– Вот и не трепись зазря, хучь и предпартиец. Был. Все знают, что такие дела не перед добром, несчастье предвещают, – солидно объяснил Грибный.
– Брось ты эти темные суеверия, – поморщился печник.
– А еще вчерась днем слышал я, как из ближнего леса, – кивнул в сторону нашего вчерашнего грибного похода дед, – кричали на разные голоса.
– Дети ходили в лес, вот и перекрикивались, озоровали.
– Какие же дети в дождь в лес пойдут, – рассудительно сказал Грибный. – То леший шалил, знамое дело. Чуял, что убийство в деревне будет, вот и лиховал.
Первыми к восьми утра приехали из Дубровки милиционеры на УАЗ-ике. Потом участковый – капитан Николай Васильевич Семенов и автобус-катафалк забрать тело на вскрытие – еще пожарные обратили внимание на железные вилы, торчащие из обгоревшего трупа Ларисы Гитлеровны. Рукоятка то сгорела, а вот что металл останется, мы с Пашкой не сообразили в ночной суматохе. К обеду тело увезли, а опрос жителей милиционеры продолжали часов до трех дня. Уже в полдень, когда мы пошли забрать из пригнанного к деревне стада корову на обеденную дойку, среди доящих хозяек слышалось зловещее слово «Убийство!». Убийства в районе были редкостью, и преступление не могло не взбудоражить окрестный народ. Явниху никто особо не жалел, но всем было интересно, кто же мог прикончить старую ведьму?
Воскресенье – день
К нам домой заходил участковый, спрашивал у матери про отсутствующего в деревне отца. Мать напоила Семенова чаем с вареньем, расспрашивала его об убийстве. Мы подслушивали из комнаты. Версий у милиции было не особо много – считали, что кто-то убил Ларису Викторовну по пьяному делу с целью грабежа. Семенов обратил внимание матери на пропажу кур. Милиционеры проверили всех деревенских бывших судимых и асоциальных элементов, но у всех было алиби. Как сказал Николай Васильевич, видимо, кто-то из соседних деревень совершил черное дело. Допив чай, участковый откланялся, попросив, чтобы, когда вернется отец, ему непременно позвонил.
– Вот значит как, – мать налила себе еще чаю и задумчиво вертела чашку, – думают, кто-то из округи…
– Так я герой или нет? – спросил Пашка.
– Ты – баран. И ты, Виталий, тоже. Не додуматься вилы вытащить – это просто уму непостижимо. Это надо быть полными петрушками с пустыми головами. Про кур слышали?
– Да, – ответил я.
– Надо начинать их рубить и потрошить по-тихому, пока никто ничего не заподозрил.
– А кто и что может заподозрить?
– А вдруг обыск? – пристально посмотрела на меня мать. – И что ты им скажешь? Что чужие куры сами в сарай набились?
– Я не умею рубить…
– У неумеки руки не болят, – отрезала мать. – Что там уметь? Кладешь ее шею на пень, топором ёк и все: курица не птица, Советская Болгария не заграница. Вспарываешь ей пузо и вываливаешь в помойное ведро потроха. Потом тушку ошпариваешь кипятком и начинаешь ощипывать. Справитесь, – махнула рукой, – не сложнее, чем старушку замочить, Раскольниковы. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она. – Не будете ротозеями – все у вас получится.
Пообедали жареными ночными грибами. Грибы как-то в горло не лезли, сразу вспоминался отец. Я незаметно подвинул свою тарелку Пашке, а он и рад стараться: смолотил мигом. Как в него только помещалось столько еды?
После обеда, мы с Пашкой поставили на очаг во дворе греться выварку с водой и пошли в сарай за первой курицей. Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров, служивший очагом. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось нам с братом разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить нас от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпали туда комбикорм и заваривали, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимали и ставили следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводили, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.
Курицу схватили первую подвернувшуюся. Приволокли ее к костру. Положив ее на пень, я достал спрятанный за калиткой топор. Прятали мы его, чтобы никто не спер, хотя, у нашего отца и так никто бы ничего не спер. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.
– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.
– Она же живая, – попытался объяснить я. – Она дышит.
– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!
– Она же живая, как ты не понимаешь?
– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.
Отец где-то спер целый мешок гороха, и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку, и обезглавленная птица рухнула с пня. Упав на землю, она вскочила на ноги и, поливая вокруг кровью, словно из брандспойта, кинулась прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.
– Уйдет! – верещал он. – Уйдет же!!!
Схватив полено из кучки дров, приготовленных на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглянке, снеся курицу, словно кеглю.
– Попал!!! – заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая индейский танец.
От сарая к его воплям добавилось кукареканье нашего петуха. На шум из дома вышла недовольная мать.
– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась она. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив, Виталий? – перевела взгляд на меня. – Зарубил куру? Где тушка?
– Она убежала, – признался я.
– Безмозглый, весь в Витьку, – поставила диагноз мать. – Это у тебя от того, что шапку зимой не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.
– Я ее подбил! – ликующе вклинился в материнские поучения Пашка.
– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.
