Сказав так много о лести, мы ничего не сказали о милости. Было бы несправедливо думать и полагать, что коварная лесть имеет в этом иллюзорном мире все права и действует на свое усмотрения, погубляя последние ростки надежды, – действительно, она действует именно так, но Промысел, который нельзя понять, всегда выше, объемней и милосердней, чем мы себе можем это представить, жалеет всех без исключения и часто – да сплошь и рядом – претворяет лесть в милость. И если с первого раза неясно, о чем идет речь, и обманутый разум не понимает, что лесть, это в конечном счете – прелесть мира, коей подвержен каждый, живущий здесь – иллюзия, майявада, то наверняка будет открытием, что горы действительно двигаются, когда по ним шагает праведник, дабы он, задумавшись, случайно не свалился в пропасть, – сами люди подобны горам, и таскают на себе тонны "желаний", и только исключительно из большой милости Небо посылает на них солнце и дождь. И вряд ли кто понимает, что взяв себе в долг прелестей этого мира, ты уже заплатил за них светом своей души – будущим солнцем и дождем, и порой жизни не хватит, чтоб снова почувствовать Милость как она есть, тебе, так опрометчиво и беспечно претворившему Истину в лесть.
Следовательно, ночь была тихой… – одной из таких, когда присмотревшись, можно разглядеть всех чудовищ, живущих в душе, – горы, застывшие на века, подвигнулись, стали заметны во всей красе и разнообразии, возможно, из той же Милости… и оказалось, что мир, это сплошной террариум, которому, однако, провидение исправно доставляет пищу. И только единицы сидят не у дел, – наверное, они ждут, смирившись до конца, и плачут, глядя сквозь слезы на весь этот цирк. Но лишь промелькнет невидимым крылом Благодать – синяя птица, и даже камни, обросшие мхом, вмиг оживают, – о каком смирении вообще шла речь! Здесь разум, имеющий мудрость… Ибо порок внедрился глубоко, и нет от него избавленья – падают даже звезды с Небес.
Так вот, ночь была странной. Ван Юань понял это сразу, как только вошел в брачный чертог хана Хулагу, чтобы осмотреть помещение на предмет наличия убийц, и прочих вещей… которые он уже мог различать по движениям – тайные желания сплошной массой давили на голову, сердце и ниже… и требовали непременной материализации, что собственно и начало происходить.
На краю роскошного ложа сидела незнакомая женщина, и Ван Юань сразу заметил, что она уж слишком тучна для невесты, – не решил же хан между делом жениться на Будде?
– Да, ты верно заметил, я Будда-Майтрейя, – произнесла женщина. – По крайней мере, сколько живу, еще не встречала себе конкурента.
– Что вы здесь делаете, госпожа? Поверьте, вам нельзя тут находиться; что подумает невеста, когда явится сюда с минуты на минуту?
– Видишь ли, я обещала хану прийти… поговорить.
– А разве Будда-Майтреяй своим приходом не преобразит мир?.. К чему бесполезные разговоры, когда вот, – Ван Юань указал на смутные тени в углу, у которых были рожки, как когда-то у Колы-вана, – эти ребята только и ждут брачной ночи, – оторвать свой лакомый кусок пирога.
– Э, не скажи, от христианки Тукити-хатун им вряд ли что-то перепадет. Она чиста как горний ручей, ее слово режет как бритва, – как-то не очень весело заключила будда.
– То и странно, что каждый скот пытается нагадить именно в такой чистый ручей, – прозвучало вдруг за спиной.
Ван Юань повернулся и обмер. За ним, в сиянии и блеске, стояла Наргиз, вся в золотых доспехах и латах, – в голове Ван Юаня вихрем пронеслась вереница ассоциаций, знакомых еще с детства картин – именно о таких Ангелах ему рассказывала мать, да и Тот, что водил его в Райский сад был ей подобен.
– Любимая, ты-то как здесь? – только и сумел выдавить из себя командир ханского кэшика.
– Я обещала хранить тебя, помнишь… от всякого зла. А сейчас именно такой случай. Эта хатун любит заговаривать зубы, хотя и знает, чем грозит промедленье в подобную ночь.
Наргиз с осуждением указала перстом на Будду-Майтрейю, но та оставалась невозмутимой и ничуть не смутилась. Напротив, быстро нашла себе оправдание.
