– А мы уж думали, совсем от нас отдалился, предал нашу «чешскую корону, – укорил Калоус.
– Не мог прийти. Но я же наверстаю упущенное. Что новенького?
– Немного. Неуман издал «Сердечное обращение чеха ко всем дорогим патриотам», – я пока сегодня в «экспедиции» узнал про «Оду покорения реки Суворовым»6.
– Продаётся у Крамероуса в «Королевской лавке». Сам купил в Жидовском квартале.
– А я там так и не нашёл.
– Как же так? – все с удивлением посмотрели на Гласивца.
– В Праге никто ничего обо мне не знает. Моя работа никакого успеха не принесла, едва хватает, чтобы прокормиться и выжить. Никто особо не берёт. Разве что обучил французскому некоторых мальчиков и девочек. Вот подумываю, не пристроиться ли в какое-нибудь поместье управляющим?
Все по смотрели на него ещё более удивлённо.
– Управляющим в поместье? Погонщиком с хлыстом? – вскрикнул Калоус.
– Ты ещё не знаешь, как горек панский хлеб… В такой хомут попасть можно! – напомнил Писецкий.
– И всё же при здравом рассуждении полагаю, что вполне можно заработать. Да и была ни была! Ох, да вы же все из Пражан, и вообще горожан и знатных торговцев. Бедности не знали. Не были наполнены ваши сердца ожесточением, злобой и обидой, как у меня поначалу. Каждый из нас обещал помогать своей родине по мере своих сил. Вы учите или будете учить, и патриоты думают, что я другой путь избрал. А где чешский народ? Во дворцах? Там одни иностранцы. Там стукачи, отступники и пьяницы. А чешский народ живёт в простых мазанках и хатках. И это настоящие сокровища, только ещё не найденные и не обработанные. Если мы отвернёмся от простого народа, весь наш труд насмарку. Кто в больших тисках от законов империи, как не они, высшие слои так не страдают. И если мы хотим овладеть ремнём этой плети, но плетью против неволи, то надо спокойно браться за дело, и да поможет нам Бог! Всё же недаром работать буду.
– Прекрасно! Отлично! Вот он наш Камиль! Наш Демулен! – громко вскрикнули все, подняв свои кружки за здоровье Гласивца.
Но не слышали они из-за стука передвигаемых стульев и радостных возгласов, как отозвался в соседней избе голос толстой хозяйки, кого-то учтиво принимающей. В святая святых «Чешской короны» вошёл невысокий, плотный человек в чёрной одежде и заговорил проникновенно:
– Что уставились? Кого чаяли увидеть? Обегал всё Старо Место и Малу Страну7, зря стучал во все двери и расспрашивал, но каждый вяло из-под палки выползал, а потом возвращался продолжать свой пир и веселье!
Обернувшись на голос, все обнаружили нового гостя и громко приветствовали его.
– Что уставились! Что за веселье? Господь Вас благословил! Я с радостной вестью. А ты, Каченька, – обратился он к ключнице, – Принеси мне кружку хорошего пива, что тот пан снова выписал из столицы.
Каченька радостно приняла заказ, но нередко, когда этот славный пан, патер Зелены, добрый да смиренный, ради увеселения общества позволял себе вольности, что же, видно доброе говорил, только та не понимала о чём, потому что гость говорил по-чешски. А девица совсем не разбиралась в старочешских книгах и преданиях, и не отличила бы Даниэля от Велеслава, но старалась относиться с уважением и почтением к этому патриоту – каплану собора св. Штепана.
– Ну же, досточтимый пан, что за новость?
– Новость? Собственно, в чём не знаю, знаю, что радостная! – таинственно улыбнулся тот.
– Ну так что же? – недоумевали все.
– А что уставились! Вот новокрещённый, – кивнул он в сторону Гласивца, – Он вам и расскажет, что завтра в полдвенадцатого по Пражским курантам у Каролина ждите меня на лекции профессора по чешской литературе Мартина Колижишка Пельцла, а так ничего особенного, да и радостного тоже.
– А высокочтимый пан ничего не упустил?
