– Ну как?
– Идеально, – ответил парень, снова ловя мой взгляд. – Беру.
Конечно, мне было грустно расставаться с браслетом. Я несколько раз уже надевала его, молясь, вдруг Норма выставит украшение на распродажу. И все же отрезала ценник, завернула подарок в бумагу и повернулась за коробкой.
Тогда все и произошло.
Оплетенные нарисованными ветками руки обхватили мою грудь.
Каким-то куском ткани зажали мне рот.
Я отшатнулась и попыталась закричать. Однако тряпка заглушала голос, а ноги двигались как-то неправильно: шаркали, заплетались, подкашивались.
Я слепо потянулась; пальцы наткнулись на что-то мягкое – детские комбинезоны. Я помнила их веселую расцветку в полоску и ромашки. С силой потянула, надеясь добыть вешалку и как-то ею отбиться.
Что-то упало – стойка? манекен? – и ткань выскользнула из моих пальцев.
– Просто расслабься, – сказал незнакомец, поймав мои руки и прижав к моей груди. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
В голове словно возник огненный оранжево-желтый шар; он ослепил меня, выплевывая разноцветные брызги, точно жерло вулкана.
Я хотела укусить похитителя, но тряпка не давала. Язык стал тяжелым и неповоротливым, слишком большим, чтобы говорить или кричать.
Пахло чем-то приторно-сладким.
А во рту образовался фруктовый привкус с нотками горечи.
Меня охватил водоворот мыслей и вопросов. Это все происходит на самом деле? Не может быть. Что я сделала? Откуда он знал?
В памяти всплыл пронзительный голос мисс Ромер, которым она читала нам лекции по самообороне на уроках медицины.
Мисс Ромер знала, о чем говорит.
Она встречалась с полицейским.
И, по ее словам, смотрела достаточно криминальных сводок по телевизору.
«Не давайте похитителю вас увезти. Боритесь изо всех сил. Пинайтесь, кричите, кусайтесь, царапайтесь. Делайте что угодно».
Голова была словно в дурмане, но я отказывалась сдаваться. Попыталась выдернуть руки, но те по-прежнему были прижаты к моей груди.
Огляделась, чем бы отбиться, но в пределах досягаемости стояли лишь ящики со свечами, потрепанные коричневые коробки с нарисованными на них серебряными фитильками. Их очертания размылись и поплыли. В глазах потемнело.
Тело стало слишком тяжелым.
А мир померк.
Сейчас
4
Мама приготовила на ужин наше любимое блюдо, пасту – домашние маникотти со сливово-томатным соусом бабушки Джин. Папа взял на себя десерт – брауни с помадкой. Вид шоколадных кексов всегда словно переносит меня назад, во времена средней школы, когда Шелли заявила, что может съесть их все меньше, чем за три минуты. Я поймала ее на слове. Подруга набила рот брауни. Я дождалась момента, когда Шелли станет похожа на хомяка, а затем исполнила танец маленьких утят, попутно еще и строя рожицы. Разумеется, проглотить Шелли уже ничего не смогла, слишком уж хохотала. Шоколад потек у нее изо рта, из носа, и мы рухнули на пол, содрогаясь от смеха. И нам стало не до пари, ведь очевидно было, что мы обе победили.
Я скучаю по Шелли.
Очень.
И по бабушке скучаю. Она умерла в последний год ДТКМП (До Того Как Меня Похитили), и теперь ее дух жил только в нашей пище – соусах, тушениях и самодельных клецках.
Сидя здесь, за обеденным столом, пока одно блюдо сменяет другое, я и саму себя чувствую лишь тенью прежней Джейн, и не могу не задаться вопросом: а в чем живу я?
Папа отпивает вина. Оно очень темное, почти как черничное. Мама говорит, за последние десять месяцев отец освоил виноделие.
– У него появилось хоть какое-то занятие. Клянусь, если б не вино и работа, думаю, он бы просто сошел с ума от переживаний.
Ее слова – точно кислота на мои открытые раны. Мало того что я испортила свою жизнь, еще и умудрилась навредить отцу.
– Как твоя комната? – спрашивает мама.
– Моя комната?
– Да, – кивает она. – Тебе удобно? Или что-то еще нужно?
– Еще?
– Если хочешь, пройдемся по магазинам. – Ее лицо проясняется. – Одежда, книги, постельное белье, канцелярские принадлежности…
– Можно в другой раз?
– Конечно. – Она выдавливает фальшивую улыбку.
