XXVIII
И вот лицей окончен, наконец.
Уже семнадцать Александру ровно.
Расправил гордо крылья наш птенец.
Из скучной клетки вырвался он словно
На волю, в мир забот, страстей, тревог,
Невидимых волнений и печалей.
Бесчисленное множество дорог
Звало, манило в голубые дали.
Лицей окончив, он ещё не знал,
Где и когда и кем служить намерен.
Легко, как все иные, подписал
О том, что был Отечеству лишь верен
И в тайных обществах не состоял,
Ничем ещё при жизни не запятнан.
Никто, и сам он, видимо, не знал,
Каким он станет, ну хотя бы завтра…
Прощай, лицей! Как много всё же в нём
Поэт познал, постиг, принял с любовью.
Ну, а пока в Михайловское он
Спешит в места, знакомые до боли.
XXVIX
Михайловское! Как давно тебя
Не видел Александр, полный грусти,
Простор полей и зелень рощ любя.
О них он грезил всей душою русской.
Мечтал вернуться к той чете берёз,
Что возвышались на холме у речки.
И эта грусть была почти до слёз.
Изгнать её из сердца было нечем.
Он искренне в лицее тосковал
По милой, тихой, небольшой деревне.
И вот теперь лишь перед ней предстал.
Пришёл. Увидел. Воспринял. Поверил.
С её природой дивной поспешил,
Как в раннем детстве, существом всем слиться.
Чтоб в синей, доброй, сказочной тиши
Беспечно вдохновением пролиться.
Здесь, на природе, всё ласкает взор.
Зовёт к покою мирное селенье.
В тиши дубрав и голубых озёр
Поэт проводит золотое время.
XXX
Не здесь ли след волшебного пера
Оставил нам «Руслана и Людмилу»,
Чьих светлых мыслей нежная игра
Всем, с детских лет, отраду приносила,
Дарила ощущенье красоты
И лёгкость восприятия событий.
Цвели слова, как яркие цветы,
И были мыслью, как росой умыты.
Изящный, быстрый, лёгкий, плавный слог
Вслед за другим спешил, в стихи слагаясь.
И их как будто диктовал сам бог,
Невидимым для многих оставаясь,
Даря всем нам добра и счастья мысль,
В мечты людей и в думы их врываясь,
Зовя в иную, радостную жизнь,
С реальностью и волшебством сливаясь.
Поэмы дивной каждая глава
Нас и сейчас зовёт к себе, как в детстве.
Неужто эти светлые слова
Он извлекал из собственного сердца?
XXXI
Но долго жить в тиши не мог поэт.
И, навестив родителей, вернулся
Вновь в Петербург, туда, где высший свет
Торжествовал. Он сразу окунулся
В мир суеты, движения, страстей,
Переживаний, дум, волнений разных.
И став одним из дорогих гостей
Для светских дам, стал жить довольно праздно.
В любое время был к княгиням вхож
И очаровывал графинь стихами.
В то время золотую молодёжь
Шокировали злые эпиграммы,
Которые экспромтом отпускал
Под общий смех весёлый Александр.
Он вовсе даже не предполагал,
Что эти шутки вызовут досаду
У самого великого царя
И сильный гнев вельмож, князей, министров.
Поэт, возможно, поступал так зря,
Но как сдержать порывы метких мыслей,
Рождённых истиной самой, к нему
Пришедших из суждений точных, колких.
И оставалось правды суть ему
Беспечной рифмой заострить и только.
XXXII
В те дни повесой Александр слыл.
Свободно жил. Влюблялся очень часто,
Хотя ещё всем сердцем не любил
И всё-таки желал такого счастья.
Он посещал придворные балы,
Наполненные музыкой и светом,
Чьи барышни юны, свежи, белы,
Стройны, прелестны, но горды при этом,
Чувствительны и трепетны душой,
Приветливы, скромны, умны на диво,
Как стая лебедей, одетых в шёлк,
Легки, воздушны, сказочно красивы.
Поэтому, наверное, поэт
Быть постоянным не умел в то время.
Во цвете юных, пылких, вольных лет
Он восхищался, видно, сразу всеми.
И предпочтение одной отдать
Не мог – а вдруг он встретит красивее.
Его волнение легко понять —
Расстаться со свободой он не смеет.
XXXIII
Но часть любви поэт готов отдать
Той, чья краса для многих недоступна.
Поцеловать бы и к груди прижать,
Да только очень осторожно, скупо
Любовь дарует счастья светлый миг,
Не отвергая тихого сомненья.
Но Александр… Он уже постиг
Святой любви прекрасные мгновенья.
Уже он понял суть и смысл любви.
По мнению его – в любви лишь вечность.
Все любящие на земле правы,
Хотя порой они весьма беспечны.
А страсть любви превыше всех страстей,
Как свет огня, она неповторима,
И ей не нужно никаких вестей —
Между сердцами связь любви незрима.
Невидимый оставив в душах след,
Она всем дарит истинное счастье.
Жизнь без любви не представлял поэт
И был готов всегда ей в плен отдаться.
XXXIV
Жила ещё одна в поэте страсть —
К театру, к посещению спектаклей.
Театр имел над ним такую власть,
Что иногда, без зримых слёз, он плакал,
Заворожённый сказочной игрой
Актёров, свет и истину несущих.
Стихами он описывал порой
Игру артистов, самых ярких, лучших.
Но, как поэт, особенно актрис
Любил он нежно, пламенно и страстно
И вызывал Семёнову на бис,
Крича из ложа: «Браво!» и «Прекрасно!»
Истоминой так восхищался он,
Любуясь танцем лёгким и воздушным.
