– Чтобы они могли привести дела в порядок и сделать перед смертью всё, что им хочется.
Мора повернулась и устремила на Блу понимающий взгляд. Вид у нее был впечатляющий, пусть даже она стояла на кухне босиком и в джинсах, с кружкой чая, от которого несло гнилью.
– Я не буду тебе мешать, Блу. Но учти, он не поверит, даже если ты его найдешь. И даже если он будет знать заранее, это, скорее всего, ему не поможет. Возможно, ты убережешь мальчика от какой-нибудь глупости. А возможно, просто испортишь ему последние месяцы жизни.
– Ты прямо как Полианна, – огрызнулась Блу.
Но она знала, что Мора права, хотя бы отчасти. Большинство из тех, кого Блу знала, полагали, что ее мать зарабатывает на жизнь салонными фокусами. И что в любом случае она могла сделать? Найти некоего ученика из Агленби, постучать в окно «Лексуса» и предупредить, чтобы он проверил тормоза и дату страховки?
– Я, скорее всего, не смогу воспрепятствовать вашей встрече, – продолжала Мора. – Если Нив права насчет того, почему ты его увидела. Ваша встреча предначертана судьбой.
– Судьбой, – повторила Блу, сердито глядя на мать. – Это слишком громкое слово, чтобы швыряться им перед завтраком.
– Все в этом доме позавтракали уже давным-давно, – сказала Мора.
Ступеньки заскрипели. Это возвращалась Нив.
– Кто-то ошибся номером, – бесстрастно сказала она. – У вас много таких?
– Наш телефон только одной цифрой отличается от телефона компании эскорт-услуг, – ответила Мора.
– А. Теперь понятно. Блу, – продолжила она, вновь усаживаясь за стол, – если хочешь, я попытаюсь понять, от чего он умрет.
Мора и Блу немедленно взглянули на нее.
– Да, – произнесла Блу.
Мора собиралась что-то сказать, но затем просто сжала губы.
Нив спросила:
– Есть виноградный сок?
Удивленная Блу подошла к холодильнику и вопросительно подняла кувшин.
– Виноградно-клюквенный сгодится?
– Вполне.
Мора, всё еще с непонятным выражением лица, полезла в шкаф и достала темно-синюю миску для салата. Она со стуком поставила ее перед Нив.
– Я не стану отвечать за то, что ты увидишь, – предупредила Мора.
Блу спросила:
– Что это значит?
Женщины промолчали.
Слегка улыбнувшись, Нив наполнила миску соком до краев. Мора выключила свет. По сравнению с сумерками на кухне мир за окном вдруг показался таким ярким. Цветущие деревья прижимались к окнам, зеленые листья распластывались по стеклу, и Блу вдруг с особой остротой ощутила, что окружена деревьями. Как будто она находилась посреди замершего леса.
– Если хочешь смотреть, пожалуйста, не шуми, – заметила Нив, ни на кого не глядя.
Блу подтянула стул и села. Мора облокотилась на стол и скрестила руки. Это было редкое зрелище: она явно расстроилась, но ничего не предпринимала.
Нив спросила:
– Напомни, как его звали?
– Он сказал – Ганси.
Блу почему-то было неловко произносить это имя. Сама мысль о том, что, возможно, его жизнь и смерть зависят от нее, как будто возложила на Блу ответственность за символическое присутствие Ганси в этой кухне.
– Вполне достаточно.
Нив наклонилась над миской, шевеля губами. В миске медленно двигалось ее темное отражение. Блу продолжала думать над словами Моры: «Я не стану отвечать за то, что ты увидишь».
То, что они с Нив увидели, показалось ей серьезнее, чем обычно. Не просто игра природы; скорее, религия.
Наконец Нив что-то забормотала. Хотя Блу ничего не поняла в этих невнятных звуках, на лице Моры мелькнуло выражение торжества.
– Так, – сказала Нив. – Кое-что есть.
Она произнесла это с ударением на последнем слове, и Блу поняла, что будет дальше.
– Что ты увидела? – спросила она. – Как он умер?
Нив не сводила глаз с Моры. Она одновременно и отвечала, и задавала вопрос.
– Я увидела его. А потом он исчез. Ушел в абсолютное ничто.
