Дальнейшее Митя помнил довольно смутно, в тот момент все его чувства словно выключили. Он будто окаменел или заледенел внутренне, потому, наверное, и смог тогда собраться и вынести все это на своих плечах – отец слег с сердечным приступом, маменька с близнецами были в отъезде и едва успели к похоронам, а Василий запил. Он даже на похоронах Романа был сильно нетрезв. Правда, в тот вечер и Митя позволил себе нализаться «до положения риз», но это было потом, а до самого момента отпевания он стойко держался – отдавал распоряжения, ездил к батюшке, искал свидетелей, чтобы доказать, что Роман не наложил на себя руки, писал прошение, уговаривал, упрашивал, давал взятки, распоряжался в доме – устраивал поминальный стол и все остальное. Старый князь по-соседски принял участие и очень помог тогда, а потом Митя с головой окунулся в учебу. Он даже брата не проводил и не попрощался с ним, не приняв отъезд Василия, считая это трусостью и бегством.
И писем Дмитрий Сергеевич брату не писал, и когда маменька заводила разговор о старшем сыне, делал вид, что его это совершенно не интересует. Прошел год, боль слегка притупилась, а сегодня, увидев Василия Сергеевича в бальной зале Беклемишевых, Митя понял, как ему не хватало старшего брата, и до чего он по нему соскучился. Вот только Лику он ему уступать никак не хотел, а потому, вернувшись с прогулки, переоделся и прошел в отцовский кабинет, наказав Тихону, как только Сергей Романович проснется, просить его прийти для разговора.
– Не спится, Митя? – граф не заставил себя ждать.
– Хотел поговорить с вами, отец, – юнкер вскочил со стула, на котором сидел, и одернул мундир.
– Слушаю, – граф опустился в кресло, жестом предложив сыну присесть напротив.
– Не знаю, право, может оно и неуместно, – вся решимость Мити вдруг куда-то испарилась, – только… – молодой граф налил в стакан воды и жадно выпил ее большими глотками, не заботясь о том, что струйки текут по подбородку за ворот мундира. – Отец, я хотел, – Митя резко поставил стакан на столик и расстегнул верхнюю пуговицу, словно ему не хватало воздуху. – Я хотел сегодня же просить князя Дмитрия Сергеевича… – он вздохнул и замолчал, увидев поднятую руку отца.
– Не отдаст князь Беклемишев за тебя Гликерию Александровну. Помяни мое слово, не отдаст. Но коль скоро ты решил, я возражать не стану. Знаю Лику с детства и люблю ее, и лучшей жены тебе не желаю, да вот только у князя другие планы. Дай Бог, чтобы я ошибался, – вздохнул граф, видя, как переменился в лице его младший сын, – дай Бог.
Увы, предположениям Сергея Романовича суждено было сбыться.
Князь Беклемишев радушно принял Митю, но едва тот начал излагать свою просьбу, резко остановил его, отрицательно покачав головой.
– Вы еще слишком юны, молодой человек, слишком юны и неопытны. Курс сперва надобно закончить, да не только в училище, но и в Академии, а потом и о женитьбе думать. Куда вы намерены привести молодую жену, на что содержать ее? Это еще хорошо, коль в Академию поступите, а не выдержите испытаний – в гарнизон? И жену молодую, с собой в гарнизон, где вы – младший офицер. Куда как замечательная перспектива! – князь говорил резко, с упреком глядя на Митю, словно тот обманул его ожидания и повел себя неправильно.
– Я не… – начал юнкер, но был остановлен поднятой рукой князя. «Как они с отцом похожи», – промелькнула невольная мысль.
– Аyez honte, jeune homme (стыдитесь, молодой человек (фр.) – старый князь укоризненно покачал головой, – стыдитесь. Еt comment osez-vous m’adresser une demande pareille? (да как вы вообще осмелились прийти ко мне с этакой просьбой (фр.)) Что граф подумает? – Беклемишев отошел к столику, налил себе немного коньяку в лафитник и выпил. – Вы отца-то спросить изволили, молодой человек?
– Папенька не возражал, – Митя поднял голову, слегка пошевелив шеей, словно ему снова нечем было дышать, и он хотел ослабить застежку ворота. Почему он назвал отца папенькой, так по-детски, как уже давно сам к нему не обращался, молодой граф сказать не мог, но это слово вызвало неожиданный смех князя.
