Среди разнообразных материалов, собранных в фонде 558, центральное место занимают воспоминания о Сталине. В фонде аккумулировались копии мемуаров большевиков; рассказы о Сталине, собранные и записанные усилиями истпартов; непосредственно присланные в ЦПА ИМЭЛ воспоминания о тех или иных, часто мимолетных, встречах со Сталиным. Копийные материалы поступали из Тифлиса и Баку, Ленинграда, Вологды, Курейки и др. Воспоминания, написанные на грузинском и азербайджанском языках, тогда же были переведены на русский. Как и в отношении изданной в закавказских республиках литературы, принцип отбора текстов, копии которых присылали в Москву, а затем еще одного отбора, так как на русский переведено было не все, заслуживал бы отдельного исследования. Как бы то ни было, наличное в фонде 558 собрание представляет собой солидную источниковую базу, в определенной степени снимающую необходимость обращаться к местным архивам.
Сотрудники истпартов осуществили в свое время впечатляющих масштабов деятельность по сбору воспоминаний о Сталине. Жители города Гори, приятели детства, соученики по горийскому училищу и тифлисской семинарии; тифлисские, бакинские, батумские участники революционного движения, рабочие, слушавшие пропагандиста Сосо в социал-демократических кружках, видевшие его на митингах, в редакциях большевистских газет, сидевшие с ним в тюрьмах; товарищи по ссылкам, квартирохозяева и их соседи; чуть ли не все обитатели станка[69] Курейка – число оставивших рассказы о молодом Сталине поистине огромно. При сопоставлении всех этих свидетельств между собой и с другими источниками удается установить, чем он занимался, где был в то или иное время, каким видели его товарищи по подполью. Но помогает ли это узнать его как человека? Не очень. Все рассказчики как бы находятся поодаль, никто не может сказать, что был близким другом и конфидентом Сосо-Кобы. Судя по всему, он ни перед кем не раскрывался, никого не подпускал близко. Ни одна из любивших его женщин не обмолвилась о нем ни словом. Примечательно также, что никто из видных партийных деятелей, соратников Сталина сначала по подполью, а затем во власти не откликнулся на призывы Истпарта и не оставил о нем воспоминаний[70].
На всех воспоминаниях о Сталине лежит нестираемый отпечаток культа его личности. Первая волна их массового появления относится к концу 1920-х гг., когда культ складывался и формировался. Как известно, в процессе прославления вождя большую роль сыграли его официальные юбилеи, первый из которых – 50-летие Сталина – был отпразднован в декабре 1929 г. Сложно сказать, существовала ли прямая причинно-следственная связь между писанием воспоминаний и подготовкой к юбилею, непосредственный заказ, или то и другое было проявлением одного процесса становления диктатуры и культа Сталина, но, так или иначе, юбилей должен был стимулировать мемуаристов.
Если в Баку в 1923-24 гг. при издании юбилейных сборников к 25-летию партийной организации о Сталине демонстративно умолчали, то через несколько лет те же самые бакинские партийцы принялись наперебой вспоминать о его выдающейся и руководящей роли в революционном движении. В 1930-е гг. культ нарастал, однако на фоне разгула прославления Сталина процесс создания воспоминаний о нем развивался отнюдь не столь же поступательно: в начале 1930-х гг. заметен спад и новое оживление к концу десятилетия, видимо, связанное с подготовкой к следующему юбилею Сталина в декабре 1939 г. Впрочем, говоря о динамике написания воспоминаний, нужно учитывать еще более или менее случайные локальные обстоятельства. Например, большой массив рассказов жителей Курейки был записан директором местного музея Сталина в начале 1940-х гг., и обусловлено это было, очевидно, его личной активностью.