Мора всплеснула руками. Блу хорошо знала этот жест. Мать делала его, кладя конец спору, после того как ей удавалось произнести решающий аргумент. Но на сей раз решающий аргумент находился в миске с виноградно-клюквенным соком, и Блу понятия не имела, что это означало.
Нив сказала:
– Только что он был там, а потом вдруг пропал.
– В Генриетте такое бывает, – сказала Мора. – Здесь есть место… или места… которые я не вижу. А иногда… – она не смотрела на Блу, и та поняла, что мать очень старается не смотреть на нее, – а иногда вижу то, чего совсем не ожидала.
Блу припомнила бесчисленные случаи, когда Мора настаивала, что они должны остаться в Генриетте, пусть даже жизнь там становилась всё дороже и появлялись возможности переехать. Блу однажды обнаружила на мамином компе пачку писем; один из клиентов страстно умолял Мору взять с собой Блу и «всё остальное, без чего вы не можете жить» и перебраться к нему в Балтимор. В ответ Мора строго сообщила, что это невозможно по многим причинам, из которых главная – что она не желает покидать Генриетту, а наименьшая – что он, быть может, маньяк с топором. Клиент прислал в ответном письме всего лишь грустный смайлик. Блу потом долго гадала, что с ним сталось.
– Я хочу знать, что ты видела, – сказала Блу. – Что значит «ничто»?
Нив ответила:
– Я следовала за юношей, которого мы видели вчера ночью, к его смерти. Я почувствовала, что по времени она близка… но затем он исчез, скрылся в каком-то месте, которое я не смогла разглядеть. Не знаю, как объяснить. Мне показалось, что это я сама.
– Нет, – возразила Мора и пояснила, увидев любопытство на лице Блу: – Бывает, на экране телевизора нет картинки, но ты понимаешь, что он включен. Вот на что это похоже. Впрочем, раньше я никогда не видела, чтобы человек туда уходил…
– Ну а он ушел. – Нив оттолкнула миску от себя. – Ты сказала, что это не всё. Что еще оно мне покажет?
Мора ответила:
– Каналы, которые не входят в основной пакет.
Нив стукнула своими красивыми пальцами по столу – один раз – и сказала:
– Раньше ты мне об этом не говорила.
– Мне казалось, что это не относится к делу, – произнесла Мора.
– Место, где могут исчезать молодые люди, к делу вполне относится. И умения твоей дочери – тоже. – Нив устремила свой вечный взгляд на Мору.
Та оттолкнулась от стола и подошла к окну.
– Мне надо на работу, – наконец сказала Блу, поняв, что разговор окончен.
Отражение листьев за окном медленно затрепетало в миске, по-прежнему напоминая лес, хотя и смутно.
– Ты пойдешь в этом? – поинтересовалась Мора.
Блу посмотрела на себя. На ней было надето несколько тонких рубашек, в том числе та, которую она видоизменила, изрезав почти в лоскуты.
– А в чем проблема?
Мора пожала плечами.
– Ни в чем. Я всегда мечтала об оригинальной дочери. Просто до сих пор не вполне понимала, в какой мере сбылись мои злобные замыслы. Ты сегодня допоздна?
– До семи. Ну или чуть подольше. У Сиалины смена до полвосьмого, но она всю неделю твердила, что брат купил ей билеты на «Вечер», и если кто-нибудь подменит ее на последние полчаса…
– Ты не смогла отказать. Что такое «Вечер»? Тот фильм, где девушек убивают топорами?
– Именно.
Блу доела йогурт и мельком взглянула на Нив, которая по-прежнему, нахмурившись, смотрела на миску с соком, стоявшую за пределами досягаемости.
– Ладно, я пошла.
Она отодвинула стул. Мора молчала, и это тяжелое молчание было красноречивей всяких слов. Блу не спеша отнесла баночку из-под йогурта в мусорное ведро, бросила ложку в раковину и развернулась, чтобы пойти наверх и обуться.
– Блу, – наконец сказала Мора. – Тебя ведь не надо предупреждать, чтобы ты никого не целовала, правда?
4
Адам Пэрриш был другом Ганси вот уже полтора года – и знал, что эта дружба накладывает определенные обязательства. А именно, ему приходилось верить в сверхъестественное, терпеть сложные отношения Ганси с деньгами и сосуществовать с остальными его друзьями. Первые два пункта представляли проблему, только если что-то случалось за пределами Агленби, а последний – если речь шла о Ронане Линче.