– Папенька, – раскатисто рассмеялся Беклемишев, – вы посмотрите на него – папенька! Ступайте домой, молодой человек, желаю вам с отличием окончить курс, а разговора этого прошу впредь не поднимать и Гликерии Александровне никаких авансов не делать, и писать ей я вам категорически не советую. Au revoir, – князь позвонил в колокольчик и кивнул появившемуся на пороге лакею, – проводи господина юнкера и до моего особого разрешения вход в этот дом ему заказан. Ступайте, Дмитрий Сергеевич, с Богом.
Развернувшись через левое плечо, Митя щелкнул каблуками и вышел в открытую слугой дверь. Он делал все машинально, по инерции – спустился с крыльца, дошел до дома и, только оказавшись в своей комнате, распечатал непослушными пальцами пачку папирос и закурил, тут же натужно закашлявшись. Потушив папиросу, упал на кровать и так и лежал, глядя в потолок, ничего не замечая вокруг и ни на кого не обращая внимания…
Проводив взглядом уходившего Митю, Дмитрий Сергеевич Беклемишев вздохнул, налил себе еще коньяку и, тяжело опустившись в кресло, раскурил сигару. «Мальчишка, как есть мальчишка, – бились в голове гневные мысли, – да как он посмел! Юнкер-недоучка! Сосунок!», – старый князь был очень сердит. И не то чтобы он не любил молодого графа. Скорее наоборот, Дмитрий Сергеевич считал именно своего тезку наиболее prometteur (подающий надежды (фр.)), справным из всего младшего поколения Чернышевых. Мальчик имел все шансы далеко пойти, но сейчас он не представлял собой ровным счетом ничего и не мог предложить будущей жене ни положения в обществе, ни денег. «Молод, горяч, горд», – князь сам был таким, когда увез свою дорогую Dolly, попросту выкрав ее из отчего дома. И увез не куда-нибудь, а в Варшаву, к месту своей службы. Обвенчавшись с разрешения Великого князя Константина Николаевича,10 который был на свадьбе посаженным отцом, князь Беклемишев надеялся на долгую и счастливую жизнь с молодой женой и скорое примирение с ее родственниками. Только события, развернувшиеся в Варшаве в 1862 году,11 о которых князь не любил вспоминать, стоили ему самому преждевременных седин, а его дорогой Дашеньке потери первенца и тяжелой нервной болезни. «Конечно, сейчас такого не случится, да и Лика…», – подумал Дмитрий Сергеевич, но услужливое воображение тут же нарисовало ему картинку минувшего вечера, когда молодые люди так слаженно пели дуэтом. «И ведь сама его позвала! "Дмитрий Сергеевич, я сегодня не в голосе", так что, поди, и она к нему неравнодушна. Нет. Не бывать тому. Разлучить, разлучить как можно быстрее – с глаз долой, из сердца вон. А там в Петербург поедет, среди знати настоящей повращается, глядишь, и вовсе об нем думать забудет. Ну, а коли нет, да и юнец себя к тому времени проявит…», – Беклемишев залпом выпил коньяк и налил еще. – «Эх, молодо-зелено!» – в старом князе словно боролись два человека: один, который благоволил к юнкеру, потому что «сам такой был когда-то» и другой, с высоты нынешнего возраста и опыта оберегавший внучку от сильных потрясений, которые достались на долю ее бабушки, его chère Dolly, и Дмитрий Сергеевич никак не мог решить – что предпочесть. На данный момент все было ясно – увезти Лику в имение, немедля, не дожидаясь Троицы, увезти в Аристово, подальше от этого юнца и всех Чернышевых (поведение Василия Сергеевича не осталось незамеченным), а вот дальше что делать? Сложный выбор князю не давался, потому решил он по старинке, что будет день, будет и пища, с тем и вышел из кабинета, кликнув Петьку, чтобы убрал там все незамедлительно и проветрил. Княгиня не любила запаху табака.
Далее надобно было собираться. Тревожить Дарьюшку, как любил князь называть про себя жену, он не стал, а позвав дворецкого, приказал укладывать вещи, накрывать завтрак и сообщить барышням, чтобы собирались немедленно – выехать надобно еще засветло.