Я отвечаю не менее фальшивой.
– Я тут еще хотела спросить… ты общалась с Энджи? – Мама вскидывает брови, словно уже знает ответ.
Энджи работает в приюте для животных, где я была волонтером. Доставили новых собак, и подруга хочет меня с какой-то из них познакомить.
– Она сегодня звонила, – отвечаю я, сосредотачиваясь на цветочной композиции по центру стола. Водяные лилии. Лепестки похожи на лезвия канцелярских ножей.
– Вы договорились встретиться?
Под столом вонзаю в бедро свой нож для масла и жалею, что он недостаточно острый.
– Джейн?
– Нет, не договорились. – С трудом сглатываю, давя на лезвие сильнее.
– А как Шелли?
Смотрю в окно, представляя, как стою на подоконнике.
– С Шелли ты разговаривала? – не унимается мама.
Ищу какое-нибудь оправдание. Украдкой смотрю на папу, не придет ли он мне на помощь, но увы. Отец смотрит в свою тарелку так, словно тоже мечтает выпрыгнуть из окна.
– Шелли звонила, – признаюсь я. Шелли постоянно звонит. Сегодня предложила принести мне ланч: один сэндвич с авокадо, помидорами и моцареллой, а другой – с начинкой из кокосового молока, взбитого блендером с бананом и арахисовым маслом. Мои любимые. Она знает. И все же я отказалась, мол, занята.
– И чем таким ты занята? – спросила Шелли.
– Может, в другой раз, – предложила я и тоже это почувствовала, в дыре, на месте которой когда-то было мое сердце, – ужасное тянущее ощущение, проникающее глубоко в грудь.
– В пятницу мы с Мелли и Таней идем в кино, – продолжила Шелли. – Хочешь с нами?
– С каких пор ты с ними зависаешь?
– С тех пор, как Мелли на физике нечаянно пролила мне на колени пепто-бисмол. Пришлось до конца дня ходить в лабораторном халате. При короткой юбке. В общем, долгая история, – рассмеялась Шелли. – В любом случае они хотели бы, чтоб ты пошла с нами.
– Прямо так и сказали?
– Конечно. Мы все не против.
Возможно, я подумала, они просто хотят расспросить меня про семь месяцев плена. А может… они меня жалеют. В любом случае ответ оставался прежним: ни за что.
Повесив трубку, я представила, как троица сидит в кино, ест шоколадные шарики и обсуждает планы на колледж, – и внезапно почувствовала горечь.
Горечь.
И одиночество.
И гнев.
И сожаление.
Ведь если они наслаждались жизнью, будто ничего и не случилось, я застряла в своей как раз из-за всего, что произошло.
– Вкусно? – спрашивает мама, стаскивая меня с воображаемого подоконника. – Ты едва притронулась к еде.
Она не понимает, что заправленные томатом блюда мне больше не по душе. Я пыталась объяснить в первую неделю после возвращения, когда мама сделала капеллини, похожие на спагетти, под томатным соусом маринара, но увидела лишь искреннее недоумение. Она не поняла. Не желала ничего слушать, ведь так старалась сама приготовить и пасту, и соус с нуля, прямо как бабушка Джин.
– Звонила доктор Уайт, – сообщает мама, когда я не отвечаю. – Думаю, стоит назначить еще одну встречу.
– Мне не нравится доктор Уайт.
– Потому что она слишком старая?
– Потому что у нее в кабинете пахнет восковыми свечами.
Мама морщится, словно мой ответ не имеет смысла. Мне хочется написать «услышь» на каждом ее ухе: «Услышь наконец мои слова, вложи их себе в рот, проглоти, как свою домашнюю пасту». Ведь на самом деле я уже пыталась поговорить.
С ней.
С папой.
С докторами.
С полицией.
Все заявляют, мол, ты можешь без стеснения излить душу, но на деле это работает, только если я говорю то, что они готовы услышать. В ином случае взрослые морщат лоб, поднимают брови, поджимают губы и качают головой.
Отводят взгляд.
Зажимают руками рты.
И оставляют меня.
Еще более одинокой, чем прежде.
Чем в те семь месяцев. Но взрослым не понять.
– При чем тут вообще восковые свечи? – спрашивает мама.
Папа тем временем продолжает пить. На дне его бокала кусочки чего-то. Ему нужно долить. А мне нужно вернуться в четыре серых стены своей комнаты.
– Обещай, что пойдешь, если я тебя запишу, – говорит мама.
