– Вот, позвольте мне обработать рану, – рядом вдруг оказалась Лора. Несколько мгновений Глеб вглядывался и в ее лицо.
– Так все эти люди… – он попытался сказать «сумасшедшие», но слово будто застряло у него в горле.
– Да, это приют, – Лора осталась совершенно невозмутимой. – Для особых людей.
– Особых, – он фыркнул, стараясь больше не смотреть по сторонам, откупорил флакон с антисептиком и приподнял край рубашки. – Что же вы не называете вещи своими именами?
– А почему вы сами не сказали, кем их считаете? Поверьте, мы избегаем этого по разным причинам. Я так понимаю, вы не собираетесь остаться у нас?
– Правильно понимаете, – Глеб снова поймал себя на грубости. – Я, конечно, благодарен вам и за предложение, и за антисептик, и за…
– Не утруждайтесь, – Лора протянула ему тяжелую холщовую сумку, что все это время висела на ее плече. – Еще увидимся.
Глеб кивнул и отправился дальше: через площадь к незнакомой окраине города. Он действительно не хотел оставаться. Как и полагается, еще с пеленок в нем воспитывали вежливость, деликатность, сочувствие – некий набор обязательных душевных качеств нормального человека. Но пресловутое сочувствие никогда не побуждало его к действиям. Оно не могло заставить его самозабвенно кружить вокруг обездоленных, как это делала Лора. Обычно получалось наоборот – бессильное и испуганное сочувствие гнало его прочь. Он не хотел видеть этих «особенных», не желал, чтоб они видели его. Возможно он был в чем-то виноват? В том, что здоров и телом, и душой? Что точно знает, кто он?
Глеб усмехнулся. Сейчас он был не совсем в этом уверен. Он попытался вспомнить, как выглядит его дом в Петербурге, но образ получился слишком расплывчатым и неоднозначным. Это как лицо давно ушедшего любимого человека. Кажется, оно навсегда осталось в памяти, но стоит начать вспоминать – отдельные черты никак не склеиваются воедино. Обычно виной тому время. А все то, что творилось с Глебом сейчас, длилось будто бы целую жизнь.
У дороги, что вела Глеба через город, стояла белая скамейка с витыми подлокотниками. На ней сидел полноватый подросток – скорее всего, еще один подопечный Лоры. Его плоское лицо растянулось в улыбке, странные глаза были слишком широко расставлены, а в их уголках пролегала глубокая тень. Глеб уже видел таких детей, но был бы счастлив никогда больше их не встречать. Мальчик, покачивая ногами, увлеченно перебрасывал из руки в руку тонкую веревку. Это занятие полностью поглощало его внимание, он будто плел причудливый узор из мелькавших петель. Когда Глеб проходил мимо, мальчик оторвал взгляд от веревочки и протянул к нему руки, словно хотел показать свою работу. Глеб отвел глаза и ускорил шаг.
В сумке, что дала ему Лора, он обнаружил несколько бутылок чистой воды, большой бумажный пакет сухарей и – Глеб усмехнулся – сушеного инжира. Удивляться не приходилось: инжир здесь встречался на каждом углу, и его явно не успевали собирать, оставляя плоды на ветках до тех самых пор, пока они сами не осыпались на землю, превращаясь в темные кляксы.
– Ионическое море, значит, – бормотал Глеб. Его снова обступили молчаливые, пустоглазые дома. Казалось, из их мутных окон кто-то неустанно следит за каждым его шагом.
Ионическое море… Между Италией и Грецией? На юге – Средиземное, на севере… Чтоб его, какое-то еще море! Значит, как ни крути, плыть надо на запад или восток. А дорога и так весь день вела его на запад. Но на чем плыть? И сколько он проведет в пути? Насколько далеко может оказаться суша? Возможно, стоило раздобыть карту или понастойчивее расспросить Лору… Неужели эти люди сами не знают, где находятся? Но ведь так не бывает!
Глеб одернул себя. Нет, он не собирался думать об увиденном и услышанном, не хотел даже пытаться совместить эти лоскуты необъяснимого в единую, более или менее разумную картину. Он не должен был оказаться здесь. И точка. А значит, и понимать этих людей не обязан. Глеб шагал по дороге, пиная камешки изодранными носами ботинок. С каждым шагом он все больше убеждался – ему стоит беспокоиться лишь о том, как выбраться с этого проклятого острова.
