«Не сезон»
Петр Альшевский
© Петр Альшевский, 2021
ISBN 978-5-0055-1094-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Север наш»
В ПРОЗРАЧНОМ сумраке лунной ночи на опушке заснеженного леса стоит светящаяся изнутри юрта.
На нее внимательно смотрит загадочный Александр Евтеев. Отбросив сомнения, он уверенно преодолевает необходимое расстояние и протискивается в юрту, откуда через несколько секунд начинают доносится его вопли: «Вы чего?! А ну перестать! Вы знаете, с кем вы… да я вас… извращенцы! Ублюдки! И ты огреби, а-ааа! не лезь… уйди! Извращенцы! Ну и извращенцы! А-ааа!».
ПОГОЖЕЕ морозное утро. Не скашиваясь на темнеющий на дальнем плане лес, Александр Евтеев в поврежденной одежде и непроницаемой задумчивости идет по бетонной дороге и не замечает поравнявшийся с ним допотопный автобус, который останавливается, двери со скрипом открываются, Евтеев, подумав, поднимается на ступеньку, взирает на глядящего перед собой водителя Дрынова и, пройдя по салону, встает около единственного пассажира – пожилого рецидивиста Михаила «Косматого», зорко взглянувшего на Евтеева снизу вверх.
– Ты бы, парень, присел, – промолвил «Косматый». – Он рвет резко – на копытах не удержишься.
– Деньги собираете вы? – присаживаясь, спросил Евтеев.
Автобус тронулся и с переменным успехом понесся быстрее и быстрее.
– Когда было с кого, я собирал, – проворчал «Косматый». – Не кондуктором, а человеком крыши – угрюмым сборщиком полагающегося процента. Мощно мы тогда держали…
– И что заставило отпустить? – поинтересовался Евтеев.
– Будет настроение – поведаю, – сказал «Косматый». – Ты видишь, как я любезен?
– Жизнь вас чем-то научила.
– Да всему, – фыркнул «Косматый» – Нутро у меня по-прежнему блатное, но за ненужные вопросы я понт уже не выкатываю. К понятиям никого не призываю.
– А просто поговорить с вами можно? – спросил Евтеев. – Как со случайным попутчиком.
– О девках? – предположил «Косматый».
– Мне любопытно, что вы о юрте думаете, – сказал Евтеев.
– С извращенцами? Я в нее не заходил. Насчет того, что правильно, а что нет, я больше не бакланю, но сам себя блюду. Если бы меня к ним потянуло, я бы и то не пошел.
– А как эта юрта здесь вообще оказалась? – спросил Евтеев.
– Жить-то им где-то надо, – ответил «Косматый». – У нас их не выносили и выселили, вот они и обосновались в лесу. Скинулись на юрту… к ней и медведь подойти побоится.
– Медведь, говорят, крайне труслив.
– Да, очень, – усмехнулся «Косматый». – Ты посмелее.
– Почему конкретно я? – возмутился Евтеев.
– Ты, я… люди. С прошлым забытым и не забытым, со знаниями, под знаниями… подзаконными актами подсознания. В окне фермер Катков с его сыном Борисом. Свою маму ищут… не одну на двоих – кому жену, кому маму. Она от них скрывается.
В ОДИНАКОВЫХ полушубках и натянутых на уши шапках отец и сын Катковы глядят вслед уезжающему автобусу.
Виктор Андреевич приземист и простоват.
У семнадцатилетнего долговязого Бориса в глазах присутствует унаследованная от матери неоднозначность, имеющая свойство бесследно исчезать, едва он переводит взгляд на отца, растящего из него настоящего мужчину.
– На автобусе мама раньше не ездила, – сказал Борис.
– Этот только у нас по округе катается, – промолвил фермер. – На нем отсюда не уедешь, а она, полагаю, сейчас далеко. Здесь мы все прочесали.
– Исходили, – кивнул Борис. – Но мы не были ни у лесника, ни у могильщика. С лесником Филиппом у тебя напряг, но могильщик Иван Иванович с порога бы нас не отослал. Сходим к нему?
– А если он уже нашел ее труп? – вопросил фермер.
– Моей мамы? Она не уехала, а шла и в снег упала? Умерла?! Из-за тебя! Ты работой ее довел! Хозяйство веди, за работниками смотри, коров дои… с усталости она не по-волчьи выла, а мычала, как корова! Выйдет во двор и мычит. При тебе сдерживалась.
– Значит, могла, – сказал фермер. – И это не помешательство. Это несогласие с кругом обязанностей, которое вызывает у меня неприятие – мы же здесь самая обеспеченная семья! И для этого нам приходится напрягаться! Лесник Филипп и пятой части нашего состояния не имеет.
