– Всё нормально, мам. – Ян уже перестал хныкать и даже немного смутился такой бурной реакции его мамы, – я подвернул ногу и упал на камень, их тут полно.
– Да, это точно, – согласилась она, разглядывая ранку, ничего серьезного, просто острая кромка порвала кожу. – Зашивать не придется, – сообщила она, – но вот прогулка, увы, подошла к концу. Надо обработать ранку и заклеить.
– Ненавижу это, – он сказал это с такой искренностью, что Фатима не смогла сдержать улыбку, – только зеленкой не мажь, я не хочу выглядеть как малышня.
Фатима снова улыбнулась, иногда он был таким смешным, просто невозможно забавным.
– Нет, – заверила она его, – мы всё сделаем по-взрослому: спирт или перекись. Ты даже сам выберешь, как взрослый человек.
Она достала платок и стерла кровь, текущую по ноге.
– Если хочешь, – предложила она, – зайди в воду и подержи там ногу. Морская вода убивает микробы.
– Правда? – он тут же начал вставать, она не помогала, хотя удержаться было трудно, она знала, что он начнет протестовать и обижаться. Этот мальчик уже в 10 лет хотел быть мужчиной.
Увидев, что всё, похоже, нормально, Андрей подошел немного и осторожно смотрел на друга и его странную маму.
– А ты не ушибся? – Фатима повернулась к нему, но не так резко, она заметила, что мальчик напуган, – с тобой всё нормально?
– Да, – он кивнул и подошел еще на шаг, – я не упал и не поранился, всё хорошо.
– Вот и славно, – она улыбнулась ему, – я могла бы сказать, что баловство всегда кончается чем-то подобным, но уверенна, ты это уже не раз слышал.
– Точно, – мальчик улыбнулся, расслабился, но не до конца, было что-то пугающее в это женщине. И он удивлялся, как его друг этого не видит и как не боится свою маму.
Ян уже дошел до воды и теперь подставлял накатывающим волнам ранку.
– Кстати, – крикнул он, чтобы перекрыть шум волн, – классный прыжок, ма! Ты прямо как женщина-кошка!
– Я просто испугалась за тебя, – она улыбнулась, ругая себя за то, что поддалась эмоциям, нельзя вытворять такие вещи, потому что никогда не знаешь, кто всё это может увидеть и какие выводы сделать, – а когда мамы пугаются, они и не на такое способны.
– Ну, это всего лишь царапина, – геройски отмахнулся Ян, чем снова насмешил ее.
– А теперь ты говоришь, как герой боевика, – сказала она, и на этот раз все трое рассмеялись.
Как только она убедилась, что ситуация под контролем и никакой опасности нет, мысли ее тут же вернулись к тому, что произошло всего несколько минут назад. Сейчас, когда волшебный золотой свет померк, ей начало казаться, что всё это было видением, что он не был реальным, не стоял там, приложив руку к сердцу. Она отвернулась от мальчиков, они снова стояли рядом, на этот раз спокойно, и подошла к набережной, она знала, что ничего там не увидит, но не могла не посмотреть. Фатима подошла к перилам и глянула сквозь них, но, конечно, никого там не было, только пустая аллея. Если он и был там, то ушел. А почему? На этот вопрос, подумала она, мне предстоит отвечать не одну бессонную ночь. А эту уж точно.
Он был там, она ведь еще не выжила из ума, но сейчас он стал таким прозрачным и далеким, как настоящий призрак, как мечта, вырвавшаяся в жизнь из измученного сознания. И он ушел, исчез, растаял как дым, как сон. Чувство потери заполнило ее, как будто что-то забрали у нее, что-то дорогое, что-то, без чего она уже никогда не сможет быть целой и единой. Она буквально чувствовала, как ее сердце разбивается, как осколки колют в груди. Но одновременно с этой грустью в ней поднималась радость, медленно, но неуклонно. Он был там, был рядом, и он подал ей знак. Он сказал ей всё, что она хотела знать, самое главное, а остальное она, возможно, смогла бы выяснить потом. У меня к тебе сотни, нет, тысячи вопросов, подумала она, вспоминая его в этом золотом свете с рукой, прижатой к сердцу, но они могут подождать, на главный вопрос ответ я уже получила. Как, надеюсь, и ты.