С наступлением вечера стало скорее не темно, но лишь спокойно – яркие краски и искрящиеся блики отступили, помутнели и, наконец, дали отдохнуть уставшим глазам.
Дорога увела Глеба из города далеко на запад, в сумерки и тень сосновой рощи. Там тропа начала крутой подъем, а корни сосен, выглядывающие из песка, переплелись в подобие ступеней. Под ногами шелестел серый песок и иногда похрустывали сухие шишки.
Восхождение окончательно измотало Глеба. Он опустился на все еще теплую землю, прислонился к одной из сосновых башен и достал бутылку с водой из сумки. Только сейчас он понял, что Лора принесла ее до того, как он отказался от ночлега в приюте. Она сразу знала, что он откажется? Или на самом деле не собиралась ему помогать?
«Хватит!» – прервал он свои размышления. – «Никаких догадок! А это еще что?»
За поясом у него оказалась скрученная в трубку измятая газета, о которой он начисто забыл. И хоть в сумраке текст оказался едва различим, Глеб все-таки отыскал нужную страницу. С нее сверкала уже хорошо знакомая невеселая улыбка Кристины Сандерс. На фотографии было не разглядеть почти сведенных веснушек, и от этого ее лицо казалось каким-то пластмассовым.
«Кристина Сандерс, корреспондент и редактор издания «СилаСлова» оказалась не только участником выставки в Королевской Академии художеств, но и свидетелем беспорядков, и одной из пострадавших от аварии в лондонском метрополитене», – Глеб так впился взглядом в текст, что газета того и гляди могла задымиться и полыхнуть в его руках.
«К счастью, мисс Сандерс не получила тяжелых травм, и даже ответила на несколько вопросов нашего корреспондента Конора Брэйва.
– Кристина, расскажите, пожалуйста, почему вы решились посетить Королевскую Академию? Думаю, всем известно, что подобные мероприятия вашего одобрения никогда не дождутся.
– Думаю, уж вы, Конор, должны меня понять. Журналиста можно встретить и на войне, и на пожаре, и на выставке. Это наша работа, хотя я предпочла бы войну.
– Действительно, не могу с вами не согласиться. А что вы можете сказать о полном запрете на демонстрацию произведений искусства, который приняли сразу после трагических событий в Академии?
– Знаете, я бы не назвала эти события трагическими. Я сейчас, разумеется, говорю о беспорядках, а не об аварии. Они, скорее, закономерны. Провокация мистера Маркова стала последней каплей в море художественного беспредела. И я всей душой поддерживаю введенный запрет. Искусство – это страшная вещь. Вернее, страшный инструмент, почти что оружие. Ни о какой свободе мыслей не может быть и речи, когда оно может добраться до широких масс. Современный человек думает самостоятельно и независимо. Мысль, личное мнение – это ценность и право каждого. А что делает искусство? Оно, как нам даже признался мистер Марков, несет в себе идею автора.
– Оу, как грубо!
– Еще бы! Я бы даже сказала, не идею, а целую бомбу, начиненную мыслями, ценностями, мировоззрением и еще бог знает чем. Но главная опасность даже не в этом.
– А в чем же?
– В том, что эта бомба не подается зрителю напрямую. Она заключается в образ, принимается подсознательно, подсовывается исподтишка. Подкрепляется эмоциями и действует на человека в обход сознательного. Как опять же признался мистер Марков, его изваяния создавались как раз для того, чтобы вызывать страх.
– Неужели он так и сказал?
– Представьте себе. Запугать – и управлять.
– Это действительно страшно! К счастью, запрет уже вступил в силу, и личности, подобные мистеру Маркову, нам больше не угрожают…»
Глеб швырнул газету в песок. В темноте читать дальше было совершенно невозможно, да он и не вынес бы больше ни строчки этого абсурда. Он осушил бутылку, потер глаза, но перед ними все кружила и никак не могла наконец сгинуть улыбка Кристины. Ему бы лишь отдохнуть пару минут, и он отправится дальше. Он во что бы то ни стало вернется, и тогда, и тогда…
Руки Глеба ослабли и выпустили бутылку, ряды сосен поплыли перед глазами, и, вопреки предостережениям рассудка, Глеб погрузился в сон.
