Я ответила Христофору:
– Ты ведешь себя как изворотливый лжец! И я расскажу об этом твоему отцу.
– Попробуй, рискни! – хвастливо заявил Христофор, уверенный, что ему опять ничего не будет.
Христофор – любимый сын, а я – незваная гостья, приехавшая работать нянькой в чужом доме, но я предпочла сразу расставить все точки над «и». «Если мальчик продолжит в том же духе, то в недалеком будущем их семью ожидает нешуточный кошмар», – подумалось мне.
Лев Арнольдович продолжал лежать на раскладушке и смотреть в потолок. «Новую газету» на полу с азартом терзали Мяо Цзэдун и Мата Хари, а котенок Чубайс играл с пустой бутылкой из-под коньяка, энергично вращая ее вокруг оси.
Пока я разговаривала со Львом Арнольдовичем, Христофор, забежав следом, высунул язык и показал мне средний палец на обеих руках одновременно. Аксинья, выбравшаяся из кладовки, свернулась на топчане слева от раскладушки и внимательно прислушивалась.
Лев Арнольдович наконец взглянул на сына. Христофор ждал этого момента. Он принял позу, обиженно взвизгнул, а потом демонстративно затопал ногами.
– Рабыня врет! – презрительно выдохнул он. – Что взять с жалких, презренных рабов! Сколько ни оказывай им милости, они всегда предадут господина. Эта приживалка из Грозного у нас не задержится! Папа, выгони ее немедленно! Я приказываю!
– Почему ты людей называешь рабами? – скучающим голосом спросил отец.
– Я завоеватель мира – значит, все, кто на моей территории, принадлежат мне, как индейцы Северной Америки своим завоевателям… – охотно объяснил Христофор. – Хочу – милую, хочу – об скалу головой!
– Значит, как только ты понял, что твоя гнилая затея провалилась, ты сразу вытащил деньги из рукава?! – неожиданно разозлился Лев Арнольдович, вскочив на ноги и дохнув на нас алкогольными парами.
– Я верующий христианин! Я православный! – возразил на это Христофор. – Невежественная рабыня все врет!
– Ну-ка неси Библию, – потребовала я.
– Зачем это? – Глазки Христофора плутовато забегали.
– Сейчас ты положишь на нее правую руку и скажешь, что я воровка и взяла твои деньги.
От неожиданности предложения Христофором овладел панический страх.
– Неси-ка Библию, сынок, – повторил за мной Лев Арнольдович. – Она лежит у иконостаса в гостиной.
– Нет! – Христофор резко отшатнулся от нас.
– Почему вдруг «нет»?! – раздраженно спросил отец. – Ты прочитаешь молитву, как в церкви, положишь руку на Библию и скажешь, что говоришь правду, а Полина лжет.
– А что мне за это будет? – Христофор побледнел.
– Если ты солжешь на Священной книге, то Бог покарает тебя. Бог все видит. Он отправляет грешников после смерти в ад, где их ждут черти. А некоторыми особо отличившимися мерзавцами черти занимаются уже при жизни, – поучительно сказала я.
– Меня – в ад?! Черти ждут?! – Христофор судорожно вздохнул.
– Сейчас же пошел и принес Библию! – потребовал отец.
– Папенька, миленький, я больше не буду… – жалобно заскулил Христофор.
– Неси Библию! Я приказываю! – грозно повторил Лев Арнольдович.
– Клясться на Библии – грех! – заплакал Христофор.
– А оговаривать людей – не грех?! – вкрадчиво спросила я.
На это он промолчал.
– Немедленно извинись за свое поведение перед Полиной, – приказал Лев Арнольдович, подбирая газетные клочки с пола.
– Извиняться перед рабы… перед прислугой?! Перед нянькой?! За шутку?! Это была шутка! Ты, папенька, что, совсем дурак?! А если я маменьке пожалуюсь?! Я что хочу, то и делаю! – вернулся к изначальной позиции Христофор.
– А с другой няней не ты ли пошутил? – насупился отец, словно догадавшись о чем-то.
Христофор глянул на нас исподлобья, затаившись, словно маленький дракон, готовый в любой момент ринуться в атаку.
– Твои деньги мы отнесем в милицию! – строго сказала я Христофору. – В милиции есть специальный аппарат, с помощью которого можно легко узнать, чьи на них отпечатки пальцев. Моих отпечатков там не будет! Что ты тогда скажешь?! Перед Богом ты уже опозорился. Как поступишь перед людьми?