Почему он ушел? А почему она сбежала тогда в Праге? Не стоит спрашивать, если уже знаешь ответ. Они были так похожи, даже слишком, и ей не требовалось задавать вопрос, потому что она итак всё знала, с ней ведь происходило то же, что и с ним. Но на парочку других вопросов ответ она не могла знать, но очень, очень хотела. Первый: кто он такой на самом деле? И второй: как он находит ее? Таких совпадений не бывает, слишком уж часто они оказываются в одинаковых местах. И заглянув в себя, она с удивлением обнаружила, что эти странные появления ее не тревожат, ну, может, только чуть-чуть, ту ее часть, что всегда была начеку по привычке. Он не был опасен, это говорило не возбужденное сердце, это говорила интуиция, а она всегда была права и не раз спасала жизнь Фатиме. Мой рыцарь, подумала она, твое сердце я уже видела, осталось проверить, есть ли у тебя меч и готов ли ты сражаться, потому что нас ждет битва, и если ты и правда на моей стороне, тогда твои внезапные появления могут быть весьма кстати.
А карты-то не врут, вдруг осознала она, отворачиваясь от пустой аллеи, «он всегда рядом, он так близко, он в самом эпицентре твоей жизни», так сказала гадалка. И похоже, знала, что говорит.
5
Было уже далеко за полночь, фонари почти везде давно погасили, но здесь, в этой части города, где жила Фатима, они горели круглосуточно. Это всегда ей нравилось, но сейчас раздражало, сейчас ее всё раздражало, эти приступы агрессии появлялись внезапно и так же внезапно исчезали, сменяясь нежностью и тоской. Окно было открыто, но занавески почти не шевелились – ветер дул с моря, а ее окна выходили на улицу, и это тоже ее раздражало в данный момент. Меня мучает неудовлетворенность, думала Фатима, ставила себе диагноз и знала, что права, и так будет, пока я: а) не доберусь до этого голубоглазого демона или б) забуду о нем. И тут ее накрыл очередной приступ ярости, потому что и первое, и второе казалось абсолютно невозможным. Его не поймать, он кот, который гуляет сам по себе, притом, кот Чеширский, появляется и исчезает, когда сам вздумает. А о том, чтобы забыть о нем, теперь не могло быть и речи. Она заболела, безнадежно и глубоко, болезнь под названием Любовь поразила уже всё ее сердце, здоровых участков уже не осталось. Хорошо, хоть ее разум всё еще держал оборону, хотя и она ослабела. Если вспомнить, как она ответила на его жест. Черт, и о чем она думала?
– Ответ прост, – прошептала Фатима, – я не думала. Вот что страшно.
И снова она показалась себе такой отвратительно слабой, что возненавидела и себя, и его. Для нее лучше было сразу броситься в море с самой крутой скалы, чем жить в слабости, поддаваться ей, раскисать или проигрывать. Нет, это не ее удел и никогда не был. И никогда не будет, такое обещание она дала себе давно и всегда держала слово. И тут приступ ярости сменился отчаяньем, потому что она не представляла, как отказаться от того, что так приятно, что так пугает и так манит. И как убить то, что неподвластно даже Богу. Она раздваивалась, одна ее часть не хотела быть слабой и готова была на всё, лишь бы отстоять свою независимость, вторая хотела того, чего хотят все живые существа – любить и быть любимой. И о рабстве или слабости речи тут не было. Это больше походило на танец двух равных партнеров, когда один страхует и подхватывает другого. Но в танце всегда кто-то ведет, вкрадчиво сказал голос в ее издерганном сознании. Да, музыка, вот кто на самом деле ведет любой танец, ответили ему.
Она закрыла глаза, уставшая, но слишком возбужденная, чтобы спать, в окно светили фонари, и она порадовалась, что свет этот голубой, а не оранжевый, как было, когда они только купили этот дом. Холодный свет как-то успокаивал и охлаждал ее мысли. Но стоило ей закрыть глаза, как она снова видела аллею, затопленную золотым закатным светом, и его, поднимающего руку и прижимающего к сердцу.