– Ему с теткой хватает, – пробурчал Борис.
– А ты знаешь, чем они существуют? Они фанатики живой природы, и поэтому они присвоили себе право убитых ими охотников обирать. Вытаскивать кошельки и продавать винтовки… тетка у Филиппа не мажет. Добытчица похлеще его!
НАКИНУВ на довольно крепкие плечи лиловую шаль, Изольда Матвеевна чистит в кресле ружье; спину она держит прямо, густые брови нахмурены и от сконцентрированности, и от серьезности натуры, ее сорокалетний племянник, подбрасывая и ловя патрон, прохаживается в медвежьей шубе по обширной гостиной и поглаживает тоскующим взором закрытую комнату.
– Сегодняшний обход ничего нам не дал, – пробормотал Филипп. – Браконьеры к нам захаживать перестали, а зверя не прибавилось – плодится он неважно.
– Ты по зубрам всех не равняй, – сказала Изольда Матвеевна. – Два было, два осталось, ведь это самцы. Как этих зубров к нам занесло…
– Как занесло, так и унесло, – сказал Филипп.
– Чего?
– Эти зубры мне третий месяц не попадаются, – пояснил Филипп. – А тебе?
– Я убеждены, что они не околели, – сказала Изольда Матвеевна. – Тела у них крупные… мы бы наткнулись. Не могильщик же на санях их увез.
– Иван Иванович подбирает лишь человеческие, – сказал Филипп. – Мимо зубров он бы проехал, не притронувшись.
– А если человек мычит…
– Со мной она не мычит! – воскликнул Филипп. – Со мной она спит! Я использую ее, как женщину, в лучшем для нее смысле. Исключительно в нем. Уборкой и готовкой не угнетаю.
– Еду варю тебе я, – проворчала Изольда Матвеевна.
– Ты к тому, что и ты у нас женщина? – спросил Филипп.
– Ну, а кто же я?
– Женщина, – ответил Филипп. – Но лет тебе весьма много, и в таком возрасте женщина действительно… обязана. Без урона для ее сути. Когда сладкие годы позади. Когда прошли… и у мужчин проходят.
УГРЮМОЕ лицо старого вора «Косматого». Он и Евтеев в автобусе, водительское место в котором опустело – Дрынов исчез. Двери оставлены открытыми.
Не понимая происходящего, отвернувшийся от вора Александр Евтеев негромко прочищает горло и физически чувствует, что из-за нарушаемое им тишины задержавшийся на нем взгляд «Косматого» становится все агрессивнее.
Повернувшийся к вору Евтеев прикрыл правый глаз.
Михаил «Косматый» удивленно фыркнул.
– Он часто уходит, не предупредив? – спросил Евтеев.
– Здесь у нас остановка, – промолвил «Косматый».
– Мы остановились, – сказал Евтеев. – Если ключ в замке, я в состоянии повести.
– Не терпится – ногами иди. До амбара… изолятора временного содержания.
– Меня в него не за что, – сказал Евтеев. – Общественный порядок не нарушаю, без документов по снежному бездорожью не бродяжничаю…
– Ты взят под подозрение, – заявил «Косматый».
– За что? – поинтересовался Евтеев.
– А так. Падла падлу морочит. На заднем плане разума… расплываются пятна. Превращая кого-то в кого-то еще.
– С тем же лицом, но с другими мыслями и чувствами, – промолвил Евтеев. – Паспорт вам показать?
– Этим ты уравняешь меня с легавым, а мне такие дела не по нраву. Я говорил об изоляторе временного содержания, но есть и штрафные, где я сидел на диете, на воде и хлебе, и меня не распирало… не могу не вспомнить.
В салон автобуса вальяжно заходит облаченный в яркое пончо художник-композитор Юпов.
– Шофер Дрынов, вижу, отсутствует, – сказал он. – Вы его не видели?
– Слишком широко спрашиваешь, – сказал «Косматый». – И да, и нет – ответ такой. При всем понимании нашего положения.
– При полнейшем, – сказал Юпов.
– Вроде того, – сказал «Косматый». – Но понимания много не бывает, и когда твоя голова барахлит, твоя воля тем более не должна позволять тебе распускаться. Ничего особенного я, кажется, не сказал. Ничего ужасного не происходит.
– Господин «Косматый» застрял в зоне турбулентности, – обращаясь к Евтееву, промолвил Юпов.
– О зоне мне не надо! – воскликнул «Косматый». – Не развивай!