Глава 6
– Что, братец, худо тебе? – в комнате Мити неожиданно возник старший брат. Ворот рубахи расстегнут, на ногах туфли домашние с загнутыми носами, в руке – стакан какой-то мутной жидкости, судя по запаху – рассолу. – На вот, опохмелись, легче будет. – Василий подошел к лежащему на кровати Мите и, наклонившись ниже и чуть расплескав содержимое стакана, втянул носом воздух. – Эээ, да ты не пьян, Дмитрий Сергеич, а что тогда Семен стенает, что барчуку плохо?
– Плохо. Хуже, наверное, и быть не может, Вася, да только выпивка твоя мне не поможет, – Митя сел на кровати, свесив ноги на пол. – Раствори окно, душно, и перегаром от тебя, хоть закусывай. – Ему вдруг стало так легко со старшим братом, как раньше, в той еще жизни, когда старшие опекали его, младшего, вводя, как они говорили, в общество. На самом деле чуть не каждую увольнительную юнкер ездил со старшими то в карты играть, то на балы, а то и в заведение. Именно Василий впервые привез его к Мадам, и даже сейчас, по прошествии времени вспоминая тот визит, Митя почувствовал, как отчаянно краснеет. Стыдно и неловко ему тогда было от взглядов и насмешек, и от собственной глупой гордости, когда домой поутру ехали.
– Отказала? – неожиданно спросил Василий, усевшись в кресле у окна и закурив сигару, которую достал из кармана халата.
– Старый князь отказал. Как мальчишку меня отчитал и выставил, на порог велел не пускать и писем не писать, – Митя встал с кровати и заходил по комнате.
– Не мельтеши, Митрий, голова кружится, – старшему из братьев было явно плохо. – Правильно князь Дмитрий Сергеевич сказал, мальчишка ты и есть. Курса не окончил даже в училище, а еще Академия, – начал Василий наставлять младшего, но тот перебил:
– Не пойду в Академию, испытания выдержу и на флот в гардемарины. Я уже узнавал, год учиться буду в Морском корпусе, а потом на мичмана экзамен держать и во флот. А там – в Николаевскую морскую Академию, – чувствовалось, что юнкер давно уже для себя все решил и распланировал, только случая не было рассказать.
– Ох, как у тебя оно все уже выверено, – не удержался Василий от реплики, – а батюшка знает?
– Нет еще, – потупился Митя, – думал, испытания выдержу, тогда и расскажу, да все оно вишь как вышло, нелепо.
– Да уж, заварил ты кашу, и что теперь делать станешь? – старший в упор посмотрел на младшего и вдруг тихо произнес, – извини. Глупо я вел себя вчера. Просто так стосковался по родным на чужбине, и ей как родной сестренке обрадовался. Она же еще меньше тебя. Уезжал, малышкой была, или я ее помнил такой, теперь уж и не знаю, времени-то не так много прошло. Когда на балу вчера увидел и не узнал по первости, а она – обрадовалась, ну и я – ответно. Что смутил ее, потом уже понял, у рояля, а когда пели вы, так скверно себя почувствовал… Потому и напился. Прости дурака старого, не соперник я тебе, – руку протянул, ожидая. И Митя тут же ее крепко пожал.
– Пустое, брат, хотя прав ты, ревность меня утром к князю толкнула. Испугался, что дорогу ты мне перейдешь. Прости и ты меня, что подумал дурно. Сердит я был на тебя и обижен, что уехал тогда, – еле выговорил юнкер и отвернулся от брата.
Некоторое время в комнате стояла тишина, потом скрипнула кресло, раздались шаркающие шаги – Василий подошел к Мите и обнял его за плечи.
– Я сам тогда себя не помнил. Обижен был страшно. Представляешь, я на Романа обиделся, что он ушел. Ушел, а меня с собой не взял. Я здоровый, взрослый, офицер, не знал, как жить дальше. Без него. Понимаешь ли, Митя, ближе него у меня никого нет. Как рука правая – отруби руку, и как жить дальше? Нет, можно, но уже полноценным себя не чувствуешь. А еще я все понять не мог, куда оно после смерти уходит – то, что Романа составляло – смех его, улыбка, голос. Знал только, что не услышу и не увижу никогда больше. Скверно мне тогда было, вот и сбежал. Труса праздновал, чего уж теперь. А вот вернулся нынче и не лучше – отец говорить не желает, тебя с панталыку сбил. Эээх. – Василий глубоко вздохнул и крепче сжал плечи брата. – Что теперь после драки… Пойду я. Ванну приму, да с отцом мириться, негоже так-то. – Он сделал два шага к двери, а потом повернулся и сказал, – иди к батюшке. Про сватовство расскажи, да про решение твое, а то после разговора со мной, глядишь, и тебе достанется.
