков, чьё время не вернётся.
Но более прельщала всех она,
Поэзия – полёт душевной страсти,
Что на земле в любые времена
Дарила людям истинное счастье.
VIII
И боль, и гнев, и радости восторг,
И море чувств она в себе таила.
И Александр устоять не смог
Перед её волшебной, чудной силой.
Он, с детских лет к ней приобщаясь, жил,
Наполненный задумчивостью, словно,
Невидимый для всех, куда-то плыл,
Ещё не ощущая силы слова.
Овеянный легендами времён
И отданный фантазии вселенной,
Казался тихим, незаметным он
И всё же просыпался постепенно.
Иная жизнь в его душе жила,
Она незримо набирала силы
И как-то незаметно расцвела
И в нём талант великий разбудила.
Из тишины, небытия, из тьмы
Как бы воскрес он, озарённый светом,
Чтоб изменить жестокий этот мир
И оживить сердца людей планеты.
IX
Излишне строгим, злым, коварным был
Иезуит, монах Мартин Пилецкий,
Он Александра просто невзлюбил
За тон речей его, довольно резких,
За независимость и гордый вид,
За думы тайные, его небрежность.
За то, что он в душе своей хранил
Необъяснимую для всех надежду.
Его упрямство, затаённый гнев
Терзали сердце чёрного монаха:
Как смеет отрок, словно юный лев,
Не принимать целительного страха,
Отвергнув наставления его,
Не чувствуя предупреждений грозных,
Когда весь мир во власти злых тревог…
Всё это было просто несерьёзно.
Но Александр не воспринимал
Монаха злого вредное влиянье.
Он в светлый мир поэзии вступал
И шёл вперёд тропою созиданья.
X
И вот пришёл он, этот час, когда
Иезуит был сброшен дружной силой.
Всех лицеистов общая беда
Не зря, наверно, вдруг объединила.
Припомнив все обиды, горечь зла,
Всё то, что от монаха испытали,
Они решили: дальше так нельзя,
И гордое решение приняли —
Или Пилецкий, или же они
Уйдут из царского лицея дружно…
Монах, увидев в их глазах огни,
Вдруг понял, что ему исчезнуть нужно.
«Вы оставайтесь», – кротко молвил он
И молчаливо, скромно удалился.
Так был их враг повержен, побеждён.
И Александр торжеством налился.
Та первая победа для него
Триумфом справедливости блистала,
Переполняла радостью его,
К добру и к правде светлой приближала.
XI
Домой он письма не любил писать
И вспоминал о близких редко очень.
Как там живут его отец и мать,
Брат и сестра, и думать он не хочет.
Арину, няню, вспоминал порой,
Чьих сказок дух не мог в нём не остаться —
Спешил, как прежде, сказочный герой
За тридевять земель в иное царство.
Но по-иному он воспринимал
Суть сказок всех, былин, легенд, сказаний.
Не через них ли душу открывал
Его народ, живя в плену страданий,
Почти не веря в светлые мечты,
Не представляя истинной свободы.
Он никогда не мог себя простить
За то, что не сумел помочь народу.
Вот почему всю страсть своей души
Он посвятил борьбе за справедливость
И с юных лет к прекрасному спешил,