Был красотой Сосницкой покорён
Надолго, если не навечно, Пушкин.
Он жил театром, восторгался им
И выражал свою любовь наглядно,
Рисуя в профиль и анфас богинь
Прелестной артистической плеяды.
XXXV
Всю жизнь хранил к театру он любовь
Внутри всегда пылающего сердца.
И знает мир из множества стихов,
Как он умел страстями чувств согреться.
Пылать огнём божественной любви
И восторгаться красотой и блеском,
Чтоб вспоминать в просторах синевы,
В изгнании, о театральных всплесках
Талантов новых, ярких, молодых,
Чей дивный дар поистине от бога.
Он никогда не позабудет их,
Куда б не увела его дорога.
Как мысль, как слово в памяти живёт
Театр, где б поэт ни находился,
Везде его театр жизни ждёт.
Он без театра жить бы разучился.
Ведь в нём лишь – в истине, притворстве, лжи
Реальность всех явлений жизни этой.
Поэзия – его душа, а жизнь —
Театр, полный солнечного света.
XXXVI
Так жил поэт, любил, искал, творил
И не спешил, казалось, к доле лучшей,
Всем сердцем жизнь свою боготворил,
Не замечая, как сгущались тучи.
Смысл злых его пародий, наконец
Сознания высоких жертв достигнув,
Огнём пронзили пустоту сердец —
Позора смысл вельможи вдруг постигли.
И поспешили все к царю гурьбой —
Унять, изгнать, убрать, упечь, отправить
Туда, где он, отверженный судьбой,
Характер вздорный должен был исправить.
«В Испанию! На Север! В Соловки!
В Сибирь его!» – вельможи предлагали.
Жуковский, злобной силе вопреки,
И Карамзин поэта защищали.
Решение царя пришло не вдруг,
На радость многим или же на горе,
И сослан Александр был на юг,
В далёкий Крым, к неведомому морю.
XXXVII
Предписано покинуть Петербург,
И времени для сборов слишком мало.
Прощай, друзей любимых тесный круг,
Прощайте, лицеисты, театралы,
Гусары славные и мудрый Карамзин,
И Чаадаев, преданный свободе.
Как будто мало с ними лет и зим
Он рядом был, но вот судьбе угодно
Их разлучить, дай бог, не навсегда.
Ещё к нему идут, спеша проститься,
Поэты те, в стихах чьих иногда
Он находил сияющие мысли.
Крылов, Жуковский, Грибоедов… – всех
Не перечислить. Но какие люди!
Они столпы литературных вех.
Ценить, любить всегда их Пушкин будет.
Они как звёзды яркие, чей свет
Обогревал поэта на чужбине.
Где б ни был он в изгнании, поэт
Душой и сердцем оставался с ними.
XXXVIII
И вот дороге длинной нет конца.
Уж степь вокруг. Поэт в кибитке слышит
Протяжный голос ямщика – певца.
В дороге песня не бывает лишней.
Она бодрит, готовая отвлечь
От дум, тревог, воспоминаний грустных.
Из звонких слов старается извлечь
Поэт и смысл, и чувство песни русской,
Её истоки, истину, любовь,
Переживания, её надежды
И не прикрытую словами боль
Народа, угнетённого, как прежде.
Поэт в дороге убедился сам,
Как тяжела, бесправна, безнадёжна
Жизнь нищих, обездоленных крестьян.
Кто и когда их осчастливить сможет?
Кто из надменных, чёрствых, злых господ
Откажется от крепостного права?
Не принимая рабства тяжкий гнёт,
Поэт страдал от зла жестоких нравов.
ЮГ
I
Теряет много человек, когда
Из мест родных его вдруг изгоняют,
Чтоб он кому-то не нанёс вреда.
И удалив, как будто забывают
О нём надолго, пусть один теперь,
Вдали от всех, в глухих краях страдает.
Из множества немыслимых потерь
Не всё так трудно сердце принимает,
Как Родины лишение. К чему
Нас убеждать, что всюду превосходно.
Но нынче сам я словно бы в плену,
Вне Родины, среди иных народов.
И я был изгнан, может быть, тогда,
Когда ещё был слишком мал, не мыслил.
И увозили вдаль нас поезда,
Роняя в ночь сверкающие искры.
Грустила мать, склонившись надо мной.
В чужую даль её погнало горе.
Кто и когда мог с собственной судьбой,
Презрев и страх, и сердца боль, поспорить?
II
Неведомы, невидимы пути,
Вдаль по которым нам идти придётся.
Когда, куда предложат нам уйти?
В ком грусть о нас нечаянно проснётся?
О ком мы завтра будем вспоминать
И с кем нам не захочется расстаться?
Кто, где захочет нас с тобой принять,
Чтоб подарить хотя бы каплю счастья?
Не знаем мы, ведь будущее – мрак,
И заглянуть в него никто не смеет.
Быть может, только предсказатель-маг
Нам рассказать о будущем сумеет.
Но для чего? Чтоб чувствовать потом
Бессилие перед судьбой? Не стоит
Жизнь искушать, живя грядущим днём,
Беспечностью своей всех беспокоя.
Возможно, что спаслись бы мы от бед,
Проникнув в дни, в которых станем старше.
И всё ж в кибитке вдаль несясь, поэт
Предполагал, как жить он будет дальше.
III
Теперь решил себя он посвятить
Всецело лишь поэзии любимой.
Он без неё не мыслил вовсе жить.
А в эти дни, из мест родных гонимый,
О ней лишь думал и мечтал поэт.
Она в него уверенность вселяла.
Примечания
1
Поэма создавалась к 200-летию А. С. Пушкина.