– Мои уста сомкнуты обещанием. Скоро сами всё узнаете. Ну наконец-то наша сладкая Каченька принесла нам горького!
V. Герцогиня
В Находе сильно удивились.
В один и тот же миг прибежали запылённой дорогой двое посыльных в красных куртках, а за ними в тихий городок двигалась карета, запряжённая прекрасной шестёркой лошадей. За этой втрое запряжённой каретой ехало много других, пассажирских и грузовых, и все они битком забитые направлялись к замку.
Радушные хозяева, сразу видно.
Горожане не жаловались, даже радовались той бьющей ключом жизни всего герцогского имения до самого замка хозяина, что правил этим городом, у которого всем жилось радостно и в достатке. Так годами и проживали тут хозяева, даже не выезжали ни на воды, ни в гости к другим дворянам. Напрочь отсутствовала у Петра, герцога Куронского и Заганьского привычка скупиться на деньги. Приехав в 1795 году из России, Куронский получил пятьдесят тысяч дукатов, ежегодно принимая доход в восемьдесят тысяч рублей, а приданое жены составляло четыреста тысяч. Надо заметить, что его поместье было самым знатным в округе, и он полностью содержал всех придворных и кавалерию.
Комнаты для герцога и его супруги, а также их дочерей и всех придворных подготовили довольно быстро, нижний этаж и внутренний двор занимала прислуга и певцы, а на конюшне было полным-полно прекрасных чистокровных лошадей для разных карет и повозок.
Шёл третий день, как Петр Куронский вернулся в родной замок.
Его супруга, Анна Каролина Дорота, урожденная графиня фон Медем, намеревалась расположить в спальне своё великолепное ложе с не менее великолепными занавесками. Было около одиннадцати дня. Подкрепившись перед кофе чашкой шоколада она переоделась в утреннее платье, пока две служанки застилали постель. Потом уселась перед зеркалом на изящном резном столике, прикрытого как колыбелька муслиновой вуалью слегка напоминавшим алтарь. На столике было полно всяких украшений, склянок, помад, благовоний, накладных мушек, румян и белил, ленточек, бантиков, иголок и булавок.
Анна Каролина была третьей женой пана Куронского и намного моложе него. К своим сорока годам у неё уже были четыре дочери, трое уже взрослых. Она всё ещё оставалась хороша собой и держалась кокетливо, мечтая всегда быть красивой и желанной. Потому и когда выглядела неважно, закрывалась и сказывалась больной. Она была высокой и стройной, слегка пышноватой. На лице её ещё с девичьих лет читались строгость и надменность. Теперь. облачившись в утреннее платье, она сидела за туалетным столиком. В это время принесли на вышитой подушке её любимого белого пуделя, которого она, погладив несколько раз, позволила положить возле себя. Одна из горничных убирала её волосы, другая принесла платье – все ждали указаний на сегодня.
Герцогиня, казалось, сегодня не была в добром расположении духа. Холодно отвергла принесённое платье, не сказав горничной не единого доброго слова.
Также отвергла и принесённый чепец, потому что огорчилась тем, что в этом старом замке не дают представлений и нет отдельной туалетной комнаты.
Платье на сегодня она выбрала себе сама. Белый пудель заворчал и залаял. В комнату вошли три девушки, свежие барышни, прекрасного роста, – её дочери, которых она в этт час всегда принимала у себя. Старшая из них Катержина Бедржише восемнадцати лет, которую все домашние звали Китти, вторая Мария Паулина и самая младшая барышня шестнадцати лет Йоганна. Они были в светлых голубых платьях, искуссно вышитых и красиво облегающих стройные фигуры. Юные головки покрывали изящные шляпки с драгоценными перьями.
Едва они кротко и застенчиво вступили они в комнату, их тут же смерил строгий и внимательный взгляд матери.
– Китти, не сутулься! И не держи так руки! Йоганна, спокойнее, что тебя так удивляет? А ты, Мари, следи за собой. Так вульгарно выглядишь. Зачем столько красного?
Так она приветствовала каждую из дочерей, подходившую поцеловать ей руку.
– Сегодня день выезда. Поедете со мной.