– Ты же знаешь, кем был мой мирской муж – он святой, – произнесла будда, – а мне досталось пасти его баранов, я освободила его от забот и суеты. Неужели я не заслуживаю в твоих глазах снисхождения?
– О чем она говорит? – удивленно спросил Ван Юань, запутавшись вконец.
– Возможно, это лишь собирательный образ, вопрос до конца не решен, – ответила Наргиз.
– Так какие проблемы? – все также невозмутимо просила Будда-Майтрейя, словно ответила на вопрос.
– Проблема в том, что в деле спасения каждого человека ты выбираешь пассивную сторону, – произнесла Наргиз. – Как и сейчас. С минуты на минуту сюда нагрянут убийцы, а ты согласна болтать о балансе энергий до конца нашей кальпы.
– Я всегда говорю о любви и милосердии, – мило улыбаясь, произнесла будда.
– Увы, эти категории тебе не принадлежат, – категорически заявила Наргиз.
– Но разве кто-то в мире может по-настоящему предъявить свои права на Любовь? – аргументировано возражала "будда будущего".
– Вот видишь, одна болтовня, – резко оборвала её рассуждения Наргиз, больше обращаясь к Ван Юаню, чем к ней. – Соберись дорогой, и не верь глазам своим. В мире, где потеряна путеводная нить, разум должен оставаться холодным – проложи курс на звезду Гуй, и следуй неукоснительно путем веры.
– Ты говоришь Христе? – спросил, недоумевая, Ван Юань.
– Я говорю о том, что в мире полно заблуждений и, по сути, потеряна вера. Выбраться будет сложно. Даже опытным людям сейчас трудно понять, что их ждет впереди.
– Зачем же скрывается Истина?..
– Истина все так же – проста, но много возможностей порождает много желаний.
– Разве я не прав, что хочу удалиться от всех этих забот? – почти заплакал Ван Юань
– Куда? – спросила Наргиз. – Неужто, прямо в объятия Будды-Майтрейи?
– Да куда угодно, чтобы не видеть, как торгуют верой святой!
– Все же, Милость тоже присутствует здесь, и не оставляет несчастных.
– Но, простите, кто здесь вообще понимает, о чем разговор? – удивленно спросила Будда, сидящая в позе лотоса на кровати. – Мир расширяется – тонет, погружаясь во тьму.
– С ней трудно спорить, – Наргиз махнула рукой в сторону будды. – Как трудно вывести к Свету не желающего спасать свою душу.
– Давай сохраним паритет, – произнесла будда, – время рассудит.
– Времени почти не осталось! – воскликнула Наргиз. – Спасай свое тело, любимый. Душа – его пленница, последует куда поведут, а там, Бог поможет.
В это время в спальню ворвался старший сын хана Хулагу, Абака, поднял лежащее возле ханского ложа бесчувственное тело, взвалил как сноп себе на плечи и потащил его куда-то в темноту…
Ван Юань удивленными очами наблюдал за этим со стороны, но неожиданно его рвануло, словно козу, привязанную к колеснице, и он понесся в хороводе звезд, будд и чертей, прямо в руки своей умной жены Думарины.
– Вставай, господин мой, – произнесла Думарина, когда Абака грохнул телом в доспехах о мраморный пол.
– Докуз-хатун попросила спасти его, она мне как мать, – произнес Абака. – Ты умна и красива, вам оставаться в ханском дворце ни к чему.
– Ты нам поможешь бежать? – с надеждой спросила сирийка.
– Уже помогаю, – произнес Абака-хан.
А к утру оказалось, что в ханских покоях нашли несколько окровавленных тел кэшиктенов из личной охраны Хулагу, и конечно, обвинили во всем пьяных и ничего не смыслящих послов Берке, а с ними заодно и купцов, в черных, блестящих, словно вороньи перья одеждах. Такой оборот дела сильно пошатнул веру Ван Юаня в справедливость и торжество истины; в конечном счете, он понимал, что владея настоящей жемчужиной, трудно сохранить ее от чужих рук, – он не смел даже сомневаться в хане Хулагу… но отлично почувствовал, что столкнулся с иной, могущественной и чужой правдой. Хотя, все вокруг поклонялись Небу и Богу. Просто на деле оказалось, что одним – приход, а другим расход и потери… – под благовидным предлогом смирения, борьбы со страстями и подвигом самоотречения. Но кто может заявить об этом во всеуслышание и понять до конца пути Промысла в мире?
глава 4.
"Дао есть глубина Бытия".