Перед ним лежало зеркало моря, а кругом было настолько светло, что хотелось зажмуриться. Но, сколько Глеб ни вглядывался в небесный свод, он так и не сумел найти солнца. Свет будто был в самом воздухе, клубился вместе с паром над водой и бризом проносился над берегом. Глеб до боли в глазах всматривался в пустую даль в поисках источника этого необъяснимого сияния. И вдруг он его нашел. Как он мог не увидеть его раньше? Там, где еще пару минут назад было лишь море, теперь возвышалась огромная фигура. Она словно восстала прямо со дна и показалась во всей красе после многих лет, проведенных под водой. Именно от нее исходил свет: от обращенного к облакам лица, от легких перьев, даже от загнутых когтей.
– Сирин? – выдохнул Глеб, пораженный такой неожиданной встречей. – И ты теперь здесь?
Он был благодарен морю. Не было даже сомнений, что его темная глубина вернула к жизни ту, что погибла на его глазах. Теперь она высилась до самых небес, заменив в этом краю солнце.
Вдруг порыв ветра потревожил поверхность моря, превратив его зеркало в миллионы осколков мелкой ряби. Отражение исполинской фигуры задрожало и рассыпалось в яркую крошку, но сама Сирин осталась неколебима. Ветер крепчал, и вот уже тяжелые волны бились о поднимающиеся из воды когти, небо за мгновение заволокли тучи. А Глеб нисколько не боялся за свое детище. Теперь, что бы ни произошло, она бы выстояла.
Тут густая тень ярко очертила горизонт. Она росла, быстро приближаясь к берегу, и через несколько мгновений вслед за ней к острову пронесся ужасающий рев. Глеб попятился – загибая пенящийся гребень, на побережье наступала огромная волна, готовая одним махом накрыть все, что окажется у нее на пути. С оглушающим грохотом она ударилась о распростертые крылья Сирин, и Глеб упал, не в силах больше выносить этот страшный звук.
Он открыл глаза и впился пальцами в песок. Над дорогой из сосновых корней все еще расползался вечерний мрак, а кошмарный сон стоял перед его глазами пугающей картиной. Должно быть, он проспал всего пару минут. Шум волн будто до сих пор слышался ему в вечерней темноте. Или не слышался? Глеб тряхнул головой, поднялся на ноги, замер. Нет, шум прибоя вовсе не преследовал его из мира грез. Он был здесь – несся над верхушками сосен и стелился по остывшему песку.
Мгновение, и Глеб уже карабкался вверх по все более крутой тропе, а шум волн становился все отчетливей.
Через пару минут склон привел его на широкую и плоскую вершину холма. Впереди начиналась монолитная громада моря, над которым ветер нес прохладный привкус соли. Глеб замер, опьяненный этим запахом и простором. Разумеется, он не увидел ни исполинской статуи, поднявшей голову к ночному небу, ни вздымающейся где-то вдалеке стены воды и пены. Лишь все то же бесконечное, бездонное море. Глеб приблизился к краю вершины, вглядываясь в укрытую ночью даль. Ничего. Лишь вода – до самого горизонта. А ведь где-то там, за несколько десятков или от силы сотню километров его ждал континент, на который он должен во что бы то ни стало попасть. Да, это напоминало бегство наобум. Но не хочешь – оставайся, хочешь – рискни. Пожалуй, он готов рискнуть. Надо лишь осмотреть побережье и найти хоть какой-то транспорт.
– Очень самонадеянно, милок, – вдруг донесся до него скрипучий голос.
Глеб обернулся, зашарил глазами по вершине и лишь сейчас заметил, что в тени одного из деревьев пристроилась неказистая лавочка. На лавочке сидела сгорбленная старуха, а над ней, среди листьев, покачивалась подвеска с несколькими длинными лесками. На них едва слышно позвякивали на ветру стеклянные бусины и цветные дельфинчики.
– Что вам от меня нужно? – Глеб подошел к скамейке и, наконец, различил скрывавшееся в темноте лицо старухи.