Йоганна восприняла эту новость радостнее всех:
– Ах, мы проедем в тот прекрасный лес, и на луг и очень быстро!
– Значит, наряды уместны? – спросила Катержина.
– Вполне.
– Мама, как там хорошо поют, – продолжала Йоганна. Эта юная головка очевидно была склонна ко всему музыкальному.
– Вот как?
– Пан Арнольди замечательно обучает, и сам хорошо поёт, просто заслушаться можно, – отвечала Мария.
– Что ж, поедем. Китти, ты выучила танцевальные уроки? Как только приедем ко двору, будешь там всем представлена. Хорошо подготовилась?
– Пан Арнольди – прекрасный танцор, – живо ответила Йоганка.
– Танцы не такие как у Гарделя8 но не забывайте про поклоны.
– Учим, – кивнула Катержина.
– Нужно заниматься. Это важные движения, требующие усердия. Чтобы не подпирать стену, как та пани из Пюисьё, когда меня представляли в Париже. Щекотливый момент. Можно на всю жизнь зарекомендовать себя либо смешной, либо несчастной. Итак, упражнялись?
– Да.
– Может, и королева милостиво позволит тебе к ней подойти. Теперь шагай обратно, удаляйся. И следи, чтобы не задеть шлейф, надо стараться пройти между поклонами, стараясь не наступить на шлейф. Это нелегко. Упражнений потребуется много. Старайся.
– Стараюсь постоянно.
– Скажите, а если шлейф резко убрать, чтобы никто не заметил, и тогда…
Квтержина стояла перед матушкой, а та сидела как королева на троне, готовая передать бразды правления. Сделав глубокий поклон, приподняла шлейф, сделав при этом шаг над и… тут герцогиня громко рассмеялась, а за ней и Йоганка.
– Ну, точно, как та пани Пюисьё! «Смотрите, какие пани Пюисьё выделывала номера!» – шептали вокруг, вот и у тебя также. Давай ещё раз!
И герцогиня вновь и вновь давала указания, как дочерям правильно себя вести. Йоганна и Мария поглядывали на двери. Катержина послушно исполняла матушкины указания.
– Уже лучше. Но лишние упражнения не помещают, – и герцогиня успокоилась, что её инструкции так исправно выполняют, – Ну что смеётесь, чудачки! Как же без этого обойтись.
И матушка герцогиня кивнула дочерям, которые стали ступать заметно увереннее, чем прежде.
В холле эхом отдавался преждевременный радостный смех Йоганки, скакавшей как козочка. Но опомнившись, она умолкла и покраснела. Прямо перед ней стоял молодой парень, незадолго до них прошедший в холл. Заметив барышень, он уступил им дорогу и галантно поклонился. Барышни ушли.
Молодой человек, дождавшись своего представления герцогине, вошёл в её комнату и низко ей поклонился. Он представлялся галантно, как и положено, хотя и очень робко и неуверенно. Замыкался как человек, приехавший в высшее общество или город хорошо осведомлённым и со своими убеждениями. Взгляд пани из высшего общества надолго задержался на стройном прекрасно сложенном юноше, выказывая явное расположение.
– С чем пожаловали Арнольди? – спросила она по-французски. А с её лица вмиг слетела вся ледяная холодность.
– Пришёл просить о милостивом назначении для себя.
Та засмеялась.
– Намереваетесь принять участие в пьесах и представлениях. Что за новость?
– Позволил себе узнать, что репетиции идут неплохо. Все стремятся найти себе достойнейших меценатов.
– А хор?
– В хоре Вашей Милости лучшие певцы и певицы из города.
– Соответствующие требованиям мастеров? Чехия очень сильна своей музыкой. Ничто не сравниться с этой музыкой, а в пение нам бы кое-чему поучиться, но это уже на усмотрение Вашей Милости.
– Как находите наши края? Вам нравиться здесь?
– На первый взгляд вполне приятно, надеюсь здесь мне будет спокойно и радостно, надеюсь и к радости тех, кому собираюсь послужить.
– Какой у вас репертуар?
– Сначала «Дон Жуан», потом «Деревенский прорицатель»9
– Прекрасный выбор для сельской местности.