Таким образом, во время относительной свободы описания недавней партийной истории в 1920-е гг. о Сталине не писали по причине отсутствия широкого интереса к его персоне, а если и писали, то это были скорее вбросы компрометирующих сведений на фоне борьбы за власть. В период культа личности писать было можно лишь в рамках, заданных официальной пропагандой: восторженно, с преувеличением его значения и заслуг, приписывая ему чуть ли не с пеленок руководящую роль в закавказском революционном движении.
Не только политические мотивы побуждали людей писать воспоминания о Сталине. Многих побуждали к тому запросы истпартов, обществ старых большевиков, местных музеев или пионерских организаций. Простые рабочие или обыватели простодушно радовались возможности похвастаться знакомством с великим человеком. Видимо, именно это чувство заставляло их иногда пускаться в безудержное фантазирование («У мне был 16-17 лет когда я видел тав. Сталина 1906 году и 1907 году. Т. Сталин бил дилинным, черными полто, цилиндир на голове, дростик на рука, курчави голови волосами»[71]). Некоторые рассчитывали на вполне практические выгоды, приписав себе не только знакомство с Кобой, но и помощь ему. Причем зачастую эти люди совсем не имели в виду, что их претензии будут доведены до самого Сталина; напротив, они скорее всего рассчитывали произвести впечатление на более близком, низовом уровне и могли надеяться, что Сталин об их фантазиях и не узнает никогда.
Два товарища детских игр и соученика Сосо Джугашвили по Горийскому духовному училищу, П. Капанадзе и Г. Елисабедашвили, написали каждый по несколько вариантов воспоминаний, часть этих текстов была опубликована. Причем в печать попали, надо заметить, наиболее сдержанные из них[72] . П. Капанадзе написал целую книгу о детстве вождя[73], не раз вводившую в заблуждение сталинских биографов[74]. Между тем это никакие не воспоминания, а типичная советская пропагандистская детская агиография, рисующая образ маленького Иосифа Джугашвили как идеального ребенка, обладающего, по меркам литературного стиля тех лет, образцовым характером – волевой, бодрый, всегда веселый, настойчивый и бесстрашный, вступается за обиженных и с ранних лет задумывается о социальной несправедливости. Зачастую фантазийные псевдовоспоминания о Сталине очевидно переходят в жанр своеобразного фольклора[75]. Определенной, твердой границы между собственно воспоминаниями и их ложной имитацией нет, зачастую то и другое перемешано в одном и том же тексте.
Проблема псевдомемуаров в последние годы осложнилась появлением на книжном рынке чисто коммерческих фальшивок, к числу которых следует отнести так называемые воспоминания Камо[76]. Камо, это известно, действительно писал воспоминания, но по непривычности к писанию продвигался с трудом и не закончил их. Большие фрагменты его текста были опубликованы в 1934 г. в книге В. Бибинейшвили о Камо[77]Сравнив их с появившейся недавно книгой, нетрудно убедиться, что это весьма далекие друг от друга тексты, написанные в абсолютно разной стилистической манере. Публикаторы недавней книги утверждают, что рукопись была передана самим Камо И. Г. Капанадзе и происходит из семейного архива последнего. Не вдаваясь в вопрос, были ли мемуары переделаны Капанадзе или же являются плодом современного творчества, ограничимся замечанием, что по целому ряду заметных специалисту признаков стилистического и фактографического характера они не могут быть включены в число достоверных источников о жизни И. Джугашвили.
Мемуары профессиональных большевиков, видных партийцев отличаются тем, что эти авторы лгали со вполне рациональными, легко прочитываемыми целями: подтвердить официальную версию событий своими как бы свидетельствами очевидцев. Так поступал С.Я. Аллилуев, в поздние годы имевший огромный авторитет среди старых большевиков. Он был давним знакомым Сталина по подполью, «Иосиф» был другом семьи Аллилуевых, с которой породнился. В фондах РГАСПИ имеется изрядное количество различных редакций воспоминаний Сергея Яковлевича, как в фонде Сталина, так и в личном фонде самого С. Я. Аллилуева[78]. По сравнению с печатной версией его мемуаров архивные представляют собой отнюдь не более полную и честную книгу, из которой партийная цензура выбросила какие-то важные, острые места, а многословные повторы одного и того же, с разрастающимися все пространнее славословиями и рассуждениями о Сталине как вернейшем соратнике Ленина. Приходится признать, что издательская редактура книги Аллилуева просто сделала ее более пригодной для чтения.