Ненавижу доктора Уайт.
– Из-за нее я чувствую себя сумасшедшей.
– Почему?
– Потому что она считает меня сумасшедшей.
Родители переглядываются, однако не пытаются отстоять мое душевное здоровье.
– У меня есть идея получше, – предлагаю я. – Может, мне написать о том, что случилось?
– В смысле книгу? – Мама смотрит на отца, проверяя его реакцию.
Какого черта никто никогда не заботится о моей?
– Ты же не собираешься делиться своей историей? – спрашивает мама.
Я набиваю рот пастой, совсем как Шелли теми брауни, чтобы не пришлось отвечать – чтобы ни одну из моих инициатив не раздавили, как ягоды кислого винограда.
Тогда
5
Я лежала на спине, а поверхность подо мной качалась из стороны в сторону. Я открыла глаза, но ничего не увидела. Меня окружала темнота – и страх заполз под кожу, точно стайка пауков.
Я попыталась встать. Голова ударилась обо что-то твердое. Раздался гудок машины. Мое сердце начало колотиться.
Я попыталась на ощупь определить, что вокруг, обнаружила над головой что-то вроде крыши и постучала по ней костяшками.
Играла музыка – какая-то песня в стиле кантри – под аккомпанемент инструментов: гитары, клавишных, барабана и губной гармоники. Меня швырнуло вперед, и я впечаталась лицом в твердую поверхность. Что-то потекло по губе и попало на язык – кровь.
Я резко пришла в себя.
– Не отпускай свою любо-о-овь, – пел мужской голос.
Слезы покатились по моему лицу, а к горлу подступила желчь. Дрожа всем телом, я сунула руку в карман куртки и с облегчением обнаружила там телефон. Проверила – две палочки сигнала, три непрочитанных сообщения, пропущенный звонок от Шелли плюс еще один от мамы. Я не стала читать или слушать голосовую почту. Просто набрала пароль. Первая попытка – неверно. Вторая – нечаянно нажала «Удалить».
Наконец с третьей я разблокировала экран и позвонила маме.
– Ты где? – в панике спросила она. Наверное, Шелли связалась с ней, когда я не появилась в кафе.
Слова потоком хлынули у меня изо рта:
– Мам, он меня забрал… ты должна мне помочь, мам. Не знаю, где я. Не знаю, что происходит. Я в багажнике его машины.
Ужас вышел на новый уровень, ведь теперь, когда я произнесла эти слова, они стали реальностью. Я никогда еще не слышала, чтобы мой голос звучал так испуганно.
– Кто тебя забрал? – спросила мама.
– Парень. Из магазина.
– Нормы? Джон, – позвала она моего отца. – Сейчас же звони 911.
На заднем плане послышался голос папы. Что он говорит?
– Она в багажнике машины, – сообщила ему мама.
Вой вырвался из моей глотки, когда внезапно я осознала: парень, что меня похитил… он же когда-то остановится. Меня заставят выбраться наружу. И что тогда?
Что тогда?
– Мам, – прохныкала я.
– Слушай меня внимательно, – велела она. – Вокруг тебя нет никаких защелок? Что-нибудь светится в темноте? Потяни это. Там должен проникать свет. Багажник откроется.
– Нет! – заплакала я. – Нет никаких защелок, ничего не светится.
– Ладно, хорошо, осмотрись. Может, внутри есть что-то полезное? Какое-то оружие? Что-то острое?
– Инструмент или зонтик? – подсказал папа. – Отвертка, кабель, чистящие средства?
Я отчаянно прищурилась, но так ничего и не увидела. Только нащупала тонкий слой ковролина и внутреннюю поверхность самого багажника.
– Можешь определить, где задние фары? – спросила мама. – Скорее всего, их закрывает панель. Отдери ее и ударь по фаре – изо всех сил, чтобы выбить стекло. Потом высунь руку наружу и маши, чтобы другие водители тебя заметили.
Я снова принялась шарить вокруг, но ничего не нашла – ни панели, ни фар. Ну почему? Почему я не могу их отыскать?
А песня все звучала.
«Не отпускай свою любооовь… Дари себя ей вновь и внооовь… Чтоб не ушла твоя любооовь…»
– Джейн? – позвала мама.
– Не вижу, – пробормотала я. – Не знаю.
Разве у меня нет приложения для фонарика? Я же точно его скачивала! Я проверила экран, но не увидела характерного фиолетового значка.
– Ты должна сейчас отключиться от нас и набрать 911, – сказала мама.