Лао-цзы.
Люди злы в своей сути и всегда ищут причину, ищут Того, кто так опрометчиво сотворил бесконечность – непостижимость её порой шокирует даже святых – горько оплакивая свое безнадежное дело, они повторяют про себя словно заклинание: Бог не виноват! То кто же тогда?! Кто заставляет рождаться под этими звездами, думать и понимать, что ты недостоин даже помыслить о присутствующей над тобой глубине. А рядом невежды, злые и проворные словно черти в предбаннике Рая, хоть и плавают мелко, довольны безумием и безнаказанностью, и заявляют, что правда на их стороне!.. И то, что "изящные вещи и слова могут быть куплены ценой. Добрые поступки могут быть совершаемы всеми". Ведь Дао не только сокровище добрых людей, оно в равной степени достояние каждого, кто, так или иначе, родился в этой долине слез, – жадно вцепившись руками, зло держит Дао с удвоенной силой и вряд ли уступит по-доброму… Где ж тогда справедливость? Хотя каждый, кто хоть однажды понял всю глубину порока и всю глубину Неба над головой, понимает, – люди злы, но нельзя бросить мир.
И вот эти злые и хитрые люди не стали довольствоваться лишь созерцанием, хотя оно в тысячу раз прекраснее любой вещи – сели на колесницы, и не просто в телеги, а в самые что ни на есть дорогие, царские "дрожки" и покатили по жизни, держа при этом в потных и сильных руках жемчужину Дао, – нищему страннику только челюсть отвиснет, когда повстречав на Пути колесницу, он упадет на колени и склонится в поклоне… – ведь Дао, а после начнет от отчаяния рвать одежды и посыпать голову пеплом. Где ж тогда справедливость?
Но постой, подними голову в Небо – над тобой бездонная глубина! Да и кто ты такой, чтобы вопить во всеуслышание о преступлении? И не оттого ль Дао так ценили древние мудрые люди, что оно милует грешников… и прощает преступников. Похоже, истина в этом, пойми – настоящая Суперистина. Ведь согласись, ты со своей правдой и обостренным чувством справедливости так бы никогда не сделал. Да и кто, в конечном счете, кроме тебя самого виноват в том, что тебя обобрали? Видимо, только зависть и око лукаво, о которых ты, пока, и слыхом не слышал.
Итак, ночь была ненормальной – звезды выстроились в ряд и потянулись вереницей к рассвету – с Запада на Восток, вероятно предполагая, что хватит, довольно светить этим бестолковым телам и бессмысленным душам. Ведь правда, удивительное дело – мир безобразен лишь оттого, что часть звезд упала, Луна больше не светит, а Солнце режет глаза и не радует поутру. Но снова, о Господи! видимо, лишь для тебя – злые и дальше жируют и им хоть бы хны!
Случайно очнувшись в одну из ночей, Ван Юань окинул бессмысленным взором пространство, махнул безнадежно рукой, и побрел наугад на восток – для других, наблюдающих Небо, возможно, это всего лишь звезда, последняя в самом конце… Поверьте, наверное, быть хуже не может, чем остаться в мире без звезд, но пойди, докажи слепым и ослепшим, что больше нет Света. Ведь Дао вечно и в нем глубина. А они… запирают замки, закрывают границы, и пытаются спасти свое тело для будущей жизни без звезд.
Так вот, неожиданно отрешившись от вериг, сорвавшись с положенного места, сам того не желая, Ван Юань ушел на восток. Конечно, стоит оговориться: он, словно пес, нос держащий на вечернюю утиную тягу, к утру совсем очумел, перегрыз поводок, и побрел, влекомый одним лишь инстинктом – в душе ничего не осталось живого.
Да, самое главное: бежать нужно ночью, пока дремлет зло, его усыпленное око – гладь как зеркало и не бурлит океан, где любое движенье разрушит и без того хрупкий мир в душе, и ты свалишься в бездну страстей – попечений и дел, от которых нет избавленья – будь они прокляты! Да и как избавиться от себя? Куда деться? Вот тут только и понимаешь, что Дао беспрецедентно и в нем глубина.
Но, пожалуй, продолжим… путешествие на Восток. Где-то к утру, на "последней заставе" Ван Юань весьма неожиданно для себя – ведь эта застава, по сути, была первой из многих лежащих впереди, обнаружил желание бросить начатое дело. Вот это конфуз!