Пример воспоминаний С.Я. Аллилуева показывает, что наличие помимо напечатанной еще и неизданной версии большевистских мемуаров отнюдь не всегда означает, что в последней найдется некая нелицеприятная правда. Напротив, в ряде случаев именно печатная версия похожа на сколько-нибудь реалистичные воспоминания, а в отвергнутых рукописях наблюдается все более пышный расцвет авторской фантазии. Но случалось и наоборот, например многократно перерабатывавший рукопись своей мемуарной книги большевик Б. Иванов, встречавшийся со Сталиным в Туруханске, после его смерти внес в новую редакцию текста ценные подробности о конфликтах между туруханскими ссыльными (см. гл. 24).
Специфической источниковедческой проблемой воспоминаний о Сталине является обратное влияние на мемуаристов советской пропаганды и созданного ею образа «отца народов». Исследователь обречен блуждать будто в зеркальном лабиринте, где зрелый Сталин не то напоминает молодого Кобу, не то подменяет его своими поздними парадными, льстивыми портретами, да еще и изготовленными с учетом меняющейся моды на идеальный образ вождя[79]. К тому же в дело вмешивается кино: в сознании мемуариста давний облик Иосифа Джугашвили мог заместиться кинематографическим образом Сталина.
Авторы воспоминаний придерживались различных повествовательных стратегий. Иногда заметно, как мемуарист в пределах возможного старался не грешить против правды, прикрываясь вместе с тем славословиями Сталину и не очень заботясь о том, что они входят в ощутимое противоречие со скромным содержанием его рассказа. Иногда в таких рассказах переход от реалистичного повествования к повторению формальных, ритуальных фраз о руководящей роли Сталина в революционном движении бросается в глаза и позволяет легко отделить истину от ее обрамления. В иных случаях реальные воспоминания оказываются сильно деформированными стремлением изобразить «правильного» вождя, автор погружается в обычную демагогию восхвалений, в предельном случае в таких текстах элемента собственно воспоминаний не остается вовсе, они полностью вытесняются набором пропагандистских общих мест.
Собранные истпартами рассказы о Сталине имеют также и локальную специфику. Воспоминания, записанные в Тифлисе и Баку, по стилю, тональности заметно отличаются от присланных из Вологды, Курейки или Ачинска. Те, кто знал Сталина в Закавказье, были преимущественно товарищами по подполью; жители Вологды и Сибири – простые обыватели, описывающие живущего с ними рядом ссыльного. Первые лучше знали его качества партийного работника, конспиратора и т.д., вторые наблюдали его повседневные бытовые привычки. Кавказские мемуаристы в большей мере сталкивались с необходимостью подстраиваться под официальную версию истории РСДРП. Важно еще иметь в виду, что Кобу в тех местах хорошо знали с самого детства. Там он, хоть и нелегал, был на виду, за ним следовал шлейф слухов. Сколько бы он ни менял имен, паспортов, конспиративных квартир, он оставался самим собой, Сосо и Кобой. Напротив, для тех, кто встречался с ним в ссылке, он был каким-то грузином с труднопроизносимой фамилией, одним из множества ссыльных кавказцев. Изрядное число авторов воспоминаний простодушно признавались, что вплоть до середины, а то и конца 1920-х гг. они не отождествляли когда-то квартировавшего по соседству, а то и в их собственном доме Осипа с товарищем Сталиным.