– Прервусь, – кивнул Юпов. – «Косматый»… это уважительная кликуха?
– Деловая, – самодовольно произнес «Косматый». – Сявок с ханыгами подобными не награждают.
– Если намек на меня, – сказал Юпов, – то я, как созидающая натура, как художник и композитор, отмахиваюсь от него рукавом моего элегантного халата. И какими он расшит символами? – спросил Юпов у Александра. – Не масонскими?
– Не осведомлен, – ответил Евтеев. – Я приехал сюда погостить.
– Погостить?! – поразился «Косматый».
– К нам, сюда? – спросил Юпов. – Ну и где же вы намерены… у кого?
– У одноклассника, – ответил Евтеев. – Исследователя Брагина. У него домик на озере.
ВВАЛИВШИЙСЯ с улицы Брагин тяжело расстегивает огромную дутую куртку.
Сняв, он остается в вязаной кофте, не скрывающей того, насколько же у него узкие плечи и впалая грудь.
К Брагину осторожно подходит Вероника Глазкова, относящаяся к нему с любовью, не утруждаясь заботами, как по ухожу за своей внешностью, так и по приданию уюта казенному, наскоро сколоченному жилью.
– Сильно продрог? – спросила она. – Чайник я поставила, но можно чего и покрепче.
– Хочешь, чтобы я спился? – пробурчал Брагин.
– На кой это мне?
– Без основания некрасиво, а тут оно, – сказал Брагин. – Мой милый – пьянь, и кто меня упрекнет, если я не свяжу с ним свою судьбу… ты раздумала за меня выходить.
– А ты разве делал мне предложение? – спросила Глазкова.
– Сделаю. И любой твой выбор мужественно приму. Пожелаешь уехать – обратно в город тебя отпущу. Надумаешь остаться – попрошу создать мне условия для дальнейшей работы. Ты в курсе, чем я занимаюсь.
– Наблюдаешь, – промолвила Глазкова.
– Ну, естественно… сейчас ты меня уроешь. Скажешь, что я наблюдаю за тем, чего пока ни разу не видел. Брожу по озеру, заглядываю под лед и нисколько не продвигаюсь. Но зависит же не только от меня! И от него тоже.
– Твое чудовище ты не пропустишь.
– Не чудовище, а организм… не имеющий названия, не отнесенный к какому-то определенному виду – поэтому я и здесь. По заданию Академии Наук! Мне рекомендовали держать рот на замке, но тебе ради пользы дела я скажу, что ты, Вероника, обязана меня не сбивать, а всемерно содействовать, поскольку моя работа ведется по патронажем органов… питающих к ней интерес. Ведающих государственной безопасностью.
– Их покровительство налицо, – проворчала Глазкова. – Мы буквально жируем.
– А чего тебе не достает? Дрова у нас дармовые, пропитания нам навезли на месяцы вперед, навезут и на годы! Ты встревожилась?
– С тобой я все вытерплю, – сказала Глазкова. – Если бы еще иногда… куда-то сходить…
– В кабак? – осведомился Брагин. – В тот салун, что неподалеку?
– Километрах в трех.
– Ты в нем уже была? – спросил Брагин.
– Никогда я в нем не была…
– И я не был! – отрезал Брагин. – У нас с тобой перспективный проект! Мы заняты. Развлечения не для нас.
АЛЕКСАНДР Евтеев приближается к двухэтажному, единственному видимому в округе зданию. Оно из красного кирпича, у входа в него стоят большие сани – Евтеев слышит гул отдаленного взрыва.
Следом за ним близкое ржание.
Из-за здания выглядывает лошадиная голова.
Наморщив лоб, Александр Евтеев заходит внутрь и оказывается в неприглядном питейном заведении с барной стойкой и помостом для стриптиза, протираемым мокрой тряпкой официанткой, посудомойкой и стриптизершей Варварой Волченковой, которая, взглянув на Евтеева, бросила тряпку и горделиво пошла по лестнице наверх.
Сидящие за столом трое мужчин на ее уход не отреагировали.
Поворачивая шеями, они безмолвно смотрят друг другу в глаза – ветхий могильщик Иван Иванович, импозантный владелец салуна Дмитрий Захоловский и широкоплечий представитель государства Чурин.
Находящегося в салуне уже около минуты Евтеева для них словно бы не существует.
– Взрыв у вас планировался? – осведомился Евтеев.
Никто не ответил.
– Вам позволено мне отвечать? – спросил Евтеев.
– Моя лошадь не пострадала? – переспросил Иван Иванович.
– Она уцелела, но вы мне не ответили. У вас здесь нередко взрывают?