Лицо Христофора, его шея и руки покрылись багровыми пятнами.
– Я… я… скажу в милиции, что пошутил, – выдавил он.
Льву Арнольдовичу все стало окончательно ясно: его сын ко всему оказался еще и неисправимым лгуном.
Мои глаза невольно наполнились слезами. Он сумел меня оскорбить, этот мальчик. Взять чужое для меня – табу. Даже умирая от голода в войну, я всегда учила людей чести, порядочности и была примером. На мои всхлипы из кухни сквозь дыру в двери просочились Любомир, Ульяна и дети Ларисы. Набравшись храбрости, они стали меня защищать:
– Полина ничего у него не брала! Христофор издевается! Он злой! Плохой!
Лев Арнольдович приподнял Христофора за шиворот и отвесил ему при всех чувствительную оплеуху, а затем бросил на раскладушку со словами:
– Немедленно спать! Чтобы голоса твоего я больше сегодня не слышал, никчемный аферист!
Мы с детьми вернулись в кухню, чтобы доесть кашу; последним примчался Любомир:
– Папа отобрал у Христофора деньги и выбросил их в окно!
В комнате отца Христофор закатил истерику и, судя по раздавшимся хлопкам, заработал несколько приличных шлепков, потому что быстро затих.
Я отдала детей пришедшей с работы Ларисе и уложила спать Любомира и Ульяну в гостиной на диване.
На шкафу под потолком было душно, но от лоджии тянуло холодом. Задремать удалось только к утру: вспоминалась война. Проснулась я оттого, что кто-то легонько дергал дубленку, которая служила мне одеялом. Глянув на наручные часы, я поняла, что сейчас половина пятого утра.
– Полина! Полина! – шептал в темноте встревоженный голос.
– Кто это?! – спросила я.
– Христофор!
– Что тебе нужно?!
– Желательно прямо сейчас прокрасться на улицу и достать из сугроба деньги! – миролюбиво попросил он, балансируя на лестнице у шкафа.
– Какие деньги?!
– Те самые денежки, которые папа вчера выбросил из окна! Сорок рублей плюс монетки… Я не просто так предлагаю вам спуститься со мной во двор… – неожиданно Христофор перешел на «вы». – Деньги мы разделим! Вам – пятьдесят процентов и мне – пятьдесят!
– То есть ты после всего случившегося хочешь взять меня в компаньоны? И все ради денег? – спросила я.
– Чего ради них не сделаешь! Это же денежки! Если их много, то можно купить шхуну с парусами и уплыть в морские просторы… – рассудительно заметил Христофор.
– За деньги ни дружбы, ни любви не купить. А загубить душу можно одним некрасивым поступком. – Я решила, что момент для нотации выбран удачно.
– Но ведь мы…
– Пираты? – догадалась я.
– Именно! – возликовал Христофор. – Пираты! Только тсс! Это страшная тайна. Никто не знает, что я настоящий морской разбойник. По кодексу пиратов я должен всегда оставаться безжалостным и беспощадным. Приходится брать людей в рабство и распоряжаться их судьбами. Мне и самому тяжело, но ничего не поделаешь.
– Ну-ну! Так уж и быть, я открою тебе великую тайну, морской брат, – прошептала я, свесившись со шкафа.
– Тайну?! – Христофор навострил уши.
– Только никому не говори!
– Ясное дело.
– Поклянись!
– Даю слово пирата, безжалостного завоевателя Христофора. Под страхом пыток и смерти я не выдам доверенный мне секрет. Если я нарушу слово, то по кодексу пиратов мне крышка! – торжественно пообещал Христофор.
– Я – абрек.
– Э-э-э… абрек?!
– Абрек – это как пират, только он живет среди гор. Абрек рождается в краю высоких башен, там, где бурлят чистые реки. Первые звуки, которые слышит новорожденный абрек, – выстрелы: это отец стреляет из ружья в воздух, чтобы отпугнуть злых духов. Горные духи схожи с мелкими бесами, они любят наводить мороку на людей и боятся хлопков. Первой игрушкой абрека становится булатный кинжал. – Я нашарила под матрацем свой кинжал и показала Христофору.
– Пиратский нож! – восхищенно выдохнул Христофор и, подпрыгнув, едва не свалился с лестницы.
– Оружие из рук не выпускай и другим его никогда не доверяй. От детей и слабых – прячь. Твой удел – их защищать. Никогда не нападай первым, а станешь бороться с несправедливостью – борись до смерти. Если найдешь верного храброго друга – подари ему свой кинжал.