Западные биографы Сталина, опиравшиеся на эмигрантскую традицию, полагали, что враги должны были судить и рассказывать о нем более правдиво, нежели друзья и адепты, находившиеся под диктатом советской цензуры. Однако именно в мемуарах меньшевиков находятся не только не поддающиеся проверке и неправдоподобно преувеличенные сплетни, но и легко выявляемая прямая клевета. Не забудем и о политической ангажированности авторов, и о том, что для них, проигравших свое дело грузинских меньшевиков, страницы мемуаров стали способом продолжить задним числом свою войну и даже в буквальном смысле переписать неудачные эпизоды. Достаточно сдержанные на общем фоне воспоминания Ноя Жордании[80] при сопоставлении с другими документами обнаруживают, что мемуарист искажал события в своих интересах. Например, он довольно решительно меняет в свою пользу результаты голосований по ряду вопросов на V съезде РСДРП, объявляя большевиков проигравшими, тогда как по протоколам съезда видно обратное. Мемуары Иосифа Иремашвили, на которые особенно часто ссылались зарубежные авторы, менее прочих заслуживают доверия. Иремашвили, бывший друг детства и соученик Иосифа Джугашвили, стал меньшевиком, в революционные годы вошел в состав меньшевистского правительства Грузии и был выслан из СССР в 1922 г. Книгу «Сталин и трагедия Грузии» он издал в 1932 г. на немецком языке[81] в Берлине, где провел оставшуюся жизнь и умер в 1944 г. Л. Д. Троцкий замечал, что по взглядам Иремашвили стал «чем-то вроде национал-социалиста»[82], хотя и счел текст Иремашвили не лишенным «бесспорной внутренней убедительности». Однако книга Иремашвили суть не более чем политический памфлет, пристрастный и далекий от правдивости. Иремашвили выступал как ярый грузинский националист, путавшийся во взаимоисключающих демагогических заявлениях о своей приверженности демократическим и социалистическим ценностям. Рассказы его на поверку оказываются фантазиями и даже клеветой. Забавно, что сделанный Иремашвили очерк детства Сосо Джугашвили удивительным образом напоминает аналогичный опус П. Капанадзе. Хотя один автор выступал как апологет, другой – как разоблачитель Сталина, у обоих он совершенно одинаково описан как чудо-ребенок, превосходящий сверстников. Только у Капанадзе он лучший пловец, а у Иремашвили превосходит всех в грузинской борьбе и лазанию по скалам. Образ бывшего друга вышел у Иремашвили настолько карикатурным (чего стоит, например, заявление, что Ленин не раз покорялся Сталину, потому что боялся его больше, чем любил)[83], что трудно понять, как этот текст мог пользоваться доверием исследователей.
Грузинские меньшевики, злейшие враги Кобы, так же не были способны дать более или менее объективный его портрет, как и соратники. Политическая конъюнктура действовала повсюду, только по одну сторону железного занавеса имелся спрос на восхваления Сталина, по другую – не менее стабильный спрос на его разоблачения.
При отборе документов, публикуемых в данной книге, мы никоим образом не ставили задачу создать полный свод источников о Сталине до 1917 г., что в силу их количества вряд ли осуществимо. Были отобраны наиболее информативные документы и их фрагменты (во многих случаях Сталину посвящены лишь несколько абзацев, а то и фраз в объемном документе), многие использованы только при написании авторского текста и не включены в документальную подборку. По мере необходимости в тексте обсуждаются причины, по которым те или иные документальные свидетельства представляются достойными доверия или сомнительными, однако, поскольку в сущности такими оговорками можно было бы сопровождать абсолютно все выбранные источники, мы ограничились только действительно важными комментариями. В остальном в книгу включены материалы, которые составитель счел достойными внимания, априорно же недостоверные оставлены за кадром. Вдаваться в каждом случае в пояснения причин, по которым мы не доверяем тому или иному документу, совершенно невозможно. Также невозможно и пускаться в аргументированную критику всех сопряженных с молодостью Сталина фантастических версий, гуляющих в популярной литературе. Мы остановились лишь на наиболее существенных и отразившихся в литературе академической.