– Если Ваша милость соизволит, я и далее буду руководить этим. Надеюсь здесь в тиши поместья поставить многое, только лучше обойтись без овец в пасторалях; нет живым овцам не место на сцене.
– Овец? О чём Вы? Даже смешно!
– Так пани из Мариньи устроила.
– О, расскажите!
– Пани из Мариньи стремилась к оригинальности и именно оригинальностью хотела удивить своих гостей. Она собрала у себя в замке почтенное общество. В центре большого зала, украшенного зеркалами от паркета до потолка, разместили сцену с декорациями сельской местности. И вот началась пастораль. За пастушкой бежало стадо украшенных лентами белых овечек. Главный барашек, особо обученный, добрый и кроткий был удивлён. Музыка, множество гостей, притом почётных, это всё было в диковинку, через миг он метнулся то туда, то сюда и тут же соскочил со сцены прямо на зрителей, а за ним и всё стадо. Их задерживали и разгоняли, но это ещё больше перепугало и без того напуганный скот. Носились из стороны в сторону, искали места, собирались в кучу, подбегали к зеркалам, пугая господ и дам и в конце концов, собравшись на лестнице, принялись громко блеять. И зал переполнился разбитыми зеркалами, осколками и ворохом бальных костюмов.
Герцогиня рассмеялась, едва услышав эту историю от Арнольди. Потом просто хохотала.
– Вот так история! С кем, говорите, она произошла?
– С пани из Мариньи.
– Полагаю, в таком случае в сельских сценах лучше совсем обойтись без живых овец.
– А Вы как решили?
– Пока ничего особенного, Ваша милость, но надеюсь устроить великолепные сельские забавы.
– Попробуйте, мне нравятся подобные пьесы.
Арнольди низко поклонился.
– Заходите завтра, поведать как идут дела, – и она протянула ему свою руку.
Этот жест взволновал и удивил Арнольда. И он учтиво склонился к этой белой полной правой руке и поцеловал её. Ему впервые оказывали такую честь.
А герцогиня, отвернувшись, задумалась. Мысленно унеслась в дубраву, и слышала там прекрасный мужской голос, поющий дивную песню, и из чащи на поляну вышел молодой пастушок. Белая сорочка подпоясана красным, полные ноги обтянуты чулками. Из-под украшенной лентами шляпы выбивали густые тёмные локоны, а глаза на нежном личике искрились – и прекрасным пастушком был Арнольди.
Очнувшись, она приняла свой прежний вид.
На улице уже с нетерпением била копытцем прекрасная белая лошадь, помахивая длинной гривой, заплетённой в косички.
Герцогиня уже собиралась выходить, когда управляющий её хозяйством Врана, он уже дважды просил под окном. Та холодно дозволила войти, и управляющий, пожилой, высокий, суховатый пан вошёл.
Он сегодня облачился в лучшее, на груди медали за былые офицерские заслуги, а узкие рукава подчёркивали белоснежные манжеты. Лицо горело преданностью. Едва он произнёс несколько уважительных слов, как герцогиня его остановила:
– Благодарю Вас. Недавно поступили сюда?
– Восемь месяцев назад, Ваша милость.
– Я слышала о каких-то волнениям в этой местности. Год назад прямо сельская революция вспыхнула.
– Так и есть, Ваша Милость. Коварный народ. Тюрьмы никогда не пустовали.
– Следите за всеми строже.
Управляющий, низко поклонился и вышел.
В холле он столкнулся с группой горожан, пришедших с прошением к герцогине.
Их она тоже приняла. И лицо её из гордого стало строгим и холодным.
Бургомистр Земан и трое других горожан застенчиво стояли перед строгой герцогиней. Но когда через миг вышли, направились к воротам, и теперь, выдохнув, остановились. Горожане переглянулись, бургомистр вытер лоб голубым платком. Лицо его всё ещё пылало. Остальные оглянулись.
А герцогиня уже восседала на своей белой кобыле, за ней следом на прекрасных лошадях ехали её дочери-барышни.
Горожане не смогли вымолвить ни слова от беспокойства.
– Как быстро она от нас отделалась, – заметил один из ратманов, – Так не терпелось выехать!