Ганси когда-то сказал Адаму, что большинство людей просто не умеют обращаться с Ронаном. Иными словами, он боялся, что в один прекрасный день кто-нибудь упадет на Ронана и поранится.
Иногда Адам гадал, был ли Ронан таким до того, как у него умер отец, но в те времена с ним был знаком только Ганси. Точнее, Ганси и Диклан, но последний, казалось, теперь тоже был не в состоянии справиться с братом – вот почему он постарался запланировать свой визит на такое время, когда Ронан отсутствовал.
Адам ждал на площадке второго этажа, вместе с Дикланом и его девушкой. Девушка, окутанная шуршащим белым шелком, выглядела точь-в-точь как Брианна, или Кейли, ну или как там звали последнюю пассию Линча-старшего. Они все были блондинками, с волосами до плеч, с бровями в тон черным кожаным ботинкам Диклана. Сам Диклан – в строгом костюме, согласно правилам для учеников выпускного класса, избравших политическую карьеру, – выглядел лет на тридцать.
Адам задумался, будет ли он сам выглядеть в костюме так же официально или возраст подведет его и сделает смешным.
– Спасибо, что встретил нас, – сказал Диклан.
– Не за что, – ответил Адам.
В самом деле, причина, по которой он согласился прогуляться с Дикланом и Девушкой от самого Агленби, не имела ничего общего с добротой и была связана исключительно с интуицией, которая не давала Адаму покоя. В последнее время ему казалось, что кто-то… наблюдает за их поисками силовой линии.
Он сам не знал, как облечь это ощущение в конкретные слова. Чей-то взгляд, перехваченный краем глаза, тихие шаги на лестнице, которые не принадлежали никому из ребят, слова библиотекаря, заметившего, что кто-то спросил книгу по эзотерике сразу после того, как Ганси и Адам ее вернули. Впрочем, он не хотел беспокоить Ганси, пока окончательно не убедится. У того и так хватало проблем.
Адам даже не задумывался, шпионит за ними Диклан или нет. Он и так знал, что, конечно, шпионит. Однако он не сомневался, что это связано с Ронаном, а не с силовой линией. И все-таки не помешало бы понаблюдать.
Прямо сейчас Девушка украдкой поглядывала по сторонам (что именно поэтому было трудно не заметить). Дом по адресу «Монмут, 1136» представлял собой ненасытного вида кирпичное строение, разоренное, с черными провалами окон, которое возвышалось над заросшей парковкой, занимавшей почти целый квартал. Об изначальном предназначении этого здания свидетельствовала надпись на восточной стене: «Монмутская фабрика». Однако, как Ганси и Адам ни старались, им не удалось выяснить, что именно здесь производили. Что-то, для чего были нужны восьмиметровые потолки и просторные помещения; что-то, от чего остались влажные потеки на полу и дыры в кирпичных стенах. Что-то, в чем мир больше не нуждался.
Шагая по лестнице на второй этаж, Диклан шепотом излагал всё это Девушке, а она нервно хихикала, как будто с ней делились секретом. Адам заметил, как губы Диклана во время разговора легонько коснулись уха Девушки; он отвернулся в ту самую секунду, когда Диклан взглянул на него.
Адам очень хорошо умел наблюдать, оставаясь незамеченным. Только Ганси мог его застукать.
Девушка указала на треснутое окно, выходившее на парковку. Диклан проследил ее взгляд и увидел черные, агрессивные линии, которые оставили там колеса машин Ганси и Ронана. Лицо у него помрачнело; даже если бы это всё натворил один Ганси, Диклан предположил бы, что это был Ронан.
Адам уже стучал – но он постучал еще раз, условленным образом, один долгий, два коротких.
– Там не прибрано, – извиняющимся тоном произнес он.
Это было сказано скорее ради Девушки, чем ради Диклана, который прекрасно знал, в каком состоянии квартира. Диклан отчего-то считал бардак привлекательным для посторонних; он производил какие-то расчеты. Его интересовала невинность Эшли, и каждый сегодняшний шаг был спланирован именно с этой целью, даже короткая остановка на Монмутской фабрике.