– Да что ты, миленький, мне-то ничего не надо! – махнула она тонкой рукой. – А тебе нужно! Ты думаешь, что должен убраться отсюда.
– И пусть, это и так понятно. Зачем мне здесь оставаться, – подобные встречи уже порядком надоели Глебу.
– Попробуй, – пожала плечами старуха. – Хочешь осмотреть побережье? Так ступай, справа на склоне начинается хорошая тропка. По ней можешь спуститься на пляж. Но только уплыть с острова у тебя не получится.
– С чего бы это? – хмыкнул Глеб, отходя в сторону и уже высматривая тропу.
– Волны не пустят.
– Чего?
– Волны идут, и они тебя не выпустят.
– Ну, это мы еще посмотрим, – Глеб вернулся к старухе. – Вы меня, бабуль, конечно, извините… Но мне надоело весь день выслушивать этот бред. От каждого, кого я встречаю! Поэтому, пожалуйста, оставьте меня в покое, я сам как-нибудь справлюсь.
– Конечно, милок, тебя никто не будет останавливать, – сказала старуха, закряхтела и поднялась на ноги. Она оказалась просто крошечной – худой, скрюченной, ростом почти что с ребенка. Старушка с шумом потянула морской воздух и вздохнула:
– Нравится мне это место. С этой лавочки каждый раз открывается прекрасный вид. Хотя, порой ее оказывается трудно найти, – она отвернулась и заковыляла к дороге, по которой Глеб поднялся на холм. – Когда надумаешь вернуться к нам, имей в виду, что я часто здесь бываю.
– Не «когда», а «если», – пробурчал Глеб, наблюдая, как сгорбленная фигура скрывается за гребнем холма. Для него осталось загадкой, как такая тщедушная старушка преодолеет крутой спуск, который с трудом осилил мужчина. Впрочем, он не стал это проверять и направился к обнаруженной тропке, что действительно спускалась по склону к виднеющейся далеко внизу полоске пляжа.
Спуск оказался куда сложнее, чем сначала подумалось Глебу. Пару раз он оступался и с пугающей скоростью ехал вниз, цепляясь руками за низкий кустарник. К счастью, скоро под его ногами зашуршала почти невидимая в темноте трава – он вышел на пологий участок склона, к которому прилегала отвесная скала песчаника. Стемнело. Спускаться дальше становилось опасно – Глеб двигался почти наощупь, придерживаясь рукой за склон, крошащийся от единого прикосновения пальцев. И тут рука его скользнула в углубление – Глеб остановился, присел и, вглядываясь во мрак, прошел ладонями по краям неглубокой ниши в склоне. Ее потолок и стены были сплошь увиты корнями сосен. Недолго думая, Глеб выгреб мелкие ветки, листья и камни с пола ниши, залез внутрь и опустил измотанное тело на мягкий песчаный ковер.
Усталость, темнота и гулкая колыбельная прибоя сделали свое дело. Уже засыпая, Глеб поймал себя на сонной и неповоротливой мысли: а ведь старуха говорила с ним по-русски.
Проснулся Глеб рано – это было ясно и без часов. Сырой утренний сумрак поднимался по склону и забирался в нишу, где продрогший Глеб устроился на ночлег. Солнце вставало где-то за холмом и бросало лучи лишь на яркую лазурную полосу моря вдалеке. Глеб, подрагивая и растирая холодные руки, выбрался на склон, проверил содержимое сумки, что он получил от Лоры, и не смог отказать себе в скромном завтраке. Когда он, наконец, продолжил спуск, солнце уже коснулось отмели за пляжем. И вот излишняя самоуверенность легонько подтолкнула его в спину, заставив преодолеть остаток пути вниз кувырком.
На гладком после отлива песке тянулась цепочка глубоких следов, медленно наполнявшихся водой. Они следовали за Глебом и делали его единственным нарушителем покоя в этом безлюдном краю. Впереди – лишь желтая полоса пляжа, уходящая за скалы береговой линии, справа – крутой склон, слева – море. Поначалу Глеб вглядывался было в даль, но быстро оставил эту идею и брел вперед в ожидании перемен. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Правда, не обязательно то, что он искал.