– Нет, это невыносимо, – простонала она и закрыла ладонями лицо, разметавшись на большой кровати, слишком большой для одного человека. – Убирайся, хоть сейчас оставь меня в покое.
Покой – это смерть, вдруг перед ее глазами оказалось лицо той дамы с картами, как будто установился какой-то сеанс телепатической связи, а может, просто ее сознание пыталось найти выход из этого лабиринта чувств и эмоций, жизнь беспокойна, жизнь суетлива, жизнь течет, она движется, она бурлит. Не желай покоя, пока ты жива, потому что покой необратим. Покой несет смерть, как и война, а любовь дарит жизнь, потому что любовь – это не война, глупая.
Но она не знала другой жизни, для нее вся жизнь была войной, бесконечной и безнадежной, потому что в конце концов все проигрывали битву за жизнь. Так может, среди этого хаоса есть островок мира, вдруг подумала Фатима, а что, если дама права, любовь – это мир, это территория, где нет войны изначально, а иначе это еще одна подделка, на которые так щедр этот поганый мир. Поэтому мне так трудно, поняла Фатима, это не было новостью или откровением, она снова и снова проходила один и тот же путь, но при этом каждый раз замечала что-то новое. Я привыкла воевать, сражаться, а на этой территории мои навыки бесполезны, более того, они запрещены, там я ничего не умею, там я… беспомощна. А уж ей меньше всего в жизни хотелось быть беспомощной или незнающей. Я привыкла контролировать всё, думала она, но это нельзя контролировать, на территории мира я остаюсь без навыков и без контроля, конечно, мне хочется бежать, спасаться, вернуться туда, где я снова умею делать то, что необходимо, и умею хорошо.
Но там и он теряет свои навыки, пришла вдруг мысль, оказавшись на территории мира, люди всегда теряют все свои военные привычки, там они не работают, иначе в мире бы не осталось ни одного чудесного уголка, который люди бы не наводнили своей жестокостью и грязью. Мы все беспомощны в тех землях, думала она, там мы на равных, так может, не стоит так паниковать?
И тут на нее накатил приступ нежности. Ощущения были такими новыми. И такими приятными. Ее никто не любил очень много лет, слишком много, да и то, любовь матери или ребенка к матери совсем не та, что любовь мужчины и женщины. Любовь, она такая разная, вспоминал Фатима слова гадалки, и да, в этом мире всё было таким разным, таким сложны и простым одновременно. Она была готова к этому, носила это в себе, просто никогда раньше не пользовалась, механизм, отвечающий за любовь, пылился все эти десятки лет в темных подвалах ее сознания. Но теперь она чувствовала, что готова достать его, отряхнуть и начать изучать инструкцию. Собственно, ее нет, подумала она, ты просто учишься, нажимаешь все кнопки и рычажки и наблюдаешь, что будет. И если любовь – это танец, подумала она, то я этого танца не знаю, и никто меня не научит, остается только импровизировать. И сегодня она выдала экспромт, даже сама себе удивилась. Хотя, ее жест был ответом на другую импровизацию. Нет, она никак не могла поверить, но факт никуда не делся – он признался ей в любви, сегодня она впервые в жизни получила признание и впервые ответила на него. Да, тут было от чего сходить с ума.
Я как школьница-переросток, думала она, пожизненно оставшаяся на «второй год», все пережили это в школе, или в ВУЗе, а я только сейчас. Поздно же до меня доходит. Да, она не была как все, не прошла обычные этапы развития, у нее не было первой любви, признаний или свиданий, ее жизнь оборвалась, так и не начавшись, она «вышла с другой стороны», она училась жить не в обществе, а вне его, и она любила свою жизнь, а может, просто к ней привыкла. Старые раны затянулись, и она сама не заметила, как в ее жизнь вошло нечто, чего она не знала, и теперь это нечто сражалось за свое место в ее душе. Она была красивой, и не раз слышала признания, но все они были пустыми, и для того, чтобы это знать, опыт не требовался. Лишь один раз слово «люблю» сказал ей тот, кто действительно в это верил, давно, когда она еще не стала Фатимой, а была просто девушкой, потерявшей свою жизнь и мечтающей обрести новую. И для нее тогда это не имело значения, как не имело бы и сейчас, поскольку ответить тем же она не могла, как и не могла бросать слова на ветер.