– Мам, нет.
– Джейн. Дыши глубоко. Папа сейчас говорит с ними. Уже дал им твой номер, но они хотят, чтоб ты сама их набрала.
– Нет. – Слезы хлынули еще пуще. Я не хотела разъединяться с родителями.
– Джейн, – твердо произнесла мама, хотя по голосу я слышала, что она тоже плачет. – Позволь им тебе помочь. Они отследят сигнал. Найдут тебя. Мы тебя найдем. Джейн, слышишь?
Машина остановилась.
Хлопнула дверь.
Я нащупала панель – кусок закрытого ковролином пластика – и потянула. Пальцы наткнулись на провода.
Я за них дернула.
Что-то отломилось.
– Джейн?
– Он идет, – прошептала я. Все тело ужасно тряслось, я едва держала телефон.
От рыданий мама не могла произнести ни слова, отчего мне стало только хуже. Ведь именно мама должна была заверить меня, что все будет хорошо, что сейчас она бросится в бой и придет мне на помощь, как и всегда.
Ключ со скрежетом повернулся в замке.
– Не дай ему тебя забрать, – вмешался папа. – Пинайся, кусайся, царапайся, бей…
– Мы почти дома, – раздался хриплый голос парня.
Мороз продрал по коже.
– Не смей ее трогать! – закричал папа. – Я тебя найду. Я найду ее.
Что-то влажное прижалось к моему лицу – опять та тряпка. Знакомый сладкий запах наполнил рот, ноздри, обволок чувства. Я старалась не вдыхать, знала, что отключусь, но голова уже кружилась, а конечности тяжелели. В ушах нарастал звон.
Где телефон? В руке больше нет. Я повесила трубку? Или мама все еще на линии?
Какой-то противный писк донесся из моего рта – тряпка проехалась по зубам, скрипя, как пенопласт. Из самой глубины груди вырвался вопль – жуткий, животный.
По крайней мере, мне так показалось. Я ничего не услышала. Может, тряпка его заглушила? Он затерялся в слоях ткани? Язык снова стал огромным, слишком большим для рта. Может, поэтому звук и не прошел?
Я попыталась отмахнуться, глотнуть воздуха, принялась мотаться из стороны в сторону, но из-за кляпа видела совсем немного.
Каштановые волнистые волосы.
Проблеск светлой кожи.
И множество черных точек.
Пальцы наткнулись на что-то мягкое, кажется, на грудь похитителя. Вот бы добраться до глаз, как советовала нам мисс Ромер.
– Пять уязвимых точек, – говорила она. – Глаза, нос, горло, пах и колени. Пинайте туда, где это ощутимо. Бейте туда, где больно. Всерьез, без шуток.
Парень все зажимал тряпкой мое лицо, старался удержать на месте, ждал, пока я отключусь. В моем воображении я сражалась, пиналась, изворачивалась.
Кажется, даже сумела повернуться на спину.
И вроде бы врезала коленом ему по бедру.
Парень принялся доставать меня из багажника, обхватив за плечи. Я выгнулась. Верх спины ударился обо что-то твердое, и слепящая боль прокатилась по телу до самых ног.
– Не надо сопротивляться. – Его голос больше не хрипел, а казался медленным и тягучим, звуковой эквивалент патоки. – Будет только…
Хуже?
Больнее?
Он продолжал говорить, но я уже не могла разобрать слов. Я словно дрейфовала в океане: привязанные к ногам якоря тянули на дно, а я отчаянно барахталась, стараясь удержаться на плаву. Вот только все время ныряла под поверхность, куда не проникали звуки.
Парень потянул меня вперед – вверх, из океана. Подбородок уткнулся во что-то твердое. Его челюсть? Ключицу? Я впилась зубами, не глядя.
Мне показалось – или кто-то взвыл? Он или я? А может, это мама все еще всхлипывала по телефону?
Музыка продолжала играть. Замолкала ли она хоть на миг? Мотор по-прежнему работал? Мы были на лодке?
«Милая, не уходиии… Спрячемся от всех вдалиии… Так свободны мы теперь… Верь, родная, только верь».
Тогда
6
Когда я вновь пришла в себя, то первыми увидела пару глаз – насыщенного шоколадного цвета с изогнутыми ресницами – и родинку у нижнего века. Мне хотелось ткнуть в эти глаза, но руки не двигались. Я даже пальцем шевельнуть не могла. Тело казалось ужасно большим.
И тяжелым.
И медлительным.
И теплым.