– Смотрите, смотрите, как принцесса Йоганка сидит на коне! Он так ей послушен, девушка прямо создана для гарцевания.
– Ей всё удаётся, кроме правления. Зато Катержина – вылитая мать.
– Вчера Йоганка спасла ребёнка ключницы и дала ей серебряную монету. Королева! – вскрикнул испуганно, – Ах! – и горожанин вздохнул.
– Как ловко коня сдержала в узде, смотрите, как славно, ей бы мальчишкой родиться.
– Герцог бы за это половину своего имения отдал.
Умолкнув, наблюдали он за герцогиней с двумя дочерьми в сопровождении двух слуг, уносящимися вдаль к другому подворью. Когда и его миновали, подъехали к замку, быстро свернули на дорогу, с которой слышалось по-чешски: «Ваша милость!» Дамы заметили плохо одетого человека, и ещё одного крестьянина, волочившегося за панским холопом. Холоп покорно приветствовал, крестьянин поплёлся дальше, но от взглядов высшего общества не скрылся и криком своим их не обеспокоил.
Лицо пани герцогини помрачнело, а её дочери были удивлены. Лишь Йоганка повернула коня, чтобы выслушать бедного крестьянина, но строгий взгляд матери остановил её:
– Народ коварен и склонен к притворству. Не стоит давать волю чувствам, – пояснила герцогиня дочерям по-французски.
И они выехали на длинную аллею. День был ясный. Высокие косматые липы по обеим сторонам дороги начинали цвести. Их пышные арки отливали золотом в солнечных лучах. Рысью обходили они на своих лошадях вправо и влево прелестную сельскую местность с изредка белеющими стволами деревьев. В выси сияла ясная синь, а вокруг них простирался тёплый светлый густой лес.
Строгость исчезла с лица герцогини, и Йоганка вмиг забыла про крестьянского холопа и переживала лишь о том, что нельзя было пустить коня в галоп. Они ехали, исчезая в обольстительном сумраке тенистых деревьев.
На аллее стихло.
А в это время по лестнице замка поднимались горожане, пришедшие в герцогство. Но далеко не дошли и остановились. Снизу их громко окликнул учитель пан Подгайский, догнав их, он еле перевёл дух,
– Солнышко и нас согрело, пане соседи! Слава Богу! – и вытерев лоб голубым платком, открыл табакерку и протянул её прочим, – Доброго здоровья! Хотели тогда Вас принять. Но уже битый час бегаю с этим вопросом. Жаль, наверху опасно и лестница в холл уже не ведёт.
– А куда же, пан учитель?
– И про меня вспомнили из-за музыки. В этом году поставим оперу. Недавно только оркестром дирижировал, и вот опять обо мне вспомнили. В этом году будет много всего нового. Ко мне прислали кого-то, говорят, итальянца, тоже прекрасного певца.
– Ах, это Арнольди, – заметил Земан, – Правда, говорят, что при всём этом, он ещё и бывший заключённый. Весьма ловкий паренёк.
– Всем этим весьма заинтересована пани герцогиня, а у неё полномочий больше, чем у герцога.
– Да, итальянец недурён собой, – усмехнулся Суханек.
– И это главное. А герцога пока не заметно. Ещё не прибыл.
– Маленько прихворнул. Но это ненадолго. Это как после простуды, опять будет свежим и бодрым. Все у нас ему добра желают.
– Только в этом году.
Соседи всё ещё стояли стеной. Теперь на них упал солнечный луч.
– Вот и солнышко меня благословляет. С Богом!
– Славно управили, – кивнули ему горожане, наблюдая как учитель поднимается по лестнице, прошёл за ворота и очутился у часовни замка.
Подгайский, спросил горничную, заставил одного из лакеев побегать, чтобы разузнать, где живёт Арнольди. Тот, не дослушав, указал рукой вперёд:
– Иди туда!
По лестнице спускался Арнольди, искусно облачённый, неся изящно украшенную книжку в красном переплёте. Он бросил мимолётный взгляд на учителя, хотел пройти, но тот заставил итальянского певца ему представиться. Арнольди отвечал по-чешски, но было заметно, что с трудом. Он говорил спокойно, запинаясь, будто подавленно:
– Я искал Вас, пан учитель. Хотел объявить, что скоро прибудет герцог, и хотел просить помощи в постановке опер.