А сегодня случилось знаменательное событие, это она понимала. Очень давно один мудрец сказал ей: «Счастье – это взаимность, можно прожить долгую жизнь и так и не найти ее, растрачивая любовь и ненависть зря». Получается, что ее чувства, какими бы они ни были, не уходят в пустоту, они взаимны. И лежа в темноте на этой большой кровати, она в полной мере осознала, что мудрец был прав, никогда еще она не ощущала такую удовлетворенность и такое счастье. Она бывала счастлива, но именно такого рода счастье испытала впервые. И мне понравилось, подумала она, ох черт, как же мне понравилось.
А что дальше, не унимались мысли в ее голове, они спорили, сражались, не желали сдавать позиции новичкам, любовь как наркотик, за кайф придется расплачиваться жизнью, ты готова отдать свою жизнь? Нет, она не была готова, эти подлые мысли знали, на что надавить, она все эти годы избегала любых отношений не только в силу профессии, это было хорошим оправданием, но не истиной. На самом деле она не могла отдать то единственное, что обрела, не могла опять позволить втянуть себя в ту же ловушку – это конечный мир, здесь всё кончается, и это всегда больно.
Но ты могла бы ничем не жертвовать, тебе не привыкать вести двойную игру, и, в конце концов, еще не известно, кто он такой.
– Как будто мы уже решили пожениться, – фыркнула Фатима, в сотый раз переворачиваясь в кровати, – не будь дурой окончательно. Можешь немного подурить, но всему должен быть предел.
Да, что неизменно и окончательно, так это ее позиция – она не уступит. Я ничего не требую, подумала она, но и требований не потерплю, либо мы делим поле поровну, и ты не суешься на мою половину, либо мы не играем в эту игру. А в другие игры со мной лучше не играть, подумала она и буквально ощутила, как температура в ее сердце упала градусов на 100. Любовь – это не война. Да, не война, подумала она, именно поэтому правила будут такими – чтобы не превратить то, что может быть настоящим в подделку.
Она встала, злая и на себя, и на него, в душе всё смешалось, как после торнадо, любовь, злость, ненависть и страх, желание перемен и желание неизменности. Чем больше она думала и пыталась понять, тем больше запутывалась, и это просто бесило. Не могла она жить без логики, без контроля, а сейчас и то, и другое не имело ни силы, ни смысла. Ей хотелось кричать и швырять всё, что попадется под руку, но в доме спали два мальчика, один из которых был ее сыном, и меньше всего она хотела, чтобы он видел эту ее сторону. Она любила этого человечка, любила всем сердцем и по-настоящему, с ним она могла позволить себе снова быть живой. И разве это не втягивание в ту же ловушку? И внезапно до нее дошло, озарение вспыхнуло, как молния в сопровождении грома темной ночью, и осветило то, что пряталось во тьме.
– Любить того, кто слабее – легко, – прошептала она, садясь на подоконник и вглядываясь в ночь, – и так трудно любить равного себе. Даже решиться на это трудно.
Все голоса в голове смолкли, как будто переваривали новое открытие, и только в сердце что-то тихонько ворочалось и стонало. Не смотря на все свои страхи и протесты, Фатима ощущала нехватку, такую острую и необъяснимую, как будто кто-то выдернул часть ее души и унес с собой, а там, в образовавшейся пустоте, свистел ледяной ветер. Это чувство потери было таким сильным, что хотелось кричать, хотелось отдать всё, лишь бы быстрее заполнить пустоту, вернуть то, что было утрачено, вернуть тепло. Но, к счастью, это чувство было настолько же непродолжительным, насколько и сильным. Оно уходило, иногда казалось, что навсегда, а потом вдруг возвращалось, обрушивалось на нее, терзало и раздирало на части.