– Сначала ты спрашивал не об этом, – промолвил Чурин. – Ты заикнулся о том, что нам позволено, и я тебе скажу, что мне позволено немало. Я представляю здесь государство.
– И на какой из ветвей вы сидите? – спросил Евтеев.
– Каких ветвей? – удивился Чурин. – Я, что, шимпанзе?
– Я о тех ветвях, которые законодательная, исполнительная и судебная, – сказал Евтеев. – Вы на какой?
– Ни на какой, – ответил Чурин. – Я все вместе. Я – ствол. Ветки обломать просто, а я стою, меня не сдвинешь… ты заметил, что мы молчали?
– Намеренно? – спросил Евтеев.
– Чтобы больше друг о друге узнать, – сказал Иван Иванович. – В болтовне-то о себе чего только ни наплетешь. Захвалишь, раздуешь угольки крутизны – при безмолвном глаза в глаза наврать тяжелее, вся душевная нагота высвечивается. К нам не подсядешь?
– Я думал, у вас наливают, – протянул Евтеев.
– Разрешение заведение имеет, – сказал Чурин. – Выплату налогов я контролирую.
В салун заходит Игорь Семенов – худощавый мужчина в надвинутой на лоб кепке. Посмотрев на Александра Евтеева, взгляд на нем он не задержал.
Евтеев поступил так же.
– А ну пошел прочь! – заорал владелец салуна Дмитрий Захоловский. – Двигай, двигай, исчезни отсюда! Скройся, я сказал!
Игорь Семенов уходит.
– Ваш клиент? – спросил Евтеев.
– В моем салуне я его не потерплю, – сказал Захоловский.
– Он падает и блюет? – поинтересовался Евтеев.
– Я подозреваю, что он торгует наркотиками, – сказал Захоловский. – Пытается быть скрытным, но у него не получается. Он вынуждает меня задумываться, кто же его сюда перевел. Мы вроде бы на отшибе, однако он откуда-то взялся… пятый день отирается. Да и ты неясно кто.
– Я к Брагину, – сказал Евтеев.
– К живущему на озере? – спросил Чурин. – А что у тебя с ним?
– Мы старые, еще школьные товарищи, и…
По лестнице спускается принимаемый здесь за сектанта Григорий Доминин.
У него длинные седеющие волосы, на нем белоснежная, не заправленная в брюки, водолазка; дойдя до середины лестницы, он остановился и окинул благосклонным взором расположившихся внизу.
– Подать вам поесть? – уважительно спросил Захоловский. – Но Варвара, наверное, у вас…
– Она в моей комнате, – сказал Доминин. – Ты на кого-то кричал?
– Я не нервничал, – пробормотал Захоловский. – Я на торговца…
– Чем торгуют? – спросил Доминин.
– Возможно, наркотой, – ответил Захоловский. – За руку я не ловил, но интуитивно предполагаю, что он по этой части. Продает, подсаживает…
– Детей? – спросил Доминин.
– Дети ко мне не ходят. Детей поблизости нет… ни одного моложе тридцати. Тут вымирающий район.
– Север, – усмехнулся Доминин. – Жизнь затихла, но она не прекратилась – она заморожена. В таком виде не сгниет. Когда будет нужно, оттает. Расцветет.
Усмехающийся Доминин направляется наверх и, миновав коридор, заходит в свою бедно обставленную комнату, где его поджидает Варвара Волченкова – при появлении Григория она почтительно встает со стула.
– Что хозяин сказал? – спросила Волченкова. – Меня не требует? И что за привычка – считать меня своей собственностью… разносящей тарелки, танцующей стриптиз, который наверняка не возбуждает, но это не моя забота: за разбитую тарелку с меня вычтут, а за то, что я никого не завела, хозяину с меня не удержать, я же раздеваюсь и двигаюсь – заводитесь, пожалуйства, вы мужчины, я женщина… не первый сорт, но и вы мужчины полудохлые, если не возбуждаетесь, когда перед вами женщина обнаженная. Взаимного притяжения между нами не чувствуется.
– Ты о себе и о тех? – осведомился Доминин.
– Может, и о тех… или о вас. Хозяину не нравится, что я у вас бываю. Громко не ругает – зудит… комнату вам сдал, а втихаря на вас наговаривает. Сектантом зовет.
– Вера мне не безразлична, – сказал Доминин. – Распять меня он не грозится?
– А вы досадили ему ровно настолько, чтобы вас извести?
– Оружия я не сложил. – Доминин улыбнулся. – Поиск надежных соратников успехом, я думаю, увенчается.