– Вот же милость герцога!
– Но в хоре певцов недостаточно, где бы ещё взять. Вы должны знать…
– Приведу моего помощника, да и моя дочь неплохо поёт.
– Хорошо, ладно. Тогда сегодня в четвёртом часу. А лучше в четыре. До свидания, пан учитель!
Легонько поклонившись, он заторопился в сторону, где были покои дочерей герцога.
Подгайский ещё с миг проследил за Арнольди, пока не услышал городской звон и повернул к дому.
«Совсем мальчишка, а уже так держится! Видать, не из простых! Ну да, каждому своё! – размышлял учитель, – Столько всего знает, а ведь такой ещё зелёный… но… но…» – и он покрутил головой, будто о чём-то вспоминая, но никак не мог вспомнить, о чём. Заложив руки за спину, повесив голову и так в размышлениях и добрёл до дома, где его уже ждала драгоценная супруга с горячим супом к обеду.
В третьем подворье Арнольди встретил управляющего Врану. Врана не хотел его пускать, но Арнольди заставил. Управляющему это было в диковинку. Какой-то певец. Местный комедиант, а позволяет себе… Но с уважением отнёсся к итальянцу первым делом за оперы, к тому же, это очевидно, уже заслужил милость всемогущей герцогини. Потом пояснил свой утомлённый вид:
– Видите ли, пан управляющий, ещё не все меня знают. По-моему, мы виделись ещё в Праге…
Брови управляющего устремились ввысь, а лицо наморщилось сильнее.
– Думаете, встречались? Может, кто-то просто с кем-то похожим на меня? Может. Но что до Вас, «пан управляющий», у «Голубого зайца» во время «Реквиема», мог бы поклясться, что это быди именно Вы.
– Не понимаю, как…
– А как же та драка на Мёртвой улочке?
Брови управляющего снова поднялись, но тут же распрямились, потому что взгляд его явно приготовился улыбнуться. И он подал Арнольди руку.
– Ай-ай, вот же память у человека!
Кто-то похожий на меня такое вытворил! Ну что, итальянец, добро пожаловать в замок! Но и солнце на месте не стоит. Следуйте за мною! Обедать со всеми вместе в полдень будете, такова уж моя военная привычка!
Арнольди поблагодарил и уяснил для себя, что ранее с управляющим не виделся. Расстались добрыми друзьями.
Нахмурившись, он отправился в своё жилище. Временами его брови поднимались, а глаза горели. Покой его был всячески нарушен.
Но по здравом размышлении, он всё же успокоился и вышел на улицу, прошёлся до цветущих лип. Был тихий полдень. Солнце стояло высоко, как будто задержавшись над лесом. И даже ветерок не касался косматых лип, тень от них мягко ложилась на прогретую землю. И юный певец шёл дальше и дальше. О книге и не думал, наблюдая прекрасную цветущую деревенскую глушь. Размышлял о важных вещах, предполагал будущие дела. Счастье улыбнулось ему, и было бы грехом, если бы он упустил момент. С аллеи свернул в пролесок, в котором со время своего короткого пребывания в Находе облюбовал уютное местечко.
На краю лужайки, поросшей леском между двумя старыми берёзами был приятный прохладный тенёк. Усевшись под одной из них, он прислонил голову к её белому стволу. Книга и шляпа лежали на траве. Позади Арнольда простирался тёмный лес, от которого также тянуло приятной прохладой. Над лужайкой в ясном голубом небе белели облака. Прохладно и тихо. Арнольди залюбовался высью, когда над ним вольно колыхались ветви, длинные и тугие, как волосы юной красавицы, они что-то шептали ему тихонько, будто пели колыбельную всё тише и тише, как будто убаюкивая его.
Глаза его сами собой слиплись, и Арнольди уснул, погрузившись в дрёму.
Так незаметно и сладко уснул. Но там, справа, краем уха слышал, зашуршали стропила, чуть глянул – и снова глаза закрыл. Дыхание стало спокойным и ровным. Так и уснул.
В траве и цветах едва слышны были шаги. Поодаль от него стояла герцогиня. Изумление и умиление читались в её взгляде. Она засмотрелась на юного красавца. Прекрасное лицо, стройное тело, полное здоровой жизненной силы.