– Я запомню! – прошептал Христофор и дважды повторил мою последнюю фразу вслух.
– Жизнь тех, кто рожден в краю вершин, опасна, но знай, мы не отступаем даже перед сотней врагов. Город Грозный, где я родилась, раньше был боевой крепостью. В наших краях случались такие сражения, о которых можно рассказывать целую вечность. Поэтому в схватке со мной ты все равно проиграешь!
– Ух ты! Класс! – продолжал восхищаться Христофор. – В нашем доме всего два пирата: я и папа. Но, конечно, я главней и круче. А про абреков у нас никто даже не слышал!
– То-то же!
– Так вот почему из моего жульничества ничего не вышло… – Он задумался.
– И не выйдет, только беду на себя накличешь. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Христофор. – Деньги-то мы пойдем на улицу собирать?
– Нет! И топай отсюда. Не мешай спать! – ответила я, спрятав кинжал и переворачиваясь на другой бок, чтобы дубленка расправилась, как одеяло, и добавила: – Раньше надо было думать!
– Слушаюсь, абрек Полина.
Христофор слез с лестницы и неслышно ушел в комнату отца.
Приготовив на обед макароны с сыром, чему Лев Арнольдович долго умилялся, я и дети отправились на прогулку. Денег в сугробе к тому времени не оказалось.
– Дворники-таджики их нашли и наверняка купили себе чебуреки! – Христофор загрустил.
Рабочие-мигранты сновали по двору с лопатами и разгребали снежные завалы.
– Я не знал, что макароны можно есть с сыром! – без конца восклицал Лев Арнольдович.
– Мы в Грозном ели, когда нам везло. Под бомбежками трудно было найти даже прогорклую, заплесневелую муку для лепешек, и мы топили снег, чтобы пить, – ответила я.
– Быстро и вкусно! Просто в приготовлении! Недорого! – продолжал ахать от восхищения Лев Арнольдович. – Отварил пачку макарон, положил кусочек сливочного масла, натер сверху твердого сыра, и все! Горячая еда! Марфа Кондратьевна нас так не кормит, пирожки жареные приносит из ларька, а от них изжога и живот болит.
– До меня вы ни супы, ни каши, ни рыбу с гарниром не ели? – уточнила я.
– Едал я такое в молодости, четверть века назад, у другой жены. У Марфы Кондратьевны не забалуешь, радует иногда пиццей с грибами. Другие няньки тоже ограничивались жареной картошкой и сосисками… Ты, Поля, и суп, и кашу, и макароны умеешь готовить! Ты ценный кадр! Ценный! – убежденно произнес Лев Арнольдович.
Христофор на меня хитровато посматривал и заискивающе улыбался: он-то знал, кто я на самом деле.
После прогулки мы с детьми смотрели «Пиратов Карибского моря». Когда капитан Джек Воробей угнал военный корабль, Христофор от радости захлопал в ладоши и закричал: «Ура-а-а!».
– Умеешь фехтовать? – спросила я.
– Нет, – признался Завоеватель.
– Как же так? Все пираты умеют!
– Он только нас колотит палкой и бьет хворостиной! – пожаловалась на брата Ульяна.
– А кто меня научит фехтовать? – тоскливо протянул Христофор.
– Мы сами научимся.
От такого предложения глаза Христофора засверкали.
– Но шпаг-то нет! – напомнила Ульяна.
Ульяна и Любомир строили крепость из пластмассовых кубиков, которые я заранее отмыла от паутины и высыпала на чистый паркет.
– Для начала мы научимся сражаться плюшевыми игрушками! – нашлась я.
Дети захохотали.
– Игрушками можно сражаться? Как в компьютере? – догадался Любомир.
– Тащите крокодилов, мишек и удава! – распорядилась я. – Диван будет нашей «Черной жемчужиной», а сражаться мы будем в центре зала.
– Да-а-а! – Дети бросились искать разбросанных по всему дому плюшевых зверей.
Завязалась нешуточная битва между пиратами и военно-морскими силами королевского флота. Христофор преобразился. Скакали и веселились мы часа четыре, пока не свалились от усталости. Христофор, засыпая на диване рядом с Ульяной и Любомиром, благодарно произнес:
– Никто с нами не играл так! Никогда! Вы мне очень-очень нравитесь, абрек Полина!