После ухода старшего брата Митя еще некоторое время ходил по комнате, думая, как поступить, потом кликнул Семена, велел дать рубаху переменить и мундир почистить, оделся и отправился к отцу.
Примечания
1
Ночь светла… – Романс был впервые издан в 1885 году в приложении к журналу «Радуга» с указанием автора музыки Якова Федоровича Пригожего и автора слов – «Л.Г.». Инициалы эти принадлежат русскому поэту Леониду Граве.
2
Шаховской, Сергей Владимирович (родился в 1852 году – умер 12 октября 1894 года в Ревеле) – эстляндский губернатор. Его жена – Елизавета Дмитриевна (урожд. Милютина, 28.3.1844 – 16.6.1939), Фрейлина императрицы; была сестрой милосердия в Ахал-Текинской экспедиции (1880). Вместе с мужем была в числе устроителей Пюхтицкого Успенского женского монастыря, возглавляла Иеввенское отделение Православного Прибалтийского братства Христа Спасителя и Покрова Пресвятой Богородицы. Переписывалась со святым праведным Иоанном Кронштадтским. Последние годы провела близ Пюхтицкого монастыря, где и скончалась; похоронена в Пюхтицком монастыре.
3
Протоиерей Иоанн Сергиев (1829–1908) на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 7-8 июня 1990 года был канонизован как святой праведный Иоанн Кронштадтский (память 20 декабря/2 января).
В описываемый в моем романе момент – 1902 год – отец Иоанн служил как в Андреевском соборе Кронштадта, так и в основанном им Иоанновском монастыре на набережной реки Карповки в Санкт-Петербурге. (Здание монастыря построено в 1900–1902 году).
4
У церкви стояла карета – романс чаще всего значится как народный, но поскольку впервые он был напечатан в сборнике известного собирателя народной песни Матвея Ожегова «Безумная» с одноименной песней, то вероятнее всего, он включил ее в свой сборник уже в собственной обработке.
5
Речь идет о Первой греко-турецкой войне 1897, которая началась восстанием христиан против турецкого владычества на острове Крит. Война была короткой, странной, Россия войсками была на стороне Турции – военные корабли нашего флота обстреливали лагерь повстанцев. В итоге войны Крит стал автономной провинцией, где единственным символом, напоминающим о султане, был его флаг. Я предполагаю, что мои герои, на тот момент находившиеся на военной службе, были как-то замешаны в войне и могли даже оказаться в самой гуще событий, например, в тот момент, когда турки не желали вывести войска с Крита в конце августа 1897 года, и были волнения и жертвы
6
Утро туманное – Оригинальное заглавие стихотворения – «В дороге», посвящено Полине Виардо (1821–1910), испанской певице, музе Тургенева, и написано в год их встречи. Музыку создали Г.Л. Катуар (1888), Я.Ф. Пригожий (1890-е гг.) А.Ф. Гедике (1903). Но наибольшее распространение получил романс с музыкой, сочиненной Абаза. Правда, непонятно, которым из них. Трое братьев Абаза были офицерами лейб-гвардии гусарского полка, расквартированного в Царском Селе. Некоторые из цыганских романсов подписаны: «Музыка братьев Абаза».
7
Калитка – Романс Всеволода Буюкли (1873–1920) на слова Алексея Будищева (1864–1916), 1898 г. Первая публикация романса: 1898 год, отдельной нотной тетрадью. Однако впоследствии это издание затерялось во времени, и долгое время автором романса «Калитка» считался другой композитор – Александр Трофимович Обухов, что не соответствует действительности.
8
Лесной царь – баллада на слова Гёте. Написана Шубертом в 1815 году. Шуберт, будучи очень требовательным к себе в творчестве, три раза, внося изменения, пересматривал свою балладу и только через пять лет после создания позволил впервые исполнить ее на одном из частных собраний. После этого окончательная версия «Лесного царя» была опубликована лишь в 1821 году и в тот же год в знаменитом венском театре «Кернтнертор» состоялась публичная премьера произведения.