Прикоснувшись к своей груди, на которой алел свежесобранный букет маков, она взяла один из цветков, что выпал из её руки и уронила алой медалью прямо на белоснежную грудь юного красавца.
Она быстро ушла прочь. Арнольди открыл глаза. Присмотрелся вдаль, на ясную зелень и белые облака над крышами, засмотрелся как впервые, да, это всё герцогство!
Подобрав упавший красный мак, залюбовался на него, потом вложил его в книгу и усмехнулся.
Кажется, он был прав.
Дикий мак! Дикий алый цветок! Вспыхнула ли она или осталась дикой? Герцог – старик. А она ещё вполне себе, но всё же герцогиня. Он снова оперся головой на ствол и продолжал думать. У певца, комедианта есть тайный поклонник и поклонница… И ему представилось недурная будущность – встать во главе всего герцогского хозяйства – богатым могучим человеком.
Недалеко послышался зов. Свежий, звонкий голос. Он обернулся на него. На лужайку выбежала стройная девушка, подбирая подол платья наездницы.
– Китти! Мария! Я за ромашками! – крикнула, но никто не отозвался. И она побежала, волоча шлейф туда, где ярко белело, да так и остановилась. Принцесса Йоганка, едва набрав букет ромашек, заметила Арнольди. И без того румяное личико зарделось сильнее. Большие живые глаза засмотрелись на улыбающееся лицо уснувшего Арнольди.
Она быстро бросила на его грудь букет ромашек и дикой козочкой умчалась прочь к лесу направо.
Арнольди сразу пробудился и опять осмотрелся. Ещё был слышен шелест ветвей и голоса вдали. Герцогиня с принцессами уходили прочь. Он взял белые цветы и залюбовался на них.
Принцесса! Сама чиста как белый цветок!
И сердце его захлестнуло от нежности.
Это прекрасное дитя способно любить – вот первая мысль, что у него сразу возникла…
И тут же взгляд упал на дикий мак. Яркий, как пламя.
Спрятал книгу в карман, и хотя ничего не сделал, был спокоен. Когда шёл краем леса заметил далеко на аллее госпожу с дочерьми на лошадях, подъезжающих к замку. И пошёл тем же путём.
Сквозь порванный его сюртук просвечивал кроваво-красный мак, а в руке белел букет ромашек.
VI. Репетиция
В тот же день, когда солнце подошло к горам, Антонин Гласивец свернул тропинкой к берегу реки Упы10ведущей наверх к Находу. Доходящие до колен его пальто спереди распахивалось на ветру.
Небо было ясным, а воздух свежим и сладким от аромата мелколистого чабреца в буйных зарослях. Красный мак и скошенные колокольчики среди сжатой ржи, колыхались от ветра как волны.
Справа перед молодым путником открывалась череда белеющих хижин, за ними излучина реки, за которой волновалась нива, за ней – пролесок, за которым простиралась долина, обрамлённая снизу лесом, а сверху – цепью голубых гор.
Мысли Гласивца прояснялись.
Добрая надежда, которую он лелеял, заставила его сократить утомительный путь из Праги даже до этой глуши, он был окутан собственными пленительными помыслами. Ведь в конце концов они с Элишкой будут вместе!
Ранее из рассказов Вогнаровой он понял, что дядюшка Элишки служил управляющим в Находе. И едва услышав о месте в Находе, он не раздумывая согласился, лишь бы оказаться там, где Элишка с её дядюшкой. Жаль только перед отъездом из Праги он не дождался ответа на своё письмо.
Он и не надеялся так быстро увидеться с милой, и эта неуверенность всё росла. Но завтра он будет заниматься тем, на что уповал, завтра по воле случая у него будет место, о котором он давно мечтал и на которое возлагал упования. Завтра он вступит на путь спокойной, счастливой жизни, по которой вполне может пойти вместе с Элишкой.
Он с признательностью вспоминал профессора Пельцла. С тем своевременным назначением, когда патер Зелены многократно «У короны» приходил, у Каролина встречался. Он был очень был удивлён неожиданной новостью. Профессор поведал ему, что герцогу Куронскому и Заганьскому, хозяину имения в Находе до самого предгорья, о котором шла речь, требуется молодой человек, способный выполнять обязанности секретаря и управляющего. Ни один из кандидатов не мог хорошо владеть французским и немецким, а герцогу также требовался и говорящий по-чешски. Пельцл охотно помог герцогу, вспомнив про Гласивца, которого порекомендовал как достойного кандидата и стойкого патриота.