Ключи к сердцу сорванца были найдены.
Мне шел двадцать второй год, и такими могли быть мои собственные дети. В военное время в Чечне старейшины разрешили ранние браки, и если бы меня выдали замуж, как планировали, в тринадцать-четырнадцать лет, то сейчас мои сын и дочь могли быть ровесниками Ульяны и Любомира.
Лежа на шкафу, я читала им свои стихи:
Я большой серый волк,Я зубами щелк да щелк.Поворую всех ягнят,Доберусь до поросят…А от Красной ШапочкиОставлю только тапочки!Ведь давно известно всем,Что я тапочки не ем.– Еще! Еще! – просили дети.
Во дворе у псины рыжейРодились щенки.Никогда их не обижу,Покормлю с руки…Этот, самый белолобый,Пусть он будет мой!Если мама мне позволит,Заберу домой!Научу командам разным:Сесть! Идти! Лежать!Будет рядом он со мноюВесело бежать.– Мы нарисуем вам щенка, тетя Полина, – пообещал Любомир, проваливаясь в мир сновидений.
Лампадка, зажженная Львом Арнольдовичем у икон, мерцала, озаряя нашу комнату. Разглядывая заснувших детей, я чувствовала, будто вместе с суматохой, огорчениями, тяжелым, почти непосильным трудом из ломбарда войны ко мне возвращается утраченная юность. Кровавая бойня под свинцовым небом, которая прокручивалась, словно вал пианолы, внутри моего сознания, безропотно замирала от детских взглядов и голосов. Стихала музыка грозовых раскатов, и кошмары, извлекаемые из глубин памяти, бессильно меркли. Мародеры, преступники, доносчики и убийцы бледнели на палитре нового дня, рядом с детьми.
Я разучилась верить людям, забыла, что такое настоящая дружба. Бескорыстную любовь дарят только дети. Детство – время правды. В детстве ненавидят – искренне, любя – жертвуют собой. Окунуться в мир детства стало для меня бесценным подарком, целительным эликсиром. «В войну несколько месяцев пришлось спать на снегу, я промерзала до костей, и кто знает, дано ли мне после этого стать матерью, а им я сейчас нужна», – думалось мне.
Ежедневно мы с Христофором фехтовали, пересматривали приключенческие фильмы, говорили о волшебных картах и несметных сокровищах. Христофор смастерил шпагу из длинной ручки от железного совка и прыгал с трехногой табуретки на ветхое кресло. Он бойко горланил песни и сражался, как настоящий пират. Несмотря на то что мальчик был в перчатках, он иногда пропускал удар, и моя шпага попадала ему по рукам, но он не жаловался.
– Я морской разбойник! – важничал он.
Соорудив ракетки из твердых резиновых тапочек желтого цвета, которые привезла с собой, я придумала игру в настольный теннис. Мячик летал пулей между игроками. Играли по очереди: я и Христофор, Ульяна и Любомир. Христофор несказанно гордился победами.
Ульяна и Любомир были послушными детьми, они по первому зову шли есть, спать и гулять. Проблемы возникали только с дерзким Христофором, желавшим подчинить себе мир. Аксинья училась дружить по-своему. Она брала меня за руку, мотала головой из стороны в сторону и тоненько, протяжно мычала. Так она просила добавку к завтраку: блин с вареньем или немного зубной пасты – полакомиться. Мой шампунь она выпила залпом, сбив ногой навесной замок со шкафчика в прихожей, но ничего плохого с ней не произошло. Аксинья выглядела довольной, гладила себя по животу, урчала и закатывала глаза, показывая, как было вкусно.
– Она с младых лет жует порошок, ест зубные пасты! – рассказал Лев Арнольдович. – Мы ей не даем специально, но если случайно отведает, беды нет. Это для нее как десерт!
Лев Арнольдович верил, что Аксинью может излечить магия, и специально возил ее к шаману по имени Потап.
– Потап сказал, что ему нужно время. Обычная медицина тут бессильна.
– Вы верите в магию? – поразилась я.
– Полина, а что будет, когда я помру? – скорбно вздыхал Лев Арнольдович. – Марфа Кондратьевна моментально сдаст Аксинью в психбольницу! Это ведь я в свое время не разрешил ей. Скандалы у нас были страшные, до драки доходило… Марфа с дочерью не справляется, не смотрит за ней. А в сумасшедшем доме больных зверски избивают! Насилуют! Нет! Нельзя ее туда отдавать!