Никто не ответил.
– Может, я позвоню? – спросил Диклан.
Адам подергал ручку (заперто), а потом уперся в нее коленом и немного приподнял дверь. Она распахнулась. Девушка издала одобрительный звук, однако успех этого предприятия зависел скорее от ржавых петель, чем от силы мышц.
Они вошли в помещение, и Девушка запрокинула голову. Над ними уходил ввысь потолок, который поддерживали железные балки. Апартаменты Ганси представляли собой лабораторию мечтателя. Перед ними простирался весь второй этаж, площадью в несколько тысяч футов. Две стены состояли сплошь из старых окон – десятки крошечных кривых стекол и всего несколько нормальных – а другие две были увешаны картами. Горы Вирджинии, Уэльса, европейских стран… Их испещряли проведенные фломастером дугообразные линии. В небо на западе был устремлен телескоп. У его подножия грудами лежали странные электронные приборы, предназначенные для измерения магнитной активности.
И всюду, всюду лежали книги. Не аккуратные стопки интеллектуала, долженствующие впечатлить гостей, а неуклюжие груды сумасшедшего ученого. Книги на иностранных языках. Словари тех языков, на которых были написаны эти книги. А еще подшивки спортивных журналов с супермоделями в купальниках.
У Адама возникло знакомое ощущение. Не ревность. Желание. Однажды у него тоже будет достаточно денег, чтобы приобрести такой дом. Дом, который снаружи выглядел бы точно так же, как Адам внутри.
Тихий голос в душе поинтересовался, приобретет ли Адам хоть когда-нибудь внутреннее достоинство или с этим нужно родиться. Ганси был таким, потому что с самого детства жил в роскоши – как виртуоз, которого сажают за рояль, едва он научится сидеть.
Адам, парвеню и самозванец, до сих пор боролся со своим неуклюжим местным акцентом и хранил мелочь в коробке из-под хлопьев под кроватью.
Стоя рядом с Дикланом, Девушка прижала руки к груди, в бессознательной реакции на мужскую наготу. В данном случае обнаженной была вещь, а не человек – кровать Ганси. Ничего, кроме кое-как застеленных двух матрасов на голой металлической раме, откровенно стоящей посреди комнаты. Полное отсутствие приватности придавало этому зрелищу нечто глубоко интимное.
Сам Ганси сидел за старым столом, повернувшись к ним спиной. Он смотрел в окно, выходившее на восток, и постукивал ручкой. Перед ним лежала открытой толстая тетрадь. Страницы были оклеены вырезками из книг и густо испещрены записями.
Адама, как это иногда случалось, потряс вневременной облик Ганси: старик в теле юноши или юноша с умом старика.
– Это мы, – сказал Адам.
Ганси не ответил, и Адам первым подошел к другу, который как будто ничего вокруг не замечал. Девушка издала несколько междометий, которые все начинались с «о». С помощью коробок из-под хлопьев, пластмассовых контейнеров и краски Ганси возвел в центре комнаты точную копию Генриетты, по колено высотой, поэтому гости были вынуждены пройти по Главной улице, чтобы добраться до стола. Адам знал правду: эти здания были симптомом бессонницы. Во время очередной бессонной ночи появлялась новая стена.
Адам остановился перед Ганси. Вокруг сильно пахло мятой: тот рассеянно жевал листок. Адам постучал по наушнику в правом ухе Ганси. Друг испуганно вздрогнул и вскочил.
– О… привет.
Как всегда, у него был вид героя всех американских войн – растрепанные каштановые волосы, прищуренные от летнего солнца ореховые глаза, прямой нос, любезно дарованный ему древними англосаксонскими предками. Буквально всё в Ганси говорило о доблести, власти и крепком рукопожатии.
Девушка уставилась на него.
Адам хорошо помнил, что при первой встрече Ганси показался ему устрашающим. Как будто их было двое – первый обитал внутри постоянно, а второй надевался сверху поутру, когда Ганси клал бумажник в задний карман брюк. Первый был беспокойным и страстным и не обладал никаким характерным выговором, а второй буквально источал скрытую силу и разговаривал с гладким, красивым акцентом, присущим выходцам из аристократических семей Вирджинии. Для Адама было загадкой, отчего две эти версии не совмещались.