Патер Зелены благословил на труды. Пельцл изложил суть дел Антонину, принявшему благую весть всем благородством души. Место было отдалённым и таким прекрасным, что и слов не было. Его привлекало будущее, где требовались все его способности, даже если и придётся стать «погонщиком хозяйских подчинённых». А о самом герцоге он слышал много приятного, о его справедливости и милосердии, и конечно же радовался тому, что может быть поближе к Элишке.
Когда он с радостью согласился и сказал об этом Пельцу, не мог дождаться дня, когда предстанет перед герцогом.
Гласивец пребывал теперь в блаженной надежде и радости, довершённой ещё и письмом Элишки из деревни. Его удивило, что письмо было написано сразу по приезде в деревню, но очень долго шло к нему. Но в нём была новость от Элишки.
Её послание было переполнено сердечной искренностью.
Так, получив назначение от Пельцла и узнав, что герцог Куронский ранее задумал уехать в это своё имение, где в целом ничего не изменилось, разве что стоит оговорить положение на с Кладских границах.
Пельцл пояснил радостному Гласивцу, что тот может запросто направляться туда сам – не заблудится. Так и получилось.
Поблагодарив за честь, он отдал поручения высшему учёному совету, собравшемуся в тот вечер в «Чешской короне». там как раз собрались в тот вечер всего друзья патриоты.
На другой день Антонин съездил в Градчаны и, благословившись у пани Вогнаровой и на могиле своей матери, отправился из Праги в путь.
Край расцветал с приближением к нему. Солнышко припекало, а лесной ветерок прохлаждал. И Гласивец непроизвольно запел. А ведь ещё недавно чуть не отчаивался.
– Браво, браво! Только слов не понимаю, – послышалось из-за косматой липы, и навстречу вышел, оправляясь высокий, степенный, важный человек, из-под шляпы которого виднелась седая косичка. Лицо его раскраснелось, а живые глаза искрились радостью. Явно опытный по возрасту, но бодрый и свежий. Одет был просто и довольно старомодно.
Гласивец с улыбкой приветствовал его, приняв за сельского доктора.
– Красивый напев и хорошо поёте! Это ведь по-чешски?
– Народная песня к Вашим услугам.
– Да, простой народ достойно слагает! Заслушаться можно, будто в тени в жаркий день в холодную речку окунуться. Впервые в этих краях?
– Да, только что прибыл.
– А пение Ваше достойно похвалы! А главное, за историческую память. Смотрите, вон там хатки, видите?.. – и он указал на череду белеющих впереди хижин.
– Вижу.
– В Галузине11двадцать один год назад несколько дней гостил знаменитый мастер вальсов Фридрих Великий, когда вёл войска против императора Йозефа.
– Благодарю Вас! Да, великий был человек этот Фридрих Великий! – улыбнулся Гласивец, – Нынче тот дом и местность увековечены, ведь не понять местным жителям тех злоключений и слёз, но человек по истине великий…
– Смотрите, какой талант! – улыбнулся незнакомец, – Запросто мог и героические подвиги вершить и вальсы сочинять!
– Да, но весть восторг пропадает, как понимаешь, сколько бедствий народу принёс…
Незнакомец удивлённо улыбнулся:
– Однако для Крамольни достаточно в этакой деревенской глуши, прямо демократические речи! Редкий у нас гость, не иначе французским ветром занесло!
– Вы меня прямо за какого-то революционера принимаете! Полагаете, что народ…
– Народ, народ… – прервал речь Антонина незнакомец, – Что за модная фраза! Простите, но я не признаю понятие «народ», как таковое. Будучи лекарем из того города, никогда не имел там врагов. Я живу с народом, и потому меня очень огорчает поверхностное суждение о нём, будь то письменно или устно. Я – теоретик, – тут он резко взглянул на Гласивца, – Пишу о благе простого народа, ничего практически не зная, чем он жив. Есть прекрасная теория о правах простого народа, но реальный вклад в дело лучше декламации.