– Виталик ей голову отрубил, а она тикать, а я поленом ее, – хвастался брат.
– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, – похвалила мать. – Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.
Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.
– А ты не стой столбом, а то голуби гнездо в волосах совьют, – велела мне мать. Приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Как вода закипит – меня позовете.
Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.
– Клади куренка в таз, – командовала мне мать. – Теперь поливай кипятком. Павел, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Виталий, лучше лей, не жалей, не в пустыне. Теперь щипайте.
Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.
– Шибче щипите, каторжники.
С грехом пополам ощипали птицу.
– Павел, опять бери за лапы, Виталик, возьми нож и вспори брюхо.
Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.
– Она не пропала? – заволновался поморщившийся Пашка.
– Нет, все нормально, это потрошки так пахнут.
– А их едят? – жадно спросил брат.
– Еще как, – она подмигнула. – Как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.
– А мы пожарим? – облизнулся Пашка.
– Конечно, – успокоила мать. – Виталий, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополоскай. Молодцы, – мать уложила птицу в кастрюлю. – Я пошла готовить, а вы рубите остальных, а потом заварите месиво свиньям. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно для будущего урожая. Опять же, улики лишние скроет от глаз.
– А из головы можно что-нибудь приготовить? – смущенно улыбнулся Пашка.
– Что из нее можно приготовить, если она у тебя пустая? – удивилась мать. – Если только погремушку?
– Из куриной, – показал на запыленную голову брат.
– Возьми, юродивый, – проявив щедрость, разрешила мать, – я ее тебе сварю отдельно, заслужил.
Пашка раздулся от гордости, напомнив пьяного отца, тешащего свое мелочное самолюбие.
– Действуйте, неумеки.
Она ушла. Мы вытащили из сарая вторую курицу и сообща зарубили.
– Давай сначала этих ощиплем, – предложил я, – а потом еще зарубим.
– Давай.
– А что это вы тут делаете? – раздался незнакомый голос.
Мы подняли головы от тушки: над забором вырастала голова высокой девушки с пышными светлыми волосами.
– Курей потрошим… – ляпнул Пашка и поперхнулся от моего толчка локтем под дых.
– А вы кто? – настороженно спросил я. – Что вы тут делаете?
– Своя я, – улыбнулась девушка.
– В такую погоду свои дома сидят, – пытаясь ногой задвинуть таз с тушками за очаг, подальше от ее любопытных синих глаз, пробурчал я, – телевизор смотрят.
– Телевизор я могу и у вас посмотреть, хотя меня больше природа интересует. Сад у вас красивый…
– Чего это вы наш телевизор смотреть будете? – перебил ее Пашка. – Мы его сами не смотрим!
– А почему не смотрите?
– Экономим, – пробурчал брат.
Это было правдой: из экономии телевизор включался только для просмотра программы «Время», фильма «Семнадцать мгновений весны» и передачи «В мире животных» (отец надеялся увидеть в ней сюжет про разведение кур). И еще, на наши с Пашкой дни рождения отец разрешал нам посмотреть «Ералаш».
Девушка задорно рассмеялась. На крыльцо выглянула мать.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – обернувшись, поздоровалась девушка. – Вы Екатерина Егоровна?
– Допустим. А вы кто? – подозрительно прищурилась мать.
– Родственница ваша…
– Какая еще родственница?! Нет у нас таких родственников! – мать нахмурилась.
– У вас может и нет, а у дяди Вити племянница есть. Марина я…
– Марина! – всплеснула руками мать. – Выросла то как! Совсем взрослая стала! Каким ветром к нам занесло?
– А вам дядя Витя не сказал?
– Что не сказал?
– Что я приеду?
– Ну… – мать пожевала нижнюю губу.
– Он должен был меня сегодня встретить в Дубровке с проходящего поезда, но я его не дождалась и на рейсовом автобусе сама решила приехать. Не помешаю?
– Нет… – мать задумчиво смотрела на нежданную гостью.
Пауза затягивалась.
– Чего это мы стоим? – спохватилась мать. – Гостей в пороге не держат! Проходи в дом, Марина, проходи. Не стесняйся. Пошли, умоешься с дороги, да расскажешь, что в мире творится, что генсек нового выдумал. Говорят, с лысых налог будут брать, как раньше с бездетных брали?
Подхватив гостью под руку, она со значением сделала нам знак глазами и поволокла ее в дом.
– Кто это? – спросил Пашка.
– Наверное, тети Раи, старшей сестры отца, дочка.
– Они же на Дальнем Востоке живут, – наморщил лоб Пашка.
– Ну вроде так, – я посмотрел под ноги на таз с добычей. – И что теперь?
– Давай сварим в выварке, – воровато оглянувшись, предложил брат. – И сожрем…
– Ты дурак? Мать нас потом самих сварит.
– А что делать?
– Давай дощиплем и будем ждать, что она скажет.
Ждать пришлось недолго: мать выскочила во двор.
– Что вы тут возитесь? – зашипела она. – Что с курами?
– Почти ощипали, – ответил я.
– Почти ощипали, – передразнила она. – Гости в доме, а на стол и поставить нечего!