– Вероятно, ты пролетел… увязавшись за измышлениями ума, – сказал ему повстречавшийся смешной человек – весьма своеобразный учитель, продающий ненужные вещи. – Знавал я одного астронома, у него этих звезд – куры не клюют, и он запускает их в Небо по шестьдесят… Скоро уже не поймешь, где какая.
– Вот так, просто… – произнес раздосадованный Ван Юань, с трудом выдавливая слезу.
– Чтобы лететь на Восток, сперва как следует нужно сходить на Запад, и выгрести все, что там еще осталось, до последнего гелда, – произнес смешной человек, стягивая ботинок и высыпая золотой песок. – Почему ты не привел с собой купцов, я бы им сторговал этот мусор. У них еще есть кое-какие вещи, полезные для меня.
– Это звучит жестоко, по отношению к падшему человеческому роду, – возразил Ван Юань, – Дао так не учит.
– Дао здесь ни при чем, теперь "Искусство войны" – самая нужная книга, – произнес человек без ботинка.
Но Ван Юаню показалось, что тот так не думает в самом деле, а лишь пускает пыль в глаза. Ведь у него даже пыль была золотой…
– Сейчас вот подую, и эти песчинки превратятся в сущее зло – самый что ни на есть смертоносный вирус. И поверь, для остального мира, не менее злого чем то, что я делаю, мое зло будет во благо. Разве не так? "Все должны быть бездеятельными. Всем следует соблюдать полное спокойствие" – следовать Дао. А как их по-другому заставишь?
Смешной человек вдруг обнаружил в себе глубину сострадания к падшим – глубину муки, боли и слез всего мира. Ведь "святой муж всегда живет как в беде, поэтому для него не существует беды".
– Ты, наверное думал, что мир плох и несовершенен сам по себе, а оказалось, эта ущербность в тебе. Каждый, постигающий Дао, не видит проблем; лишь святые могут носить зло мира, которого в сути своей не существует.
Смешной человек улыбнулся кротко. – Но не дай Бог тебе задеть то, чего нет. Поэтому сохраняй в душе мир и не теряй его опрометчиво. Следуй Дао.
Он вздохнул, вскинул руку "под козырек" и посмотрел на Запад. Ван Юань осознал, что учитель собирается уходить, а он еще толком не разобрался, что ему делать дальше. Возвращаться обратно ох как не хотелось – в самую гущу зла; однако, тело знало, что оно потеряло свою полноту, оставив часть где-то в пустыни или в палатах. Счастье должно быть полным как Дао – а формы его Думарины лишь тому подтвержденье.
– Добавляй понемногу вещей, пока не почувствуешь себя в достаточной мере свободным от них, – произнес странную фразу учитель – смешной человек, торгующий всяким барахлом и не только.
И Ван Юань понял, что Дао в этом злом мире, это мера Благодати, и она не может быть пустотой.
глава 5.
"Ненавидящим вас отомстите добром".
Лао-цзы.
Диалектика жизни имеет свойство заключать в себе достойных противников; сильный, в конечном счете, будет воевать с целым миром. Не оттого ли зло достигает каждого, возомнившего о себе (мнение, в свою очередь, есть не что иное, как оскудение добродетели), что человек, заблуждаясь, пытается утвердиться в своей правоте, каждый день присовокупляя к глупости приличную долю упорства, и тем только наживает себе врагов. "Беда всего мира происходит из мелочи, как великое дело – из малых". И наоборот, люди небрежны в поисках компромисса, забывая, что "легко достигнутое согласие не заслуживает доверия". Но трудно отыскать золотую середину там, где нет берегов.
Итак, возвратившись к истокам, насколько это возможно, взглянем беспристрастно на вещи – откуда и с каких пор мы пошли по пути стяжания наказаний.
Ван Юань очнулся в чей-то богато убранной юрте, стоящей в меандре большой реки, образовавшей старицу – море, как минимум, но ровная устоявшаяся гладь и тишина, проникающая прямо в жилище, говорили, что у этого водоема есть определенная мера. И она, эта мера имеет свои берега. То, что противоположный берег может оказаться чужим, наблюдательному уму всегда подсказывало смотреть вдаль с осторожностью. Другое дело, когда ты дома, и тебе знакома каждая вещь. Ван Юань с подозрительной трепетностью откинул полог шатра, и сразу нашел тому подтверждение – спокойную размеренную жизнь. Чувство, говорившее о том, что он дома, не обмануло.