– Эта дылда будет наших курей есть? – обиженно спросил Пашка.
– Эти куры такие же ваши, как и ее! – отрезала мать. – Будет! Или ты хочешь, чтобы она что-то заподозрила? Учтите: кур мы забили специально для нее, Витька про нее говорил, просто мы растерялись, что она без него явилась. Ясно?
– Ясно, – кивнули мы.
– А она надолго? – спросил я.
– Недельку где-то хотела погостить.
– Неделю? – Пашка почесал затылок.
– А что?
– Мы ее неделю курами будем кормить что ли?
– Да, неприятно, – вздохнула прижимистая мать, – но, с другой стороны, она поможет нам от улик избавиться. Будем изображать хлебосольных радушных хозяев, что делать?
– А как же остальные? – напомнил я.
– Ты про что? Про кур?
– Троха, Сазан… С ними что?
– А что с ними?
– Думаешь, эта белобрысая не заметит, если мы из дома ночью уйдем?
– Да… – мать призадумалась, – есть такая вероятность. Они же, гости, все как черти, любопытные, лезут во все щели, что твои тараканы. До всего им дело есть. Суют свои длинные носы, вынюхивают, как крысы, выдры американские или врачи-вредители. Ладно, давайте кур, будем решать проблемы по мере их поступления. Поживем, увидим. Надо бы узнать, умеет эта падлица плавать или нет?
– А зачем? – удивился Пашка.
– А затем, что у нас озеро есть, а она может вечерком пойти на него прогуляться, да и того… утонуть ненароком. Такое бывает: пьянящий воздух свободы в голову тук и девочка в озеро плюх. Наша Таня громко плачет и все дела… Узнает, сколько в рубле алтын да и даст Бог, свалит отсюда, а мы можжевельником дом окурим и будем жить как раньше. То, что она приехала – это нам свыше знак. Значит, сегодня нам надо воздержаться от очистительной карательной акции, что заодно ослабит подозрения милиции. Да и нечисть эта расслабится, не будет чувствовать угрозы. А как они расслабятся, так мы следующей ночью и ударим врасплох!
– А чего вы в разных носках ходите? – удивилась Марина, глядя на нас с Пашкой.
Мы, по настоянию матери, носили связанные ею разноцветные носки: на левой ноге – белый, на правой – красный. По мнению матери, это защищало нас от сглаза.
– Это… – я растерялся.
– От сглаза это, – сказала мать, ставя на стол большую сковородку, вмещающую курицу, фаршированную грибами. – Так бабушка ходить им завещала. Перед смертью.
– Ясно… – неуверенно кивнула Марина.
– Ладно, гостей баснями не кормят. Как говорится: злому человеку соли в глаз, а добру человеку хлеба в рот. Отведай курочку, что Бог послал.
– Крупные у вас куры, – похвалила гостья.
– Стараемся, ухаживаем за ними, – слегка порозовела от похвалы мать. – Витя же куровод знатный. Перед тем, как яйца под наседку положить, всегда их в своей шляпе выдерживает.
– Зачем?
– Обычай такой, еще с проклятых царских времен, а то и раньше, до Христа был. И скорлупу от пасхальных яиц мы в муравейник закапываем, чтобы куры хорошо неслись. А на сорок мучеников42 самолично орешками из ржаного теста их досыта кормит.
– Мать говорила, что ему даже медаль за куроводство дали. Он ей в письме писал.
– Ну, да, дали… – мать закашлялась.
Эту медаль на голубой ленте отец где-то спер, а в деревне всем рассказывал, что она получена за победу на международной куроводческой выставке в Париже. Оказывается, он и сестре своей успел нахвастаться. Отец, оправдывая медаль, часто ходил по деревне и определял носких куриц: осматривал гребни, выискивая яркие красно-пунцовые; уши белого цвета; красные веки. Если куры у кого-то не неслись, то советовал кормить птицу мелко рубленными дождевыми червями или мясными отбросами. По звездам под Рождество определял яйценоскость конкретных кур на весь год. Еще советовал, чтобы куры хорошо неслись, кормить их зерном, украденным у попов – это послужило причиной кражи у отца Василия, батюшки-секретаря из Дубровки, целого воза зерна (вместе с поповскими курами и поросенком).
Он даже выпускал стенгазету «Субботний куровод», в народе прозванную «Субботний курощуп», еженедельно вывешивая ее в правлении, чем приводил деревню в восхищение. В заглавии алел лозунг – «Впервые в истории человечества куровод в нашей стране сравнялся, встал вровень, с государственным деятелем!» Статьи по куроводству отец разбавлял собственными стихами, вроде:
– Кто в полемическом задоре мог предсказать Федоре горе?
Богатыри, не мы.
А в отношенье куроводства – одно сплошное благородство.
И не доводит до тюрьмы.
Или
– А он все прыгал вкруг и им кричал, что святость с куроводством повенчал.
А еще:
– Зима – крестьянин торжествует. В село приехал куровод.
Его лошадка, снег почуяв, устроила переворот.
Я голубей кормил зерном – они платили мне говном!